Слушаюсь и повинуюсь, мой повелитель (СИ)

— Исам? — Амир перевел взгляд на молоденького казначея.

Тот опять затрясся как кролик, в то же время не в силах скрыть, как он польщен, что калиф спрашивает его мнения.

— Я д-думаю, это разумное предложение, — промямлил он. — В южном районе почти нет знати, никто не сможет бросать на сирот косые взгляды, я думаю, они будут чувствовать себя там вполне комфортно.

Сказав это, Исам выжидающе посмотрел на калифа, надеясь, что не ляпнул что-то глупое и не разочаровал калифа.

К его облегчению, калиф одобрительно кивнул, но в свою очередь выжидающе посмотрел на Касима, безмолвно спрашивая его мнения.

— Отличная идея, — поддержал казначея телохранитель калифа.

— Значит, решено, — произнес Амир, поднимаясь с кресла. — Исам, выдели средства для того, чтобы портные пошили одежду для детей. Отправишь их снимать мерки завтра. Расул! — Он наклонился вперед, заглядывая в глаза капитану своей стражи. — Я хочу, чтобы ты немедленно послал отряд стражников в особняк и подготовил его к прибытию детей. Возьми с собой также слуг и поваров. Дети голодны. И побольше одеял и других вещей, которые могут им понадобиться. Проследи, чтобы все было сделано до утра, потому что утром я желаю, чтобы дети уже устроились в своем новом доме. И еще, там есть большой двор и сад, верно?

— Да, мой повелитель, именно так. Вполне большой сад и обширный двор.

— Замечательно. Исам, пусть во дворе построят детскую площадку и качели. О расходах отчитаешься мне лично. Распиши каждый пункт, куда и сколько на что потрачено. Ясно?

— Д-да, мой повелитель, — низко поклонился Исам.

— Великолепно. Тогда вы оба свободны. — Амир коротко усмехнулся. Да уж, Расулу предстоит беспокойная ночка. До утра оставалось всего шесть-семь часов.

Казначей и капитан стражи поклонились и вышли из кабинета калифа. Амир снова опустился в кресло и устало откинулся на спинку, прикрыв глаза. Буквально через секунду он почувствовал на своих плечах пальцы Касима, которые начали мягко разминать их.

— Ммм… — Калиф замурлыкал от удовольствия и запрокинул голову, безмолвно требуя поцелуя.

И он, конечно же, немедленно получил его: теплые губы накрыли его рот, и язык верного телохранителя властно скользнул внутрь. Это уже стало для него таким привычным, что Амир не представлял себе, как жил раньше без этих хозяйских прикосновений и поцелуев, которые были ему так желанны.

Калиф поднял руки, обвивая шею своего раба, и с жадностью ответил на поцелуй, чувствуя, как усталость этого дня мгновенно растворяется в пламенном желании, жидким огнем струится по его венам.

— Отнести моего господина в спальню? — интимным шепотом поинтересовался Касим.

— Ммм… не дотерплю до спальни, — капризно покачал головой Амир. — Иди же ко мне.

Мужчина безмолвно приподнял бровь, но уступил прихоти своего калифа и, легко подняв его с кресла, усадил на край стола, властно раздвигая его бедра. Амир едва не застонал, когда почувствовал это, довольный тем, как бесцеремонно обращается с ним его раб. Это заводило, заводило так, что он забывал обо всем на свете. Он приподнялся, когда Касим задрал его бурнус, чтобы снять его через голову, и вытянул руки, помогая разоблачить себя от лишней одежды. Та же участь постигла его шелковые черные шаровары. Он тряхнул ногами, и маленькие, расшитые жемчугом кожаные туфли упали на пол, соскользнув с его миниатюрных ступней. Туника полетела прочь вслед за серой накидкой. Оставшись совершенно обнаженным, калиф потянулся к своему любовнику, жаждая объятий и поцелуев, но Касим с улыбкой присел на корточки, шире раздвигая его ноги, и принялся покрывать поцелуями низ живота. Калиф восторженно застонал от блаженства, откидываясь назад и упираясь в стол позади себя руками.

Касим закинул его ноги себе на плечи, вырисовывая кончиком языка чувственные узоры на его коже, скользя все ниже и ниже, заставляя калифа дрожать от предвкушения и легкого наслаждения.

