Анри де Грамон (СИ)

========== Глава 1. Дуэли и последствия ==========

Я никогда не искал счастья. Кому оно нужно? Я искал наслаждений.

(О. Уайльд. «Портрет Дориана Грея»).

Мы называли себя гедонистами. Жили, как дышали – легко, бездумно, беззаботно. Развлекались, тонули в наслаждении, не упуская ни минуты из отмеренного времени, потому что хоть и не обсуждали вслух, но знали – это ненадолго.

Мы были героями, пронесшими стяг по главной площади столицы. Мы, вернувшиеся с победой, на самом деле были просто смертниками, чье время еще не пришло, и огромные позолоченные часы на башне парламента с идеальной точностью отсчитывали то, что нам осталось.

Нас называли потерянным поколением. Мальчишками с искалеченной Первой войной психикой, рано и слишком близко видевшими смерть. Несшими смерть.

Иногда, когда не пьян и не с друзьями, я задаюсь вопросом, почему тогда умирать было не страшно. Потому что все вокруг делали вид, что готовы умереть? Или потому, что ад ТАМ представлялся куда меньшим злом, нежели ад на поле брани? Так или иначе, мы бились как львы, не щадя ни противника, ни себя. Идиоты, мы были уверены, что победа принесет в страну благоденствие и процветание, что сохраненная независимость даст нам куда больше, нежели рабство под чужаками.

А его величество просто набивал себе цену… и ждал.

***

Тот памятный вечер мы проводили у Стефана.

Видели бы благочестивые аристократки, претендующие на звание наших жен, как проходят вечера у блестящих офицеров-героев, поклонниц у нас стало бы меньше. Среди благочестивых, разумеется. Вино рекой, шлюхи обоих полов в разнообразии, карты, громкий смех.

Стефан привел в нашу теплую компанию новичка. Мальчишка казался совсем юным, сразу видно, что о войне только читал.

- Северин де Лабрюйер, прошу любить и жаловать, - представил он гостя. Фамилия показалась смутно знакомой, но я не придал значения, ведь кто только не был в этой гостиной за три послевоенных месяца. Юнец, преодолевая робость, прищурился и вскинул голову, демонстрируя квадратный и пока еще абсолютно гладкий подбородок.

- Любить… - я обвел жарким взглядом стройную фигуру, - это мы всегда готовы.

Кто-то пьяно засмеялся, юноша нахмурился.

- Ты, mon ami, всегда готов, - хмыкнул Стефан и стащил с дивана пьяную шлюху. Юбки той вызывающе задрались, обнажая стройные бедра, обтянутые шелковыми чулками, но девица даже не очнулась. Стефан похлопал по обивке, убирая несуществующую грязь, выровнял подушки и, приобняв за плечи новичка, сел сам и усадил того рядом.

- Я-то друг, - внезапно и отчего-то зло сказал я. – А это, - махнул в сторону де Лабрюйера - L’ Amant qui rétrécit? Этот малыш – твой новый любовник? Не замечал за тобой раньше любви к детям.

Движение «маленького любовника» было внезапным и неуловимым. Только я лежал на диване, задрав ноги на подлокотник, и вот уже на полу, жестком и холодном.

- Какого черта? – вскричал, подскакивая. Качнулся, сел обратно. Голова кружилась, вино сегодня оказалось крепче обычного.

- На рассвете, - сквозь зубы процедил мгновенно осмелевший новичок. – Стефан, будьте моим секундантом?

Я переводил недоуменный взгляд с Северина на Стефана, со Стефана на Северина. И решительно ничего не понимал.

- Стеф, о чем он?

- Ты обидел моего гостя.

- Я? И в мыслях не было.

- Так вы, оказывается, еще и трус? – скривившись презрительно, прошипел гость. Этого я, конечно, простить уже не мог.

- На рассвете. Д’Эвре, прошу вас быть моим секундантом.

Д’Эвре нетвердым шагом приблизился к дивану.

- Для вас, мой друг, все, что угодно.

- Пистолеты, - хищно улыбаясь, сказал де Лабрюйер.

Я кивнул.

- До первой крови. В голову, грудь и живот не стрелять! – прокричал Стефан. – И так если поймают…

- Не поймают, - улыбнулся я. – Если никто не расскажет, конечно.

Вечер перестал быть интересным. Я встал, чуть качаясь, махнул всем рукой и пошел на выход. Слуга встретил меня у дома, помог выбраться из фиакра, проводил в спальню, раздел и уложил. Наказав разбудить меня за час до рассвета, я мгновенно уснул. Спать оставалось три часа.

