Я без ума от французов (СИ)

– После всего того, во что я влип по самые яйца? – Тиерсен хмыкает. – Вряд ли. Но хотелось бы знать, был этот выбор или нет.

– Нет, – Мария отвечает после короткой паузы. – У тебя никогда не было выбора, Тиерсен, – она выдыхает в теплую шерсть его пальто, и ему становится немного холоднее, чем секунду назад. И даже заготовленная шутка не выходит, потому что ответа он ждал совсем другого.

– Просто отлично, – это все, что сейчас он может сказать.

– Ты можешь поспать, Тиерсен, – мягко говорит Мария. – Со сновидениями или без. Здесь я справлюсь дальше сама. Я запомнила город, теперь осталось только найти его. Так что до твоего пробуждения у меня будет много дел, – Тиерсен не отвечает ей, и она тихо вздыхает. – Нужно что-то, чтобы перейти в другой сон. Ты можешь попытаться проснуться. Или сосредоточиться на чем-нибудь еще.

– Или умереть, – говорит Тиерсен мрачно.

– Или умереть, – согласно повторяет Мария.

– Ладно, тогда отойди немного, – он прогоняет непроизвольную меланхолию, глядя с края крыши. – Тут высоко, по идее, я должен буду разбиться. И, надеюсь, дальше начнется какой-нибудь спокойный сон. И извини, но, надеюсь, без тебя, – Мария понимающе улыбается, когда Тиерсен шагает на парапет, без любопытства смотря вниз. – Ну, до встречи утром, – он закрывает глаза и падает, не испытывая никаких эмоций, кроме короткого давящего чувства в районе солнечного сплетения. Мягкий снег принимает его, и он фыркает, распахивая глаза и почти сразу выбираясь из огромного сугроба. Селестин, растрепанный, по уши закутанный в шарф, смеется, тоже сидя в снегу, и швыряет в Тиерсена снежком. И тот уворачивается, не анализируя это, не думая о том, что происходит. Он уже не помнит, где был только что, и его сон становится сном, нелогичным, расплывчатым, полным снега, омелы и падающих звезд, а не каким-то болезненным видением.

Мария подходит к краю крыши, с холодным интересом смотря на неаккуратно лежащее на асфальте тело с медленно растекающимся темным пятном вокруг головы.

– Даже его сны подчиняются логике, – она улыбается и тут же переводит взгляд на город, будто заметив в нем какое-то движение. Но все спокойно, и она возвращается к своим планам: осмотреть город как можно подробнее и заняться его поисками в реальности. Потому что с этим лучше поспешить: увы, даже в этом мире она все еще подчиняется времени.

Селестин и Цицеро приезжают во Флоренцию около десяти вечера, невозможно уставшие. Они периодически менялись за рулем, но недосып и большие, треморящие дозы кофе все равно сказываются. И Селестин чувствует, как его пошатывает, когда заходит в холл гостиницы в центре. Цицеро разбудил его, когда они приехали, и был полон решимости искать Тиерсена прямо сейчас, но Селестин даже слушать его не стал, с типично мотьерской жесткостью велев заткнуться и идти в гостиницу. И Цицеро явно не понравилось такое командование, но его тоже немного вело от напряжения, и, для приличия поворчав, он все-таки отправился за Селестином.

Тот снял номер на двоих, хотя у него сейчас и не было проблем с наличными, о которых Цицеро периодически забывал, привыкнув, что Тиерсен обычно заботится такими вещами. Тиерсен всегда распоряжался их деньгами, вовремя снабжая ими Цицеро, не вынуждая его разбираться со счетами и умудряясь тратить на мелочи вроде оплаты гостиниц, ресторанов и бытовых покупок только свои сбережения, оставляя своему итальянцу возможность тратить его деньги только на то, чего ему могло захотеться для себя. А сейчас этим занялся Селестин, отмахнувшись от Цицеро, серьезно задумавшегося, хватит ли ему того, что было у него в бумажнике. Видимо, привычка легко тратить деньги все-таки у Мотьеров в крови.

– Я не экономлю, – говорит Селестин, заходя в номер и ставя свой чемодан на пол. – Мне не жалко заплатить за отдельный номер тебе или за тот, где отдельные спальни, но я бы хотел находиться к тебе поближе, с твоего позволения. Нет, я не буду запирать дверь, но хочу знать, если ты уйдешь, поскольку уведомления об этом от тебя не дождешься, – он зевает, снимая плащ и шляпу и ослабляя галстук.

– Умный мальчик, – Цицеро бросает чемодан и, не раздеваясь, проходит в центр комнаты, потирая еще ноющую поясницу.

– Если хочешь чего-нибудь выпить или поесть – на здоровье, но я лично в душ и спать, – Селестин аккуратно снимает ботинки. – Подъем в семь утра, – он потирает переносицу и, прихватив с одной из постелей полотенца, направляется к двери в ванную.

Цицеро игнорирует его, вяло оглянувшись и запомнив на всякий случай все детали обстановки. На него опять нападает апатия, в последние часы произвольно сменяющая жизнерадостную истерику, и он легко поддается ей, не задумываясь о причинах. Цицеро знает свой диагноз, живет с ним уже много лет и не сопротивляется резким сменам настроения, даже не пытаясь контролировать себя.