Ему нравилось, что его миниатюрный любовник везде гладкий, нежный и шелковистый. У Амира не было волос внизу живота, потому что он всегда пользовался какими-то кремами, которые не позволяли им расти, и почему-то эта гладкость неизменно возбуждала мужчину еще больше. Хотелось ласкать и ласкать его, превознося это божественное, хрупкое тело губами, ртом, руками… Срывая с губ калифа все новые и новые стоны удовольствия, пока он не забьется под ним в исступленном экстазе.

И Касим ласкал его ртом, заглатывая до основания небольшой член, затем спускаясь ниже, чтобы уделить внимание сладкой расселине меж ягодиц. Неизменная отзывчивость его царственного любовника, его неудержимая страстность, порывистость, взаимный огонь желания, так откровенно плескавшийся в нефритовых глазах, всегда находил отклик не только в теле, но и в душе мужчины, зажигая его жарким пламенем уже не вожделения, но чего-то гораздо большего. И после каждого их любовного поединка оно никуда не исчезало, как раньше, а лишь на время унималось, тихо тлея где-то в груди и вспыхивая каждый раз, когда Касим смотрел на него.

Он больше не был рабом калифа, он был рабом собственных желаний, заложником своих чувств, которые столь внезапно, незаметно для него самого расцвели в его душе. И даже сам оттенок его прикосновений к телу калифа теперь изменился: его ласки стали чуткими, еще более чувственными, нежными, тягуче-медленными, такими, словно в них он отдавал самого себя.

И Амир не мог этого не заметить, дрожа от какого-то доселе ему незнакомого чувства, сам не замечая, как смотрит на Касима в такие моменты. И от его взглядов можно было сойти с ума. Когда кончики пушистых стрелок его ресниц дрожат, медленно приподнимаясь и обнажая взгляд темно-зеленых хризолитовых глаз, в которых плещутся кипучая страсть и нежность, в таком обворожительном, сводящем с ума, ярком, вожделенном коктейле невозможно устоять.

Он прижимал его к себе так отчаянно, когда Касим лежал на нем, двигался в нем, вместе с ним, растворяясь в нем, что его тело говорило за него самого, признаваясь в любви каждым встречным толчком, раскрываясь ему навстречу не похотливо, как раньше, а радостно и охотно. Амир больше не пытался напомнить ему, кто его хозяин, и даже здесь, в постели, будучи снизу, не боялся потерять свое положение господина, не пытался унижать колкими словами или приказами, он просто охотно следовал за ним на всё новые вершины блаженства, куда каждый раз его вел Касим, даруя свой собственный маленький цветущий рай. И теперь калиф знал, что никогда и ни за что на свете не откажется от этого рая, потому что только с Касимом он смог его постичь, только с ним он мог до него добраться.

И когда Касим опрокинул его на стол, скинув на пол кипу бумаг, которые разлетелись белыми перьями по всему кабинету, Амир лишь обнял его покрепче, обхватывая ногами его талию и с восторгом встречая горячую плоть, медленно проникавшую в него.

Калиф тихонько постанывал, спрятав лицо в изгибе шеи своего господина и раба, любовника и друга, запутавшись тонкими пальцами в черных, как сама бездна, волнистых прядях, подаваясь бедрами навстречу каждому его толчку, пока ослепительная волна удовольствия не окунула его в их общий, личный маленький рай вновь.

— Что имел в виду Заин, когда сказал, что уличный узнает уличного по глазам? — спросил Амир, сидя на коленях у своего телохранителя, который расположился в кресле и теперь сыто жмурился после пережитого наслаждения.

— Не знаю.

Амир запрокинул голову, чтобы видеть его выражение лица.

— Ты мне лжешь, — надув губы, заявил он.

Касим не выдержал и рассмеялся, потянувшись к нему за поцелуем, но калиф приложил к его губам свою ладошку и отвернулся.

— Не поцелую, пока не скажешь!

— Но я действительно не знаю.

— Нет, ты знаешь! Ты смотрел на этого мальчишку так… как будто… Как будто пытался что-то вспомнить! Что-то важное. Я видел.

— И ничего-то от тебя не скроешь, — фыркнул Касим, откинувшись затылком на спинку кресла. — Ты же знаешь, что я потерял память еще до того, как оказался у того работорговца. Так что я действительно ничего не помню.