Музыка абсурдной жизни (СИ)

— Вот так и стой. Запомни это положение. Помпезно выглядишь, — Рокудо как ни в чём ни бывало подмигнул ему — он тоже имел право брать у своего ученика уроки исключительной стойкости и холодности. — А теперь можешь расслабиться и отложить скрипку где-нибудь эдак на два-три занятия, может, больше, посмотрим. Потому что у нас начинается самое увлекательное! — сделав особое ударение на последнем слове и с удовольствием пронаблюдав за гримаской отвращения на лице у Франа, Мукуро полез искать что-то в шкафу, стоящим поодаль от стола. — Не волнуйся, нотную тетрадь я тебе найду. Должна где-то заваляться хотя бы одна штучка… А, вот!

Перед Франом плавно приземлилась тонкая белая тетрадка форматом А4. Тот как-то кисло на неё глянул. Мужчина обошёл стол и сел в своё любимое кресло, бросив пристальный взгляд на скрипача. Тот выглядел насупившимся обиженным ребёнком. Порой он был неосторожен в выражении своих чувств! «Я же могу раскусить тебя, Фран…» Или это часть гениального плана музыканта, а вовсе не его учителя?

— Ну-ну, мой милый, во всяком деле есть часы рутины. Так что и тебе придётся кое-что поучить и кое-что пописать. А потом будешь играть. Обещаю. Ты сам удивишься своей музыке, — немного ободряюще произнёс Мукуро, чтобы хоть как-то стимулировать своего юного скрипача к работе. Тот более или менее смирился со своей нелёгкой участью и, не без тяжкого деланого вздоха, открыл тетрадку на её самом первом гладко-белом листе, на котором, казалось, играли и отображались лучики солнца. Рокудо также вздохнул — но вздох тот был более радостным, что ли — и принялся говорить, говорить, говорить… Всё о самом важном и одновременно самом ненужном, что только есть в мире. Ноты. Скрипичный ключ — начало всех начал. Да, научиться рисовать его не так просто — тренируйся здесь, Фран. И началось: сначала мальчишка не дотянул нижний крючок, потом забыл о верхней петле, далее вообще превратил основной завитушный орнамент в ключе в какую-то нехудожественную каракулю. Ладно, потренируется дома. Обещал. Что дальше? А, всё по плану…

Строчек пять. Нот восемь. Первая и последняя — до. Бывают ноты целые (обязательно показать, как это, негромкими хлопками по столу), обозначаются большим пустым кружком с палочкой сверху. Бывают и половинные. И четвертные. И восьмые. И ещё много чего бывает, Фран. А ты просто — глупый ребёнок. Глупый, но умный. Парадокс.

Рассказывать и отвечать на вопросы совсем не по теме было для Мукуро довольно-таки простым занятием и не вызывало сложностей. Единственное, что он так и не смог, это прийти к какому-то выводу, исходя из своих прошлых размышлений и настоящих. Глупо, думал мужчина, терять свои навыки из-за одного совершенно незнакомого человека, который якобы особенный и якобы странный. Все мы странные и до ужаса особенные. Только вот почему-то неминуемо сливаемся с серостью толпы, часто либо оттеняя её, либо осветляя — тут уж от степени этого цвета и зависит. Он никогда не поймёт этого парня, все его отличные знания сущности человеческой отметались на задний план, в мусорный бак, что ещё лучше; на место всей этой выдержки и хладнокровности пришли чертовски непонятные желания и совершенная неосмотрительность. Ужасно! Для Мукуро это было подобно краху, потопу, сожжению. Нет, даже хуже; не бросайтесь едкими выражениями в его сторону после такого заявления, он не из тех людей, которые просто кидаются громкими словами, чтобы выделиться, а потом первыми же кричат при малейшей опасности. Рокудо уже давно не пацан, всё понимает и имеет какой-то определённый багаж знаний и опыта, поэтому давно взвесил и опробовал, какая боль хуже. После экспериментов мужчина решил, что гораздо легче пережить потоп корабля, чем затопление своей души. А этот мальчишка не то чтобы топил его хрупкий парусник (всё, что осталось от бывшего лайнера), а жестоко бомбил его сверху, используя неизведанные никем приёмы. Кому-то выйти сухим здесь явно не получится, это точно.

