Гордость и возбуждение (СИ)

Комната кажется мягкой даже на вид. Большую ее часть занимает огромная кровать, наверняка такие делают только на заказ. В стене виднеется встроенный шкаф с тремя зеркалами от пола до потолка. Напротив кровати стоит комод, над ним висит плазма, сейчас включенная в режим картины. Волны выкатываются на берег, солнце тонет в море. На полу — профессиональные колонки и саб. Еще одна дверь наверняка ведет в ванную, еще тут стоят диванчик и небольшое кресло.

Я осматриваюсь: но улавливаю только одну сущность, один ментальный след, и тот тусклый, старый. Странно, я думал, девушек у него было гораздо больше. Замираю у двери, опираюсь на нее спиной, чувствовать себя свободным в чужой комнате сложно.

— Кровать на заказ делал? — спрашиваю хоть что-то, чтобы не чувствовать себя так неуютно.

— Да, люблю, когда места много. Она полностью из дерева, теплая и настоящая, — открывает шкаф, достает пижамные штаны с футболкой для себя и меня. — О чем задумался? У тебя вид грустный и отстраненный.

— А? Я просто не привык ночевать в чужих спальнях, — улыбаюсь, забираю штаны и майку, спрашиваю. — Ванная?

Дождавшись кивка, скрываюсь за дверью. Странная мне предстоит ночевка, но хоть тетя не появится с утра. Наверное, не появится.

Когда возвращаюсь, Шон лежит на кровати, читает что-то с планшета. Его волосы кажутся влажными. Неудивительно, наверняка в доме несколько ванных комнат. Шон откладывает планшет и улыбается мне. В этот миг мне хочется, чтобы так было всегда — возвращаться к нему, спать рядом, чувствовать себя желанным.

Я сажусь на угол кровати, привыкая к обстановке.

— Меня так долго не было? Слушай, а сколько тут комнат? — я протягиваю руку и касаюсь его волос, они действительно влажные. Нет, я был бы, наверное, не против жить с ним под одной крышей, но все же… Скорее, в своей комнате.

— Комнат много, часть закрыты за ненадобностью. Мне всегда хотелось большую семью и кучу детей.

Прикрываю глаза и сосредотачиваюсь, через мгновение мне все же удается и окно приоткрывается. Диана влетает, делает круг почета над нашими головами и садится на изголовье, собираясь спать.

— Мне нужна свеча.

Шон встает и идет к комоду. Он зажигает ее и протягивает мне.

— Поставь на подоконник, — прошу. — Если мне приснится кошмар, то он оживет. Не весь, конечно, но проснутся в пауках или еще чем-то вполне можно. Когда я сплю, я еще не могу контролировать магию.

Шон беззаботно смеется. Ему непривычно, но он меня совсем не боится. Делает, как говорю, а, вернувшись, валит на кровать и прижимает к матрасу. Даже не целует, просто обнимает покрепче.

— Пауки — звучит интересно.

— Я их боюсь, — признаю и устраиваюсь поудобнее. — А чего боишься ты?

Шон утыкается носом куда-то за ухо, сопит.

— Наверное, одиночества. Или скуки. Думал об этом, но к конкретному решению так и не пришел. Остальное или поправимо, или победимо.

— Эм… Так ты за мой счет от обоих страхов избавляешься? — притворно возмутившись, я принимаюсь щекотать Шона. — Так не честно!

Он резво откатывается в сторону, громко хохоча.

— Конечно! Я старик расчетливый! — веселится он, уворачиваясь.

Я сам не замечаю, как оказываюсь сидящим на его бедрах и пытающимся зажать обе его руки над головой.

— Хватит называть себя старикам!

— Слушаюсь, мой господин, — Шон мурлычет как заправский кот и напрягает ноги, приподнимая меня. Он выглядит расслабленным и донельзя довольным. Раскрасневшийся от нашей забавы, Шон чертовки соблазнителен.

Не выдержав, подаюсь вперед, целую губы, забираясь ладонями под майку.

— Так-то лучше, — признаю я. Шон прикрывает глаза, балдея. Шепчу на выдохе: — С тобой не уснешь.

— И чем я тебе мешаю спать? — тихо спрашиваю, прикусывая мочку уха. — Я же не шумлю….

— Знал бы, что ты такой проказник, — шумно выдыхает. Ладони на моих плечах, спускаются по спине к пояснице, — начал бы преследовать гораздо раньше.