Думал ли я о смерти? Думал ли о том, что де Лабрюйер может нарочно выстрелить в голову? Нет, не думал. Пистолеты – это, конечно, плохо, хотя и честно, на шпагах у мальчишки не было бы ни малейшего шанса. Беспокоило ли меня, что, соглашаясь на дуэль, я нарушаю закон? Нет. Закон представлялся мне условностью, необходимой в качестве сдерживающей силы для народа. Но не для меня.

Хотел бы я сказать, что на рассвете был свеж и бодр, но это было не так. Тяжелая после ночных возлияний голова, чуть дрожащие руки, мутный взгляд.

Я прибыл на место последним. Стефан ходил туда-сюда, не отводя взгляда от часов, д’Эвре пинал носком сапога мелкие камушки, де Лабрюйер стоял, устремив взгляд вдаль. Сейчас он уже не казался таким юным, наоборот, я бы не удивился, окажись он старше меня.

- Доброе утро, господа, - крикнул громко. Спрыгнул с лошади, привязал ее к дереву.

- Явились, - вновь скривившись, протянул де Лабрюйер. – Мы уж и не ждали.

Я не ответил.

Стефан открыл ящик с пистолетами.

- Тридцать шагов.

Мы разошлись. Я вскинул пистолет, прицелился, закрыв левый глаз. Де Лабрюйер держал оружие вполне уверенно. На короткий миг стало страшно. Вдруг в голову? Пройти всю войну и так глупо кончить! Рука дрогнула. Я вздохнул и прицелился снова. Де Лабрюйер медлил. Секунды текли. Я выстрелил. Он упал. Стефан кинулся к нему, присел рядом на корточки, похлопал по щекам.

- Жив? – крикнул я.

- Да. Плечо.

Выдохнул с облегчением. Как оказалось, рано.

- Столичная жандармерия. Не двигаться!

Тюрьма была старой и холодной. Легендарное здание, сгубившее не одно поколение неугодных, гордо возвышалось на холме чуть в стороне от центра столицы. Говорят, из спальни Его Величества открывается панорамный вид на шпили и башни, видны решетки на окнах, меж прутьев которых торчат бледные руки заключенных,

мечтающих потрогать свободу. До этого дня мне не приходилось здесь бывать. И я надеялся, что и не придется.

С потолка мерно капало, в левом углу валялся полусгнивший матрац, в правом – ведро. Под потолком маленькое зарешеченное оконце, сквозь которое еле-еле пробивался робкий солнечный свет.

Светало. Я брезгливо потрогал ногой матрац, о том, чтобы присесть, даже не думал. Прислонился к стене и прикрыл глаза.

Глупо, как же это было глупо. В голове крутился всего один вопрос: кто?

Кто знал о дуэли? Я, д’Эвре, Стефан и де Лабрюйер. В себе и д’Эвре я был уверен. Я все проспал, а д’Эвре сам дуэлянт. Стефан? Неужели все еще обижен? Но чужими руками? Тайком? Нет, не верил я в его вину. Мы же не барышни, в вечной любви не клялись.

Оставался юный Северин. Я задумался, стал ходить по камере от одной стены к другой. Стражник посмотрел настороженно, но, убедившись, что я не буяню, опять перестал обращать внимание. Де Лабрюйер – семья в столице известная. Всю нашу внешнюю политику определяют де Лабрюйеры. Тогда тем более непонятно, зачем ему меня подставлять.

Я прислонился к стене и съехал на корточки, уткнулся головой в колени.

- Эй, милорд!

Я вскинулся. Неужели задремал?

- К вам пришли.

Медленно поднялся, попрыгал на месте, восстанавливая кровообращение в ногах. Тяжелая дверь с пронзительным скрипом распахнулась.

- Мишель! – подбежал к решетке, тронул руку любимого брата.

- Анри, - Мишель покачал головой. – Как же так?

Он смотрел без осуждения, добрые карие глаза его лучились пониманием.

- Попался на провокацию, - ответил тихо. – Что теперь?

Мишель поправил манжет сутаны и посмотрел мне в глаза. Я замер.

- А сам ты как думаешь?

Признаться, я не думал. Ни минуты я не думал о том, чем грозит мне эта дуэльная выходка. Забыл о законе, запрещающем любые дуэли, забыл об ответственности за нарушение.