У Франа было необыкновенное чутьё на враньё — какое одновременно полезное и ненавистное именно его учителю качество! Мукуро был уверен процентов этак на пятьдесят, что парень уже всё про него прознал: и про «любимую» семью, и про «счастливый» брак, и про присутствие этого самого счастья в жизни вообще (точнее, его отсутствие), и про авантюризм и готовность тот час сорваться с места и ускакать в дальние дали… Этот весь мирок и эти все тайны — только его, Рокудо, и ничьи больше! А получается, что кто-то намеренно раздвигает запретный занавес, оголяя склад жутких масок, сломанных уродливых кукол, запачканные гримом костюмы злых клоунов и треснувшую, неизменную картину с морем без рамки. А это больно, как и всякая скрытая правда. Ведь мужчина скрывал её во благо себе, а такого тиранства, пускай и пассивного (разве бывает такое?), вовсе не ожидал. Пришло, откуда не ждали, называется. И ведь ничего не опровергнешь, не скажешь, что, якобы, Фран, если ты думаешь, что это так и так, то ты не прав — это слишком неуместно и может выдать с головой. Мукуро, оставаясь ещё хорошим стратегом, если не психологом, понимал: такой выход не есть выход вообще в его случае. Здесь надо действовать легко, изящно, выстраивая нужную цепочку мыслей в голове семнадцатилетнего парня, заставляя его свято верить в это, в хорошую правду. Ни в коем случае нельзя поддаваться и открываться — равносильно тому, если наступить на мину. Играть — вот что нужно; игра во все времена воспринимается противнику не более чем иллюзией, и этим-то можно выиграть себе многое… Но играть так, чтобы казалось, будто никакой войны или намёка на то, да даже на саму игру, вообще нет. Показать, что все эти домыслы насчёт личной жизни вовсе не ослабевают, а наоборот, раз то неправда, заставляют смеяться лишь их глупости и неправдивости. Идеальный план, верно? Только есть один мелкий нюансик… поверить в неправду отчего-то становиться для Мукуро с каждым всё труднее, а доказать то самое этому ребёнку — тем более. Может, оттого и чувствует он ложь, что в нём имеет место быть капелька наивности и детскости?..

Порой Рокудо глумил себя за свои бесполезные размышления о бесполезных вещах. Вдруг он лишь насильно заставляет себя отнекиваться от правды, которая смотрит ему в глаза зеленоватым взглядом? Может, это и есть то самое — волшебный пинок, палочка-выручалочка, милый добрый фей — что поможет ему наконец ощутить за спиной крылья и подняться над всей этой мелочной суетой? Конечно, всё это метафорично. На деле же — просто понять самого себя (пора бы уже) и подсобить в создании новой вселенной, а также помочь наконец выйти из этого серого крепкого цикла неспешной жизни семьянина. Мужчина бы рискнул открыть душу этому скрипачу, да накопившаяся за столько лет заскорузлым хламом осторожность и опасливость говорили: не надо, подумай над всеми «а что, если». И тут начиналось… А что если это, а что если то. Это перерастало в долгие споры (пускай и с самим собой), что вовсе не убыстряло ход течения событий. Мукуро скрашивал свои нелепые мысли богатыми сравнениями, хорошими эпитетами, но в самом деле всё это впустую — результата-то не было. Из пустого да в порожнее. Так и получалось, что слонялся он от одной точки зрения к другой, а выхода в этом лабиринте пока не намечалось. Но даже в случае самого запутанного и непроходимого лабиринта там должен был бы находиться выход, хоть где-то, хоть через сто лет. А выйти через него мужчина обязан лишь с одной из этих точек зрения под ручку; итого — никак и никогда. Непонятный, но весьма чёткий исход всего этого. А может, излишняя депрессивность кое-кого? Как знать, как знать.

Мукуро глянул в тетрадку своего ученика, на его неровный ключ (опять про перекладину забыл) и старательные закрашивания целых нот. Вздох — опять, скорее весёлый, чем тяжкий. Работы непочатый край, но разве это когда-нибудь расстраивало самого мужчину? Никогда. Даже порой неудачи на личном фронте (ныне пустом и заляпанном кровью поле) он объяснял тем, что… повенчан на работе, на обучении, на развитии юных талантов. Его сердце никогда не заходилось в бешеном ритме, когда Мукуро признавался в любви или пожинал плоды сего признания, зато когда его ученик или ученица блестяще выступали на концерте, получая славу вместе с цветами, он сам радовался, как ребёнок, получивший желанный подарок на Новый Год. Да и может ли сравниться что-то с тем, когда упорные занятия идут на пользу? Порой Рокудо чувствовал себя некоторого рода родителем этих юных существ… наверное, при таком сравнении становятся понятны постоянные волнения и бурные радости за радость «дитя».