Дети ясной ночи (СИ)

«Журнал наблюдений 5» – было написано на обложке довольно пухлой, исписанной книги. Если верить второму журналу, то тут были лишь короткие наблюдения медсестёр, в которых Юу явно понимал всё, что было написано и осталось ясным и чётким даже в местных условиях. Он понятия не имел, в каком именно году попал в клинику Диккенс, но первый журнал пестрил слишком ранними датами. В этом же с годами было получше, и отписывалось всего пять-шесть медсестёр в одно время, каждая о нескольких пациентах. Если честно, то уж кого, а медсестёр здесь не хватало. Работающие здесь же санитары свои мысли на бумагу не выкладывали. По крайней мере, не в этом журнале.

Канда быстро переворачивал страницы, отмечая года и даты. Вот, к примеру, к середине журнала пришло начало тысяча девятьсот девяносто девятого, и, смутно припоминая даты на газетных вырезках… Юу казалось, что это как раз был конец тысячелетия, и он не ошибся. Несколько страниц были повреждены, но затем имя Диккена всплыло в одном из сообщений медсестры по имени Аманда. «Диккен остаётся у нас на лечение. Диагностика завершена, суд постановил, и теперь он здесь. Под моим наблюдением. Одна из важных проблем этого парня – его прошлое. О том, что на самом деле представляет собой этот парень, его настоящее имя, мотивы, прошлое, – неизвестно. Он будто из воздуха возник в городе и стал убивать. Полагают, он приехал к нам специально. Где он находился между убийствами, чем занимался и с кем контактировал? Следствию неизвестно. Этот город не так уж велик, но они не смогли найти ни одного конца и утверждают, будто он чокнувшийся отшельник. Не похоже. Но это останется на совести его врача. Я буду также наблюдать за ним.»

А следующая запись была короткой: «Диккен не идёт на контакт.»

Подчерк Аманды был на редкость ясным и чистым, легко читаемым даже несмотря на отсыревшие страницы и слегка расплывающиеся чернила. К тому же теперь Юу мог высматривать лишь её записи, что, несомненно, радовало и сужало поиск. Было бы интересно найти записи ещё и об Алме где-нибудь здесь, но как? В этом журнале последние записи датировались две тысячи первым годом. А журнала с номером шесть или большим Юу здесь пока не видел. Так что собирался довольствоваться тем, что получил.

Может, оно и лучше – не знать, каково здесь было Алме. Он всё равно уже ничего не исправит. Он должен думать о будущем.

Он листал страницы, поражаясь тому, как отвратительно выглядят некоторые из них. Местами текст был совершенно не читаем. И никаких обнадёживающих записей о Диккене.

«Диккен груб. Ничего не ест. Истощён.»

«Диккен молчит почти всё время.»

«Диккен так же мало ест. Он как будто напуган.»

«Диккен. Первый контакт с другими пациентами прошёл тихо. Не реагирует на них никоим образом. Даже когда Тильда едва не повисла на его шее. Кое-кто из пациентов его опасается. Странно, разве мы не пресекли все слухи?»

«Диккен. После терапии явно раздражён. Потребовалось успокоительное. Отказался посещать комнату отдыха. Всё ещё молчит.»

«Диккен. Иногда мне кажется, что он разглядывает наши руки. Сегодня мне пожаловалась на это Мэри. Следила. Нет, чаще всего он разглядывает свои руки, а не чужие. Он мало интересуется своим окружением.»

«Диккен. Проспал полнедели. Даниэль же, да? Не вижу никаких сдвигов от терапии с ним. Кажется, с каждым новым днём его намерение молчать всю жизнь только крепнет.»

Юу понятия не имел, по каким принципам отписывались медсёстры. Каждые три дня? Но иногда чаще. Видно, у них была норма на неделе, но они могли писать и чаще, если видели что-то интересное. О некоторых пациентах слагали подробные отчёты с многочисленными привычками и, бывало даже, короткими выводами. Рядом с одним из таких он обнаружил грубую подпись: «Диагностика это не ваше дело, Элис! И прекращайте ставить свои маленькие эксперименты! В вашем личном деле отлично видно, насколько хорошо вы разбираетесь в психиатрии.»