Он садится на постель в одежде, скинув аккуратно сложенную теплую пижаму и полотенца на пол и сняв ботинки – пришлось повозиться с чертовыми шнурками. Поерзав, стягивает куртку Тиерсена и подкладывает под голову, ложась. Но Цицеро слишком устал, и в нем слишком много кофе, чтобы уснуть сразу. Он не чувствует какого-то расстройства, только апатию, и поэтому просто лежит, смотря в одну точку. Мысль невыносимо медленна, но и торопиться Цицеро некуда, и он просто позволяет ей неторопливо течь, обрастая побочными ответвлениями. Адреса переплетаются в голове с вариантами убийств, те – с воспоминаниями о мертвых людях, а те – со слабыми, едва ощущаемыми эмоциями от происходящего. Цицеро погружается в странное, почти анабиотическое состояние, в котором находится иногда в моменты сильного дискомфорта. И вернувшийся из ванной Селестин, в халате и с влажными волосами, замечает это.

– Не хочешь раздеться? – спрашивает отстраненно, выключая верхний свет и зажигая ночник. – Говорят, так спать намного удобнее.

Цицеро не отвечает, он сам даже не слышит Селестина, как будто кто-то слышит за него и считает, что это не важный вопрос, чтобы на него отвечать.

– Слушай, я не хочу лезть не в свое дело… – Селестин садится на постель, сводя руки на коленях.

– И не лезь, чего проще, – Цицеро отвечает автоматически, защитная реакция от душещипательных разговоров срабатывает сама. Но Селестин игнорирует ее: на самом деле он даже не собирается заботиться о Цицеро или испытывать к нему хоть какое-то сочувствие, но взведенный механизм нужно привести хотя бы в относительно спокойное состояние, если он не хочет внезапного взрыва посреди ночи. Поэтому он только невозмутимо продолжает:

– Но тебе нужен спокойный сон. Поэтому, если ты беспокоишься за Тира…

– О Господи, – Цицеро выдыхает и переворачивается на другой бок, сворачивая куртку удобнее.

– Да, знаешь, он не самый умный человек, но он справится со всем. Он иногда ошибается, но не по два раза подряд. Так что я даже не считаю необходимым нам здесь находиться, но раз уж тебя не остановить, то что делать, – Селестин усмехается. – И, кстати, если ты переживаешь из-за Приски, то вообще забудь. Она просто дразнила тебя, – Цицеро никак не реагирует, и Селестин, внимательно изучив его спину, не находит в его позе ничего опасного. И на этом считает свой долг по спасению человечества выполненным. Поэтому просто поднимается, стягивает халат и надевает пижаму, а потом устраивается под одеялом. – Так что не волнуйся, – Селестин тянется и выключает ночник. – Тебе нужно отдохнуть. Спокойной ночи, – все, этого точно достаточно, и Селестин зевает, натягивая одеяло на плечи и закрывая глаза, а Цицеро продолжает лежать так же, как и лежал.

Маленькому итальянцу не слишком нравится Селестин, особенно сейчас, когда он несет какую-то чушь, но, в общем и целом, находиться рядом с ним терпимо и даже не противно. Иначе Цицеро бы и не позволил ему ехать с собой. Но Селестин немного похож на Тиерсена, а это подсознательно вызывает доверие. И Цицеро решает, что просто забудет сказанное им, чтобы не накалять отношения лишний раз. Он не так уж против поругаться, на самом деле, но силы надо тратить разумно. Если он так устал после короткого утреннего скандала – подумать только, раньше эти скандалы только придавали ему энергии, – то сейчас точно не стоит начинать что-то еще. Хотя чем еще заняться, Цицеро не знает. Остальное у него не слишком хорошо получается. И среди собственных эмоций, слабых, не находится ничего интересного, того, о чем бы Цицеро не знал до этого и от чего можно было бы оттолкнуться. Раздражение. Себялюбие. Ревность. Сладость. Все это переплетается в десятках вариаций и оттенков, но – не искрит, как обычно, и Цицеро невыносимо скучно от этого. Он чувствовал апатию и раньше, но не думал, что после всего произошедшего приступы опять вернутся. После того, как он снова видел свою Царицу. После того, как нашел своего Избранного. Но безразличная тоска мучает, и Цицеро ворочается недолго, в конце концов скидывая на пол и куртку, потому что та начинает раздражать, и запахом, и жесткостью, и впивающейся, как ни повернись, в щеку застежкой. Цицеро скучно и тоскливо. Если бы он хотел записать это, то записал бы большими буквами. СКУЧНО и ТОСКЛИВО. Он не знает, чего хочет и хочет ли чего-то вообще. Но, раз уснуть все равно не получается, ни через четверть часа, ни через половину, Цицеро решает пойти в город. Он тихо поднимается, проходит по номеру, открывая чемодан и забирая оттуда кинжал Тиерсена – сейчас Цицеро не хочется шуметь – осторожно поднимает куртку и ботинки и выходит, плотно прикрыв дверь. Сегодня холодная ночь, и Цицеро надеется найти хоть что-нибудь, что согреет его.