... не войной...(СИ)

Она повернулась и застучала каблуками по единственной мощеной дорожке, ведущей от фабрики к администрации.

Мистер Брукс, похоже, был близнецом того самого лавочника. Или просто здесь все были на одно лицо. А рассеявшиеся вмиг молчаливые призраки работников — словно поселившиеся в старинном доме привидения. И стук — навязчивый, монотонный, усиливающийся по мере приближения к основному зданию, а внутри — почти нестерпимый. Мистер Брукс оглядел его так же брезгливо, как загнивший кочан капусты в мусорной корзине у магазина, и проворчал:

— Вовремя. Сегодня двое не вышли. Английский понимаешь? Как тебя называть?

— Поттер, — выдавил Гарри.

— Хорошо хоть не Смит, — проворчал управляющий, что-то чиркнув на листке, — от Смитов уже деваться некуда, будто они других фамилий не знают. Вали по двору за угол, там главный — Олдрин, скажет, что делать. Полтора фунта в час.

— Мне есть шестнадцать, и вот это, — Гарри взмахнул в воздухе удостоверением личности.

— Полтора, — повторил Брукс и развернул «Дейли Телеграф» словно Гарри и не было в небольшом помещении.

За углом обнаружились высокие раздвижные ворота склада и с две дюжины работников, молчаливо катающих тележки и таскающих на плечах мешки и рулоны с тканью.

— Английский понимаешь? — Олдрин казался немного дружелюбнее Брукса и, конечно, не заслужил заведенных глаз и кривой улыбки Гарри. — А если понимаешь, давай туда и складывай мешки на поддон. Уронишь — штраф. Перекуры каждые три часа на пять минут. Максимум девять часов, но ты сегодня новичок, так что шесть. Фамилия?

— Поттер, — обреченно вздохнул Гарри.

— Не перетрудись, Поттер, — скривился тот. — Иначе первый рабочий день станет последним. Приступай.

*

Он перекладывал мешки в самом дальнем, темном и пахнущем сыростью углу огромного склада. На ощупь набитые трухой и железными опилками, они воняли плесенью и были не легче каменных могильных плит. Поднять — прижать к груди — сделать несколько шагов назад — повернуться и аккуратно сложить на деревянный поддон. Один, два, десять, двадцать шесть… Гарри скинул куртку — единственную теплую вещь, которая у него была, подкатал рукава свитера и старался не врезаться носками кроссовок в кусок металла, торчавший из бетонного пола. Если он справится — придется с первой же зарплаты купить рабочую одежду. В голове было пусто и гулко, тело работало само по себе, и он едва успел отскочить от железной тележки, которую ловко толкали два подростка. Нагруженная махина лязгнула, накренилась, больно ударив по голени, и вывалила на пол еще с полсотни мешков. Подростки захохотали, тыча в Гарри пальцами, и что-то громко затараторили на непонятном языке. Явно это было не приглашение к обеду.

Он со вздохом присел на сложенные мешки: свисток Олдрина возвестил начало перерыва, и все потянулись наружу под ветер и моросящий дождь. Он привалился спиной к тюкам и прикрыл глаза. Показалось что ровно на секунду: не успели веки смежиться, как резкий свист прозвучал вновь, призывая вернуться к работе. Гарри попытался подняться и понял, какую непростительную ошибку совершил: тело отказывалось повиноваться, ноги словно налились свинцом, а спину раздирали огненные когти невидимого чудовища. Наклонившись за очередным мешком, он не был уверен, что сможет распрямиться. И все-таки получилось. Обливаясь потом и задыхаясь, Гарри дотащил его до нужного места и уложил поверх остальных. Второй, третий. Семнадцатый начал очередную стопку таких же, уложенных крест-накрест.

— Эй, пацан! Как тебя там? Поттер! — Олдрин орал от распахнутых ворот, и Гарри очнулся. Под высоким потолком тускло горели лампочки, а на улице уже сгущались ноябрьские предвечерние сумерки.

— Вали домой, — беззлобно сказал тот.

Гарри подобрал куртку и, едва передвигая ноги, прошаркал к выходу.

— Я… не подхожу, да? Слишком медленно все делаю?

— Не хуже и не лучше остальных, — равнодушно процедил Олдрин. — Но если ты завтра сляжешь с сорванным позвоночником, придется взять какого-нибудь варвара, а у меня и так двоих не хватает.

