Гордость и возбуждение (СИ)

На кухне я первым делом включаю кофеварку и лезу в холодильник. На полках, как всегда в присутствие Рози, полно не только продуктов, но и уже готовых блюд. Позавтракав и выпив кофе, вновь набираю номер Мартина, но слышу только дежурный голос, сообщающий, что «абонент временно недоступен». На часах два дня, странно, что он не берет трубку.

Ладно, не важно, возможно позлится еще пару часов и позвонит сам!

В итоге, я зарываюсь в отчеты, но несоответствия так и не нахожу. Злой и раздосадованный звоню другу и начальнику СБ с просьбой провести внутреннее расследование и без шума. Выйдет дольше, но зато никто не сбежит.

Когда желудок отчаянно урчит, осознаю, что уже почти десять вечера и набираю Мартина. Но тот, похоже, даже и не собирается включать телефон.

В прихожей раздается жуткий грохот и я, высунувшись из кухни, замираю. Двери лежат и прямо по ним, мокрая из-за дождя, ступает Франческа. За ее ногу передними лапами держится кот и тормозит женщину задними. Увидев меня, Смоль сдается и отпускает Франческу. Он крестит меня передней лапкой, плюхается на попу и закрывает газа лапками.

— Ты! — прошипела ведьма, подойдя ко мне и ткнув в меня пальцем. — Ты! Отпустил мальчишку, расстроенного, ночью, одного, пешком, зная, что за ним охотятся! Ты! — влепляет мне пощечину, и щеку словно кипятком обдает. — Можешь быть собой доволен, теперь его нет! Расстроенный, еще необученный маг, и такой юный как Мартин — и вовсе не способен защититься!

— Кто охотится? Мы же тогда ушли и Мартин больше ничего не говорил… — отступаю от рассерженной женщины, и тут ее слова меня настигают. — Как нет?

— Ушли… Угу… Конечно, — она резко разворачивается и идет к выходу, за ней торопится Смоль. Кот вздыхает и машет мне лапкой на пороге, отойдя на пару шагов, ведьма оборачивается и тихо сообщает: — Дышать он дышит, но моего Мартина уже нет, и боюсь, он и не вернется. Надеюсь, с тобой больше не увидимся. Поверь, для тебя же лучше.

Она выходит в дождь и кот, замешкавшись, плетется следом. Только до своего жука она не доходит, опускается прямо на ступеньки, и, сгорбившись, прячет лицо в ладонях, срываясь на плач. Смоль, совсем как ребенок маму, обнимает ее и гладит лапкой по голове.

— Да что произошло?! — я кидаясь к ведьме. Меньше всего ей нужны мои крики и расспросы, но я должен знать. В груди щемит, и сердце пускается вскачь, неожиданно начинает печь глаза от понимания того, что случилось нечто необратимое. Так бывает, не ведая причин тревоги, мы знаем, что опоздали и уже ничего нельзя исправить. — Говори, ведьма!

Я встряхиваю Франческу, кот мяукает и кусает меня за руку, защищая женщину.

— Он ведь последний из рода, ведьмы стареют медленно, но даже так… Мои сто два года говорят о том, что детей у меня не будет, его мама тоже уже не юная, Мартин — поздний ребенок. Им просто нужно было подождать, и магия рода все равно осталась бы бесхозной. Со мной им не совладать, и они охотились именно на него, только документы его я меняла, как и свои, когда забирала Мартина у родителей. И сейчас тоже знала, что могу защитить. Уже договорилась с семьей Лейцеров, они специалисты в личинах. Один из них, старик, постарше и посильнее меня будет, должен был завтра приехать. И должен был под видом Мартина попасться Ордену. Последний из рода — он сильный обычно, очень сильный. Если бы Орден убедился, что Мартин вошел в силу и им уже не по зубам, то отстал бы от него.

Она поднимает лицо, и я с удивлением смотрю в черные провалы глаз.

— Им так не терпелось получить нашу магию… Для этого есть только два способа: убить Мартина или стать первым, с кем он переспит, и бросить его, — Франческа скривилась. — Мартин умеет сопротивляться всем заклинаниям и амулетам, заставляющим говорить правду — это его личный дар. Он соврал, сказав что еще девственник, и этим спас свою жизнь, но… Догадываешься, к какому способу они прибегли? Я знала, что он попал в беду, еще ночью знала, знала и где он, но не могла добраться. Их маг пусть и слаб, но мое присутствие почуял бы, и мальчишку убили бы. Да и я бы уничтожила их, но я их и так их уничтожу.