Прижимаюсь, послушно подставляясь под руки и мягко целуя в подбородок. Говорить уже совсем не хочется, возбуждение вновь заставляет искать близости, чуть тереться о Шона, трогать великолепное тело.

Шон плавно переворачивается, теперь на спине я, а он нависает, гладит бока, целует в ответ шею. Большой, сильный, надежный… Хочется верить, что я не ошибаюсь вновь.

Обнимаю его ногами, откровенно открываясь, потирая ступнями икры Шона, словно прося не останавливаться. Притягиваю его к себе, ищу губами губы и, найдя, довольно постанываю.

Он задирает футболку, ногти царапают живот, мне трудно дышать. Шон нетороплив, его поцелуи чувственные, проникновенные, хочется утонуть в этой ласке и растворится, чтобы вновь вернуться, но уже кем-то другим. Слащаво, приторно, банально… Вот только у меня чувство, будто мы занимаемся любовью.

Я с трудом дышу, мне мало, слишком медленно и, не выдерживая, я все же спрашиваю, чуть хрипло и недовольно:

— Ты издеваешься? Слишком медленно….

Задираю, стягиваю с него майку.

— О, горячка юности, — улыбается Шон. И шепчет, вмиг став серьезным. — Я покажу тебе бесконечную пытку, когда удовольствия столько, что хочется расплакаться и умереть.

Он ловит мои руки, подносит к губам ладонь и творит что-то невероятное языком и губами. У меня сосет под ложечкой, а волоски на теле встают дыбом.

Я шумно втягиваю воздух, пытаюсь отобрать ладонь, мне слишком много или слишком мало — не пойму.

— Шон… Ну, пожалуйста… — сам не понимаю, о чем прошу, выгибаюсь и прижимаюсь пахом к его паху. — Ну же…

Он упирается рукой в грудь, будто отталкивает. Накатывают страх и паника, мысли сменяются настолько быстро, что я не успеваю их понять. Шон тянется за рукой следом, очередной волнительный поцелуй, и он приспускает с меня штаны. Когда пальцы касаются члена сквозь трусы, я едва не кончаю, подаюсь вперед, стараясь усилить ощущения.

— О да… — стону и выгибаюсь, сам принимаюсь стягивать с себя белье. Мне хочется его поторопить, вынудить действовать быстрее.

Шон перехватывает запястья, замирает на миг и, глядя мне в глаза, размашисто толкается бедрами. Дыхание перехватывает. Откуда у меня такая чувствительность, понятия не имею, Шон даже не внутри и на нас одежда…

Наверное, так бывает, когда любовник умел.

Бессмысленно пытаюсь добраться пальцами хоть до его руки, погладить кожу, смотрюсь явно жалобно. Ощущение полного подчинения и того, что теперь от меня ничего не зависит, жутко заводит.

— Пожалуйста, Шон, — тихо прошу, понимая, что завтра в глаза ему смотреть не смогу.

Шон улыбается. Опасный хищник превращается в ручного кота. Он целует меня куда-то в бровь, обнимает, накрывая собой. От его игрового шепота по телу волнами расходится жар.

— О чем ты просишь, Мартин? — возбуждение почти болезненно.

— Продолжить, — пытаюсь отделаться общей фразой, но вдруг решаю «отомстить» и, чуть прикусив мочку уха, шепотом продолжаю: — Я прошу тебя взять меня.

— Не знаю, какой бес прислал тебя в мою жизнь, но я благодарен ему.

Шон накидывается, словно маньяк, когда успеваю очухаться, мы уже оба без одежды. Видимо, даже выдержка Шона имеет границы. Ведет ладонями по бокам, покусывает шею и резким движением переворачивает меня на живот. Лопатки, поцелуи вдоль позвоночника, трется щекой о ягодицу… Послушно раздвигаю ноги, чуть протрезвев, но останавливать его не то что не хочется, в голову не приходит. Глажу ладонью по плечу, и чуть подаюсь вперед, избегая прикосновения щеки к ягодице.

— Ты щетиной царапаешься.

— Наверняка, — хмыкает, — у меня здесь открывается чудесный вид и, если ты чуть привстанешь, он станет еще лучше.

Шон шуршит где-то рядом со мной, на подушку плюхается тюбик смазки и квадрат презерватива. Пустой…

Я послушно приподнимаюсь, чувствуя, как все внутри сжимается в тугой комок. Шон явно не собирается нежничать, так что будет больно. Только сил даже попросить быть аккуратнее — нет.