Ежась от внезапно налетевшего ветра, Гарри протащился по узкой выложенной досками дорожке до самых ворот мимо курящих под навесом людей и кружка едящих из одного большого котла бородатых смуглолицых мужчин. Когда на него налетел, едва не сбив с ног, горячий, визжащий и норовящий ткнуться в лицо клубок мокрой шерсти, Гарри едва не расплакался от усталости и облегчения. Так и стоял ногами в луже, привалившись к стене у фабричных ворот, пока Берни пачкал ему лапами плечи и старался подпрыгнуть повыше, снести мордой очки и лизнуть в глаз.

Должно быть, он прождал его здесь с самого утра. Гарри ухватился за мягкое ухо и медленно поплелся за Берни до самого Паучьего тупика. До дома. Единственного в мире дома, который действительно принадлежал ему. К остывшему камину, пахнущей пригоревшей кашей кухне, теплому одеялу и ящику с драгоценными письмами.

— Я тоже жду, Берни, — шепнул он, опускаясь на кровать, не в силах вытереть с пола следы грязных лап и подошв, стянуть с себя пропотевшие вещи и развести камин. — Я жду, это больно, очень больно. Ты научишь меня так же радоваться, как ты?

Гарри еще что-то бездумно шептал в пахнущее мокрой псиной ухо, кутаясь в несколько одеял, и старался, чтобы влажная шерсть не намочила хотя бы нижнее из них.

— Разбудишь меня завтра? Мы же не можем питаться дохлыми воронами и опавшими листьями.

И Берни выполнил свое задание на отлично — несколько часов спустя стащил жесткими когтями одеяло с головы Гарри и начал облизывать его лицо, будто намереваясь позавтракать носом или щекой.

Гарри в полудреме спустил ноги с кровати и понял, что этот день будет еще хуже, чем предыдущий — каждую мышцу выкручивало жгутом, каждую мелкую косточку от мизинца на ноге до первого шейного позвонка ломило, а черепная коробка раскалывалась надвое. Однажды, после квиддичной тренировки, он едва смог завязать себе шнурки, и тогда Оливер Вуд чуть не силой затолкнул его в горячий душ, а после растер мышцы рук, ног и спины какой-то резко пахнущей мазью. Сейчас Гарри мог себе позволить лишь вскипятить на керосинке чайник, чтобы умыться теплой водой и обтереться полотенцем. Только для этого требовалось дойти до кухни, а по пути распахнуть входную дверь, чтобы Берни мог выскочить на улицу.

Поэтому Гарри сделал шаг. Никогда еще простое движение не давалось ему с таким трудом и болью. Из глаз брызнули слезы, по спине и животу вновь проехались огненные когти, но он сделал второй и третий. На четвертом нагнулся подобрать сброшенную на пол куртку и взвыл. Вуд всегда говорил, что мышцы следует растягивать и прогревать перед физической нагрузкой, поэтому Гарри согнулся еще раз. И еще. Постепенно движения стали даваться легче, острая боль в бедрах, плечах и вдоль спины стала тупой и греющей, а в животе заурчало. За вчерашний день он не съел ничего, а сейчас следовало наесться получше и захватить с собой хоть пачку сухого печенья для обеда.

Он взглянул на часы и заторопился. Как-нибудь он дотянет до весны. И может быть, скопит немного денег на ремонт или новый диван для гостиной. А лучше — на тот генератор, который позволит отказаться от свечей.

По дороге к фабрике, влившись в поток таких же мрачных людей, он вдруг с ужасом понял, что следующее письмо получит только в субботу — пятница была рабочей — и это расстроило так, что было уже наплевать на кучу мешков в дальнем углу, гортанный смех проходивших мимо и налившиеся свинцом мышцы.

22 ноября

— Как же так, мистер Олдрин, — Гарри обиженно моргал, держа в руках несколько купюр. Пятничный вечер завершился тем, что все работники склада выстроились в очередь к огороженному фанерными листами углу, за которым стоял стол.

— Шесть часов за первый и девять за четыре других, по полтора в час… Шестьдесят три. Должно быть шестьдесят три, — растерянно лепетал он, — тут только пятьдесят.

— От этих говорящих одни проблемы, — пожаловался Олдрин потолку над головой. — Не нравится — ищи другую работу. Что, — он приставил ладонь лодочкой к уху, будто прислушиваясь к возражениям, — другой нет? Что ж, ты не в Лондоне, где за отсос в вонючем переулке любой смазливый пацан вроде тебя берет минимум двадцатку. Там тоже не спросят, Поттер ты или какой-нибудь Виндзор. Пошел вон. Не хочешь — тебя здесь никто не ждет.