После записи этой медсестры стали гораздо короче. Но записи Аманды о Диккене были весьма скупыми всегда. Возможно, она опасалась наблюдать за этим маньяком слишком долго и пристально. Хотя тот и вёл себя весьма примерно. Но с его послужным списком это было и не удивительно, что к нему относились с подозрением. Однако если просматривать записи сестёр, то клинику можно было назвать образцовой. Никаких упоминаний о жестокости и прочих бедах не наблюдалось, по крайней мере.

Упоминалось, что он плохо питается и заботится о своих травмах. Что за травмы – не писалось. У него сменился врач, об этом упомянули мельком, и, похоже, Аманда верила в нового врача куда больше. Изредка упоминались такие неприятные моменты, как применение успокоительного, лекарств и прочего. Быть может, потому что Диккен против них не возражал, однако: «Уже третий раз замечаю, что Диккен просыпается раньше, чем должно кончиться действие его лекарств. Иногда мне кажется, что они все на него вообще не влияют». Создавалось впечатление, что Аманда сама была смущена своими выводами, но замечания ей не сделали.

Несколько раз упоминалось о попытках расспросить о прошлом или коснуться его, но Диккен не раскрывал никаких аспектов того, чем он был до того, как появился на землях Тихого Холма и занялся своими убийствами.

Было записано, что с назначением нового врача Диккен стал куда больше внимания уделять окружающему миру. А потом вдруг:

«Диккен. Мы опять пытались выпустить его в общую комнату, он вёл себя куда оживленнее, чем раньше. Он подсел к Эрику Стиману и некоторое время расспрашивал его о простых вещах, вроде погоды, настроения, о том, что именно читает Эрик.»

Ещё несколько незначительных записей, упоминающих оживление пациента и порой выражающее беспокойство Аманды. Однако никаких плохих историй, с ним связанных, пока не было.

«Диккен. Становится всё общительнее. Однако он точно не любит имена. Он даже Боба сократил до Бо, а некоторым и вовсе даёт клички. И он настаивает, чтобы его называли Дик. Эта его привычка никого не раздражает. Общение с ним благоприятно влияет на других пациентов. Кажется, он эрудирован и обладает большим обаянием, что полностью противоречит версии о годах отшельничества. Меня беспокоит, что среди собеседников он предпочитает тех, кто моложе, подростков, к примеру. Однако никаких попыток причинить им вред не зафиксировано.»

Ещё записи. Диккен, похоже, чувствовал себя хорошо на терапии, не отказывался от лекарств, порой, однако, проявляя подозрительно ясное сознание, тогда, когда оно должно было быть в тумане. Он мог бы быть назван образцовым пациентом, идущим к выздоровлению, но никто так и не продвинулся в изучении мотивов его поступков и точного диагноза. Да, он был мирным, общительным и даже милым. Но всему этому нельзя было найти реального объяснения — читалось между строк записей Аманды, поскольку она не писала о терапиях и о том, что раскрывается во время них.

«Диккен. После вопиюще наглого поступка Бреда, что заявил посреди столовой о прошлом пациента, некоторое время вёл себя очень тихо… — и дальше слова зачёркнутые, но не слишком хорошо, чтобы нельзя было разглядеть: — Пугающе тихо. Ой…»

«Диккен. — значилось чуть ниже по новой и датировалось всё тем же днём марта. — Просил предоставить ему фотографию хоть одной из его жертв. Я передам его слова Гордону.»

«Диккен. Когда Гордон сообщал о том, что не сумеет выполнить его просьбу, Диккен отчего-то развеселился. И поинтересовался, по каким же причинам. Гордон стал ему объяснять (я не собираюсь обсуждать мастерство его убеждения пациента), и Диккен остался в чудном настроении до конца дня. Гордон в конце дня объявил, что вообще-то он послал подобный запрос в полицию, так как никаких фотографий в деле его нанятого судебного психолога не было. А ведь фото могут быть важными…»

Запись обрывалась, видимо Аманда поняла, что стала писать уже не просто о пациенте, но её записи больше походили на выписку из дневника с жалобами и рассуждениями о её коллеге.

Неожиданно сбоку оказалась приписанная другой медсестрой фраза: