Жаркие сказки Востока (СИ)

========== Ты мой повелитель… Я твой раб. ==========

Сладко потянувшись своим изящным и стройным телом в сильных руках верного телохранителя, юный калиф наконец открывает глаза. Привычка, от которой он никак не может отказаться — оставлять в своей постели этого мужчину, его верного и преданного раба, над которым он имеет огромную власть во всех смыслах этого слова. Лениво пробежавшись кончиками пальцев по его широкой смуглой груди, повелитель Амир медленно проводит по кромке ушка кончиком игривого язычка и, зажав его бедро меж своих длинных ног, чувственно трется об него.

— Просыпайся… — мурлычет он.

Верный, покорный раб мгновенно открывает глаза и садится на постели, почтительно склоняя голову. Несколько часов сна перед рассветом вернули ему ясность мысли и взбодрили тело.

— Повелитель? — произносит он ровным тоном, готовый выполнить любой приказ.

Калиф слегка нахмурился, недовольный тем, что тепло сильного тела исчезло, когда мужчина поднялся и бесстыдно развел в стороны свои стройные ноги. Наверное, не найдется в этой стране никого более похотливого и ненасытного, чем он — семнадцатилетний чертенок с изумрудными глазами, великий и могущественный калиф Джавахир Абаля ¹, светило всея жаркого Востока — сам повелитель Амир ².

— Прошу меня простить, — произносит раб абсолютно спокойным, почти бесцветным тоном, тем самым распаляя своего маленького ненасытного господина еще больше.

О, Амир обожал, когда этот сильный высокий мужчина был так демонстративно холоден и спокоен — это будило в нем пылкий азарт. Хищник внутри него игриво поднимал свою голову, сверкая изумрудными глазами, полными задорного, неукротимого огня. И снова, и снова хотелось соблазнять, приручать, делать все, чтобы этот лед растаял, треснул! Хотелось заставить Касима потерять голову от страсти, стереть жадным поцелуем с его губ притаившуюся в их уголке улыбку превосходства над своим маленьким повелителем.

Касим, поднявшись с постели, направляется к золотой чаше с кувшином, стоявшим на низком столике рядом с кроватью, а Амир в который раз не может оторвать влюбленного взора от стройной, поджарой фигуры своего раба; от того, с какой грацией дикого, неприрученного зверя он двигается, дразня и маня каждым своим движением. При одном взгляде на это великолепное смуглое тело юного калифа охватывало желание ощутить его на себе, почувствовать, как Касим наваливается сверху, жадно и ненасытно беря его раз за разом, безумно глубоко вбиваясь в него. С ним могущественный повелитель Джавахир Абаля мог ощутить себя беспомощной марионеткой, жертвой в руках насильника, грязной шлюхой — и это было именно то, чего ему так не хватало.

Намочив полотенце водой, Касим возвращается в постель и принимается медленно обтирать нежную шелковую кожу своего господина: ведет влажной тканью вдоль груди, дразня чувствительные, мгновенно твердеющие соски, капая прохладными каплями на живот. И Амир, наблюдающий за ним бесовски горящими глазами, шире раздвигает ноги, в предвкушении облизывая свои губы, пока мужчина дразняще скользит мокрым полотенцем по внутренней стороне его бедер.

От проницательного взора калифа не укрывается, как его раб, затаив дыхание, опускает ресницы, пытаясь справиться с собой. Смуглая рука движется медленнее. Это их любимая игра: кто же сдастся первым? Взмолится ли повелитель, жарко упрашивая своего раба брать его снова и снова? Или же это раб не выдержит первым, грубо схватив своего юного повелителя, чтобы овладевать его податливым телом раз за разом?

Касим ³ знает все уловки, которые его владыка обожает применять в их сладкой игре. Вот сейчас он вздрогнет под его руками, слегка выгнется, словно приглашая взять его, поднимет одну ножку, дразняще проведя маленькими аккуратными пальчиками ступни вдоль его плеча, обхватит ногами за талию, призывно глядя из-под густых черных ресниц…

Вероятно, Амиру просто нравится вновь и вновь ломать выдержку своего верного слуги, наблюдая, как рушится его спокойствие, как тяжелее и чаще становится дыхание, как загораются страстным огнем черные глаза, как ходят по напряженным скулам желваки, как он едва сдерживает себя, чтобы не наброситься на своего господина.

