Last Stardust (СИ)

Юра нахмурился.

— И… и что ты делал с этим?

— Ох, солнышко. Я знаю, что ты не любишь, когда так говорят, но ты очень похож на меня. Не смотри так, это правда. Только ты будто несешься через это все на огромной скорости. Тебя прям за хвост хочется поймать и попросить притормозить. Куда вот ты, голову же свернешь, дитя неразумное, — Виктор вытащил из уха наушник — песня доиграла — и повесил его Юре на запястье руки, лежавшей на подлокотнике между ними. — Ко мне это ощущение пришло уж явно не в девятнадцать.

— А когда?

— Позже, Юра. Но я прекрасно понимаю, о чем ты говоришь.

— Так что ты делал с этим? — повторил свой вопрос Юра.

— Я? Я уехал.

— Куда?

— Сюда, — в глазах Виктора отразились солнечные лучи, делая их почти прозрачными, как вода. Он прищурился от яркого света.

— Так это было…

— Да. Это было в тот год, когда я все бросил и вероломно укатил в Японию. Как Яков сказал, “бездумно и опрометчиво”, — Витя поднял вверх указательный палец.

— И ты хочешь сказать, что тебе помогла Япония? — спросил Юра.

Витя снова рассмеялся.

— Не Япония. Точнее, не только она. Вдохновение — очень хрупкая вещь. А мы говорим именно о нем. Когда тебе кажется, что ты никуда не двигаешься, когда ты не можешь получать удовольствие от привычных вещей, чувствуешь, что не способен больше ничего дать ни миру, ни окружающим, ни даже самому себе, это потеря вдохновения. Но это никакой не конец и не предел возможностей. Это всего лишь сигнал к тому, что нужно что-то поменять. Что-то сделать по-другому, не так, как ты делаешь обычно, — сказал Виктор, задумчиво потирая пальцами подбородок.

— Что ж мне теперь, как ты, укатывать на другой край света и искать там себе вдохновение в виде так-себе-фигуриста и становиться тренером? — съязвил Юра. Прозвучало как-то грубовато. Тут же внутри перевернулся тот самый еж из вины и сомнений, который последнее время рос, как на дрожжах. Юра глянул на соседний ряд, где через проход от них сидели Юри и Пхичит. Он не считал Юри “так-себе-фигуристом”. Наоборот, он был его сильным соперником, с которым действительно хотелось соревноваться. Но сказанного не воротишь. И вообще с каких пор его так начала грызть совесть за любое произнесенное вслух слово?

— Ты уже на другом краю света, — развел руками Витя, проигнорировав колкость. — А тренером становиться вовсе не обязательно. Просто, может, тебе пора принять то, что не все вокруг работает против тебя?

— К чему ты клонишь?

— Может, я тоже в этом виноват. Я тогда так хотел избавиться от чувства, о котором ты сейчас говоришь, что не думал о том, как это отразится на других. В том числе на тебе. Точнее, думал, но меня это не остановило. И ты правда от всего этого стал сильнее. Еще и так рано…

— Вить, не начинай опять про то, как быстро я повзрослел. Ты, как мой дедушка, который иногда говорит знакомым, что мне шестнадцать. Причем не потому что забыл, а потому что искренне так считает! — пробурчал Юра, откидываясь в кресле и глядя в серый матовый потолок синкансэна.

— Какая разница, сколько тебе лет, если ты до сих пор, как подросток, не понимаешь, что все люди разные? — голос Вити вдруг прозвучал строго. — Что забота бывает разной. Забота — это не только когда тебе чай в постель приносят, если у тебя сопли до колен от простуды. Это еще и будить пинками по утрам, когда так охота поваляться подольше. И выдавать пиздюли с щедростью Фельцмана. И даже порой уходить в тень, чтобы не мешать. И любят все по-разному.

Юра повернулся к нему и не нашелся, что ответить. Эти слова вдруг упали где-то внутри, под ребрами тяжелыми металлическими кусками, которые начали тут же тянуть все тело к земле. На лице Виктора не было улыбки, а глаза были глубокие и холодные, как свежий, не исполосованный росчерками лезвий лед.

