Анри де Грамон (СИ)

- Время вышло, - сказал он Северину, и я увидел, как тот передал ему увесистый мешочек.

- Не отчаивайтесь, я что-нибудь придумаю.

Я улыбнулся. На самом деле я уже отчаялся.

***

Утром снова пришел генерал.

- Завтра на рассвете, - только и сказал он. Я равнодушно кивнул. Он прошел в камеру, пнул носком сапога убитую мною ночью крысу. - Боитесь?

- Боюсь.

Он кивнул охране, и в камеру внесли два больших таза с водой.

- Раздевайтесь.

Я равнодушно стянул с себя ставшую буро-серой сорочку, спустил бриджи. Во второй раз было не страшно.

Ему снова принесли стул, и он, сев чуть в стороне, неотрывно наблюдал за моим мытьем.

Вряд ли в этом его поступке было хоть что-то от любви ко мне, скорее, он просто был брезглив. А мне стало все равно. Чуть позже, вылизывая его яйца, по собственному желанию вылизывая, я думал о том, что генералу удалось то, что не смог сделать де Блуа – он меня сломал.

Мне вдруг стало легко и весело. Мне осталось жить всего один день, и какое-то бесшабашное безумие овладело мной.

- Зайдете попрощаться? – с улыбкой спросил я.

- Зайду, - хрипло ответил генерал. Он вздрогнул, перед уходом взглянув мне в глаза, а я понял, что он не злился на меня больше, ему тоже было больно, возможно, даже больнее, чем мне.

========== Глава 15. Побег ==========

Нет страдания сильнее, чем вспоминать счастливые дни в дни несчастья.

(Данте Алигьери).

Де Лабрюйер пришел сразу после генерала, я даже заскучать не успел.

- Нужно бежать, Анри, - он смотрел на меня сквозь прутья. – Других шансов у вас нет.

Держась за стенку, я подошел к решетке.

- Бежать? – я рассмеялся. – Бежать… но как?

- Я помогу вам. Подкуплю стражу.

- И угодите сюда вместо меня? – беседа развлекала меня. Генерал был не слишком разговорчив.

- Нет. Мы убежим вместе, я и вы, - его глаза лихорадочно блестели, на бледных обычно щеках показался румянец.

- Вы не больны ли, мсье?

- Нет! – он коснулся губами руки, которой я держался за прутья решетки, чтобы не упасть. Сидеть было больно, стоять тяжело. – Я вытащу вас, Анри, клянусь честью, вытащу.

Верил ли я ему? Нет, конечно, нет. Но он так искренне заботился, так переживал, что я не смог прогнать его, не смог отказать в желании немножко помечтать.

- Ночью, - прошептал он, касаясь лбом прутьев. – Я подкуплю стражу, и мы сбежим.

- Зачем вам это? – мне больше не было весело, слова де Лабрюйера против воли будили надежду. А я не хотел надеяться зря.

- Я так виноват перед вами, Анри. Ужасно виноват. Если бы не я…

Он казался искренним, вот только я не понаслышке знал цену такой искренности. Да, глядя на меня сейчас, он и сам верил всему, что говорил. Но я был почти уверен, что, едва закроется дверь, он еще не раз и не два подумает, а нужен ли ему побитый жизнью де Грамон. Стоит ли блестящему придворному ставить на карту свое будущее, помогая мне? Ответ был известен, и я не мог винить его.

- Я люблю вас, - сказал он тихо. Но я услышал. Мой слух в тюрьме обострился до звериного, в противном случае меня уже обглодали бы крысы.

- Любите? – совсем недавно я рассмеялся бы ему в лицо – слова казались насмешкой.

- Люблю. Я спасу вас, мы уедем… - он шептал без остановки, я пытался уговорить себя не слушать. И не мог. – Уедем. Только вы и я. Мы будем счастливы вместе.

- Нас поймают и казнят, - усмехнулся я.

- Не найдут. У меня есть небольшое имение у южной границы. О нем никто не знает, нас не найдут.

Я глубоко вздохнул. То, что он предлагал, было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Де Лабрюйер еще раз сжал мою руку, коснулся губами ладони.

- Ночью я приду за вами.

Мои губы растянулись в вялой улыбке, глаз она не затронула.

- Я буду ждать, - ответил я тихо. Словно у меня был какой-то выбор.

Если у де Лабрюйера ничего не выйдет – а я в этом почти не сомневался – на рассвете меня казнят. И еще пару часов назад я грезил о том, чтобы этот момент настал как можно скорее, торопил время, мечтая поскорее покончить со своей неудавшейся жизнью. Но появившийся после разговора червячок надежды точил мою решимость.

Я боком присел на край грязного матраца, обнял себя за плечи. Сидеть было неудобно, и я прилег, прикрыл глаза. От матраца воняло кровью и испражнениями, но мне было все равно.

Жить мне оставалось до рассвета. Если не произойдет чудо. Признаться, не очень я верил в чудеса. Боялся ли я смерти? Боялся. Меня ни на секунду не оставляла дрожь, я представлял себе, как иду босым по площади с растрепанными волосами и связанными за спиной руками, как поднимаюсь на помост… думать дальше я не мог. Но так четко представлял себе свои сбитые ступни, не привыкшие ходить по земле без обуви. И почему-то именно их мне было ужасно жалко, настолько, что словно против воли из глаз потекли слезы. Они щекотали лицо, капали на матрац.

Я задремал, но ненадолго.

И проснулся от знакомого голоса. Он звал меня.

- Анри, - генерал отомкнул замок и застыл в проеме огромной статуей.

- А, это вы, - прошептал я. Глаза отчего-то болели, словно их наполнили песком. – Прощаться?

Он шумно выдохнул и шагнул в камеру, присел рядом на вонючий матрац, погладил меня по голове.

- Я бы многое отдал, чтобы все изменить, - сказал он тихо. – Все отдал бы, чтобы последней недели никогда не было.

- Да? – я усмехнулся. – Это слова, мой генерал. Слова ничего не стоят…

Он вздрогнул.

- Анри, скажите мне, вы хоть одно мгновение любили меня? Или я все время был для вас лишь задачей.

Любил ли я его? Иногда мне казалось, что да. Находясь рядом, его невозможно было не любить. Он умел очаровывать.

- Любил, мой генерал, - я прямо посмотрел ему в глаза. – Я все время любил вас. Каждую минуту.

Он побледнел. Я ликовал, чувствуя, что причинил ему боль.

- Вы были моим кумиром, Кристоф, моим богом, - я намеренно добивал его. Хотел сделать больно, заставить страдать. Да, совсем скоро меня не станет, но я сделаю все, чтобы оставить в его душе глубокую рану. – Мне жаль, что все сложилось так… жаль, что нам не суждено быть вместе. Я надеюсь лишь, что память ваша сохранит мой образ, что вы не забудете меня сразу, как только моя отрубленная голова скатится с помоста.

Генерал часто дышал.

- Анри, милый мой Анри, - он рывком перетащил меня к себе на колени, я не сдержал болезненного стона. Он прижимал меня к себе, гладил по волосам, по спине, целовал виски, брови, глаза.

- А вы? Вы хоть минуту любили меня? Или видели перед собой де Биля?

- Вас, Анри, я видел вас. Сначала да, Виктора, но мне хватило нескольких дней, чтобы понять, что вы – не он. Если бы только… хоть малейший шанс… - он бормотал едва слышно, я не прислушивался. – Я бы все отдал, Анри.

Я положил голову ему на грудь, до крови закусил губу. На глаза навернулись слезы. Он был таким… родным, что ли. В этот миг я вправду любил его. И даже представил на мгновение, что мог бы остаться с ним. Навсегда. Мог бы пожертвовать своим желанием доминировать, мог бы быть только его. Щеки свело судорогой, я всхлипнул и отвернулся, не желая показывать слез.

- Уходите, - прошептал. Голос меня не слушался. Я оттолкнул генерала, сполз обратно на матрац. – Уходите.

- Нет.

- Да. Убирайтесь! – я закричал, стуча кулаками по подстилке, выбивая из нее пыль. Он встал, посмотрел на меня долгим тяжелым взглядом и повернулся к выходу.

- Я сделал все, что мог.

Хлопнула решетка камеры, заскрипел замок. Я вновь остался в одиночестве.

***

Исповедовался я неохотно. Нет, меня нельзя было назвать безбожником, но я не был и набожен. Где-то был Бог, тот Бог, в которого я верил всей душой, которого молил о спасении. И были церковники, своими сытыми рожами и толстыми животами не вызывавшие у меня иных чувств, кроме брезгливости. Все время исповеди я думал о Мишеле, любимом брате, которого никогда больше не увижу. Думал и о Филиппе, об отце и матушке, в чьей памяти я навсегда останусь предателем, казненным на чужбине, думал о Сабрине и Реньяре, желал им мысленно всяческих благ, думал о короле и Катерине. Я подвел всех.