Но Касим продолжает молчать. Он никогда ничего не говорит и не спрашивает, и это заводит калифа еще больше. И все же Амир прекрасно знает, что в его постели этот мужчина по своей собственной воле. Знание этого наполняет его таким пресыщающим удовлетворением, что улыбка превосходства сама просится на губы. В те редкие минуты, когда Касим поднимает голову, позволяя господину увидеть выражение своего лица, Амир читает в них всякий раз одно и то же: «Если скажешь умереть — я умру. Если скажешь заняться с тобой любовью — я сделаю это. Все, что прикажет мой господин».

Раб наклоняется, медленно скользя губами вдоль правого бедра, его смуглая рука скользит вдоль подтянутого живота калифа, растягивая это чудесное предвкушение. Ведь прелюдия всегда гораздо жарче и интереснее самого секса, не так ли?

Он касается нежной кожи едва ощутимым поцелуем, игнорируя возбужденное естество повелителя. Касим знает, что по утрам повелитель особенно нетерпелив. Он не желает его ласк, а хочет…

И раб накрывает его тело своим, почти полностью придавливая к кровати, и закидывает одну его ногу себе на бедро, открывая доступ к входу в податливое, расслабленное утренней сонливостью тело. Скользит рукой по бедру Амира, проникая сразу двумя пальцами в узкое разгоряченное отверстие. Уже совсем готовое принять его, такое маняще влажное…

С уст калифа срывается долгий удовлетворенный стон, он проводит ладонями по груди своего раба, обнимая его за шею. Какое же это наслаждение: наблюдать, как Касим сам возбуждается, прикасаясь к телу господина, как медленно ломается его сопротивление, как он падает рабом их общих желаний, увлекая и его, своего повелителя, в пучину жаркой, восхитительно порочной страсти.

Касим опускает смуглые веки, скрывая взгляд агатовых глаз длинными ресницами. Так он сможет продержаться немного дольше, если не будет видеть выражения лица калифа — такого откровенно порочного и предвкушающего. О да, он знает, что его господина до крайности возбуждает то, как он занимается с ним любовью, нравится та наигранная маска, за которой прячутся его истинные эмоции и чувства, и нравится наблюдать, как она тает, обнажая их во время обоюдного оргазма. Лицо Касима остается совершенно бесстрастным… до определенного момента, пока Амир не начнет стонать и извиваться в его объятиях, пока они оба не дойдут до той стадии, когда уже нет никакой игры, все правила летят к чертям, и остается одно сплошное, бескрайнее, жаркое удовольствие. Тогда они оба утопают в нем, друг в друге…

Всего этого Амир не может более увидеть в его глазах, никогда не прочтет в его мыслях, но он и так знает, что через несколько минут будет в голос стонать и кричать, царапая сильные смуглые плечи, раз за разом насаживаясь на горячий член своего раба. А пока он лишь тяжело дышит, облизывая губы и неотрывно глядя в лицо Касима, а Касим двигает в его теле пальцами, и все та же улыбка превосходства играет в уголке его губ. Кто же из них двоих хозяин положения? Выяснить это с каждым разом становится все сложнее.

Амир заходится в тихом стоне, требовательно выгибаясь всем телом. Ох… Раб знает, что любит его господин. Знает, как он любит. Знает, где он любит. Приподнявшись на локте, калиф запускает пальцы в черную гриву Касима, как бы требуя не тянуть больше.

Касим с демонстративной покорностью поднимает голову, но глаза его остаются полузакрытыми, скрывая жгучий взгляд глаз цвета жаркой восточной ночи. Дразнит, не давая увидеть, какое вожделение, страсть и обещание бесконечного наслаждения плещутся в них. Он слегка замирает, ожидая какого-либо намека или даже, может быть, открытого приказа действовать дальше, но продолжает двигать в теле господина пальцами. Амир много чего позволяет ему вытворять с собой в постели, но только одного раб никогда не делает без открытого разрешения, знака или… просьбы. Он никогда не целует своего повелителя в губы. Не потому, что за такую дерзость наложника могут исхлестать плетьми. А потому, что это — то самое единственное, что позволяет ему сохранить гордость, ведь Касим был и остается рабом несмотря ни на что.