— Я знаю, что ты терпеть не можешь, когда к тебе лезут, когда пытаются помочь. Но я все же дам тебе совет. Чтобы потом я сам себя не возненавидел за то, что промолчал. Дай людям любить себя. Так, как они привыкли, как они умеют, как хотят, а не так, как, ты думаешь, правильно. И пусть мир повертится сам, без твоего участия. Не бери на себя слишком многое.

Юра моргнул раз, другой. В наушнике заиграла неправдоподобно веселая для этой ситуации скрипка. Откуда у него эта композиция вообще? Ах да, Отабек скидывал. В тот год, прямо перед чемпионатом. Со словами “расслабься хоть немного, солдат”. Проглотить противный ком в горле никак не получалось, и Юра с силой потер шею ладонью.

Витя с минуту смотрел на него, потом произошло сразу несколько вещей: лед в его глазах растаял, сменяясь чистой и привычной прозрачной лазурью, на губы вернулась улыбка, а пальцы мягко легли Юре на запястье.

— Интересно, где прекрасная женщина, разносящая мороженое. Ты пробовал тут сливочное мороженое? — голос Виктора звучал непринужденно, как будто он только что не говорил так серьезно и даже грозно.

Юра покачал головой, не отрывая от него взгляда.

— Очень зря! Оно совершенно удивительное! Мы с Юри…

Дальше Юра его уже не слушал. Все снова вернулось на круги своя, и мир, до этого будто замедлившийся, завертелся с прежней стремительной скоростью, удивительно гармонично сочетаясь с лившейся из наушника скрипкой.

*

Осака была похожа на шумный базар. Может, потому что Киото отличался чрезмерным спокойствием и умиротворенностью, а может, потому, что со станции они попали прямо на корейский рынок. Он длинными крытыми тоннелями уходил в разные стороны, разветвляясь дальше, как молодое дерево. Торговали всем на свете: и традиционными корейскими соленостями, и огромными персиками, каких Юра в жизни никогда не видел, и специями, и веерами. Тут же по дороге встретились несколько салонов маникюра и парикмахерская — вся розовая, как кукольный домик.

Пахло рыбой и жарой. В отличие от Киото, насквозь пропитавшегося запахами влаги и дерева, Осака казалась острой пряностью со своей оживленностью и разноцветностью.

— Пхичит, мы что, где-то тут жить будем? — с опаской спросил Крис, шарахаясь от предложения торговки попробовать маринованный баклажан, который своим видом напоминал длинную черную колбасу.

— Нет, но мы тут будем ходить каждый день на станцию, если собираемся куда-то ездить, — бодро ответил Пхичит, ковыряясь в телефоне.

— Мы думали завтра поехать в Камакуру, — сказал Юри.

— А что там, в Камакуре? — поглядывая в сторону аппетитных персиков, спросила Мила.

— Океан, — просто ответил Юри.

— Океан? Обязательно поедем!

— Только придется встать в 5 утра. От Осаки это 500 километров почти, — сказал Витя.

— Сколько?! Да мы туда ехать весь день будем!

— Неправда. Мы с Юри уже все просчитали. Всего три часа, и ты лежишь на пляже! За скоростными поездами будущее! — гордо, будто он сам лично изобрел синкансэны и запустил их в Японии, произнес Виктор.

Они прошли через рынок и пару кварталов после него по солнцу, от которого нигде невозможно было скрыться. Улицы петляли туда-сюда, путаясь и извиваясь, как клубок змей, между домами. Юра, насмотревшись в Интернете фотографий Осаки, был уверен, что это спальный район — слишком все маленькое, узенькое и какое-то не похожее на Японию совершенно.

— Вот тут мы и живем! — оповестил всех Пхичит, резко остановившись между невысокими частными домами прямо посередине дороги.

— Где — тут? В этом канализационном люке? — Гоша указал Пхичиту под ноги на украшенную рельефным узором птичек и цветов крышку люка. Юра подумывал было начать коллекционировать фотографии этих крышек — они везде были разные и везде необычно оформленные.

— Нет, — проигнорировав выпад Поповича, отозвался Пхичит. — Вот наш хостел.

То, что это хостел, можно было понять только по стоявшей перед входом в дом табличке на четырех ногах, на которой об этом было написано. А так гостиница была похожа на обычный коттедж, которых вокруг были десятки.

— Sumimasen! — крикнул Виктор, подойдя к открытой до упора раздвижной двери с кипельно-белой занавеской.