— Где он сейчас? — я не узнаю собственный голос, до того хриплым он стал. В голове не укладывается… Ради магии, такое сотворить с ребенком.

— В больнице, его вышвырнули из машины, сломал руку, пару ребер и нос, — ровно ответила ведьма.

— Адрес, Франческа, мне нужен адрес.

Через полчаса я уже расспрашиваю дежурную медсестру Первой городской больницы.

Мартин спит, когда я вхожу в палату и сажусь рядом с ним в кресло. Бледный и вымотанный, даже спящим он выглядит так, словно только что переплыл Атлантический океан на плоту. Я убираю с лица пряди волос и беру узкую ладошку в свою.

Он резко открывает глаза, порывисто вдыхает и косится на меня, осторожно, как-то даже неуверенно забирает свою руку и прячет под одеяло, вновь закрывая глаза, то ли собираясь заснуть, то ли притворится спящим.

— Мартин, я все знаю, тебе не стоит беспокоиться. Как ты себя чувствуешь? — кладу руку на голову, склоняюсь к нему, осторожно глажу по груди сквозь одеяло, помня о ребрах.

— Уходи, — хриплым, сорванным голосом просит он. — Уходи, я не хочу тебя видеть, просто уйди.

— Пожалуйста, не вини меня, я и так знаю, что виноват, — прошу. — Мартин, не бросай меня, ты мне очень нужен.

— Я не виню, не бросаю, просто не хочу сейчас видеть, не хочу, чтобы ко мне прикасались, не хочу никаких отношений. Ни с кем. Не хочу этой чертовой магии, — говорит рвано, на фразы едва хватает дыхания, кажется, еще миг и расплачется. — Не хочу этой чертовой жизни. К маме хочу. Хочу с папой на рыбалку.

Наверно так и правда лучше — встать и уйти. Я не готов к такому, не знаю, что говорить и надо ли. Но я не могу пошевелиться, опускаюсь на колени и кладу голову на постель. Закрываю глаза, чувствуя Мартина рядом и далеко одновременно.

— Уходи, — тихо просит Мартин. — Уходи сейчас, все равно уйдешь. Так давай сразу. Уходи.

— Я останусь и не уйду. От меня так просто не избавиться, мы — старики, народ упрямый, — пытаюсь шутить.

— Еще раз назовешь себя стариком, и я тебя гипсом стукну, — тем же страшным, хриплым, сорванным голосом сообщает Мартин.

— Согласен, — чуть улыбаюсь и осторожно обнимаю Мартина поперек груди. — Ишь чего удумал, меня и гнать, — фыркаю, — с моделями так поступать нельзя, совсем нельзя.

Упрямо остаюсь рядом, глажу сквозь толстую ткань одеяла, надеясь, что все же поступаю правильно, не слушая Мартина.

— Не прикасайся ко мне, пожалуйста, просто не трогай, — просит Мартин и добавляет: — С моделями, может, так не поступают, но ты же модель на пенсии.

Вздыхаю и убираю руки, только оставлять его одного не хочу. Один раз уже оставил…

— Мартин, ты же не думаешь, что я тебя обижу? Ладно, не отвечай, я просто тут побуду. Мы со всем справимся, ты мне так же дорог и нужен, как и всегда.

— Не думаю… Просто я грязный, мерзкий, слабый и никчемный, — признается вдруг Мартин. — Зачем я тебе?

Я нависаю над его лицом, заглядываю в потухшие бледно-зеленые глаза.

— Ты чудесный, храбрый, милый и чуткий Мартин. И ты мой. Я не отдам тебя даже твоим страхам. Старики не умеют шутить, у нас совсем туго с чувством юмора и пониманием, некоторые из нас вообще идиоты, но ты круто попал еще тогда, когда привез мне цветы. Я смотрю только на тебя и только тебя вижу в отражении лиц других, Мартин. Возможно, это и есть любовь. Слишком много раз я ошибался, думая: «вот оно, то самое чувство». Сейчас я уверен, именно поэтому молчу. Некоторые вещи теряются, стоит дать им имя, они слишком тонкие и эфемерные, для них наш язык сравним тому, как выпрямлять иглу кувалдой.

Мартин молчит, даже отстраниться не просит, только смотрит на меня. А затем его глаза окончательно становятся серыми, и лицо меняется, совсем чуть-чуть, но исчезает интерес к происходящему, будто Мартина выключили. Он не отвечает, смотрит сквозь меня и цепляется пальцами целой руки за одеяло.