Я без ума от французов (СИ)

И Тиерсен ждет многого, но реальность, как обычно, оказывается куда проще. Он не успевает толком заметить, как именно преображается Мария, и всего через секунду уже наблюдает ее другой , хотя сама ее суть меняется и не так сильно. Мария все такого же маленького роста, такая же хрупкая и тонкая, только кожа ее теперь светло-серая, как будто равномерно смазанная каким-то гримом, и волосы, светлые, с какой-то смесью этой серости и теплого цвета каштана, перестали виться, переплелись широкими лентами, легли на острое плечо. А глаза, карие раньше, вспыхнули темно-красным, сочным, липким, и округлые черты лица сузились, стали резкими и острыми, с тонким подбородком и высокими скулами. Но другое осталось почти тем же – и маленький нос, и сжатые темные губы-миндалинки, и узкие руки с длинными пальцами, даже платье и платок. Хотя… еще кое-что изменилось. Уши. Уши у Марии теперь такие острые и торчащие, как у рыси, разве что без кисточек на концах. И Тиерсен не удерживается, садясь.

– Можно потрогать? – спрашивает, совсем как ребенок, и Мария смеется, кивая. Он протягивает руку, касаясь, и она непроизвольно дергает ухом. Совсем как кошка. И Тиерсен прикусывает губу: конечно, ему не стоит поддаваться себе и дальше и пробовать сжать ухо в руке, но он так восхищен, что щекочет его еще, пока Мария снова не дергает им и не отклоняется.

– Извини, – Тиерсен улыбается.

– Все в порядке, – Мария видимо не сердится. – Мне понятно твое любопытство. Я говорила, что это будет непривычно тебе.

– Не так уж, на самом деле, – Тиерсен пожимает плечами. – В моей жизни столько всего происходит, что это даже как-то… перестало удивлять, наверное. По крайней мере, это не пугает. Ты все равно красивая. Пусть и необычно, но красивая, – и Мария улыбается как-то по-другому, немного странно, как будто она не ожидала этого. – А теперь покажи мне другой облик. Тот, который я видел, – вдруг резко говорит Тиерсен.

– Ты уверен?

– Я подумал, что действительно не знал тебя такой, но раз я уже когда-то видел тебя мертвой… может быть, если приглядеться внимательнее, то я вспомню что-нибудь? Из своего прошлого? Знаешь, все эти сны, в которых я видел какие-то картинки, другого себя и все такое… они остаются картинками, я не помню совсем ничего. Но если попробовать в реальности… я не знаю.

– Мы можем попробовать, – Мария задумчиво касается пола раскрытой ладонью. – Хорошо, я покажу тебе.

И она снова начинает меняться, но Тиерсен совсем уже не испытывает страха или тревоги. Одно дело – видеть такое первый раз и в кошмарном сне, другое – когда он знает, кто это. Когда они стали по-своему близки друг другу, насколько могут быть близки человек и бессмертное существо. И когда Мария поднимает на него слепой взгляд – одно веко зашито, а на месте другого засохший провал с рваным нутром – Тиерсен не вздрагивает и даже не чувствует мурашек. Только любопытство.

– А теперь можно? – он осторожно потягивается, и Мария двигается ближе к нему. И Тиерсену кажется, что хрупкая, высохшая кожа – там, где осталась – не выдержит, порвется от этого движения, но нет, только поскрипывают сухие кости, шуршат сухожилия. Тиерсен касается пальцами торчащей из порванной кожи скулы, обводит провал там, где должно быть ухо, спускается по тощей, искривленной шее и наконец касается острого, изорванного плеча.

– Нет, прости, – говорит он даже немного виновато. – Я ничего не помню.

– Тебе не за что извиняться, – Мария приоткрывает изуродованный разложением рот. – Ты не обязан был вспомнить. Хочешь еще посмотреть?

– Не думаю, что в этом есть смысл, – Тиерсен пожимает плечами, отпуская ее. Хоть он и не испытывает страха, особенно ничего приятного в том, чтобы наблюдать разложившийся и высохший труп, тоже нет.

– Тогда какой облик мне принять? – Мария спрашивает почти без интереса.

– Знаешь, за все это время я выучил только один урок. Мы такие, какие есть. И не должны быть другими, – Тиерсен говорит это довольно серьезно, и Мария кивает – дергает – своей мертвой головой. А через мгновение или совсем чуть больше снова сидит перед Тиерсеном, серокожая, с торчащими ушами. – Красивая, – Тиерсен шепчет и улыбается, накрывая ее руку своей, и Марии явно непривычно это откровенно человеческое чувство, эта человеческая эмоция, которой он делится с ней. Но так же по-человечески он просто убирает руку и ложится обратно на простыню. – Ладно, мы еще немного продвинулись в наших отношениях, это хорошо. Но уже поздно, а у меня кончились вопросы на сегодня, так что давай спать. То есть я буду спать, а ты… не знаю, что ты делаешь, когда я сплю? Ну, когда не превращаешь мои сны в кошмары?

– У меня находятся дела, – Мария улыбается и ложится рядом с Тиерсеном. – Но сегодня я буду с тобой и займусь твоими воспоминаниями, если ты позволишь. Из той жизни и из этой – теми, что мне доступны. Может быть, я все-таки пропустила что-нибудь, что мешает тебе вспомнить.

– Да пожалуйста, – Тиерсен смотрит в ее темные, сочные глаза и никак не может понять все свои ощущения от того, что эта неземная женщина лежит напротив, подложив узкую ладонь под впалую щеку, и смотрит на него бесстрастно, изредка моргая. Но он просто выдыхает и расслабляет тело, смыкая веки. Ему нужно хорошо выспаться.

Тиерсен осознает себя в месте, которого не видел раньше. Ни в реальности, ни во снах. Но мозгов на то, чтобы сообразить, что это город, причем современный город, ему хватает. Тиерсен глубоко вдыхает болезненно свежий воздух – с запахом, со вкусом морской воды – и оглядывается. Он стоит на набережной, и рыбацкие суда в доках недалеко легко покачиваются на тихих волнах, все припорошенные снегом.

– Что это за место? – Тиерсен спрашивает у Марии, которая, наклонившись, касается ладонью камня.

– Я не знаю, – она поднимает голову и кутается в платок, хотя ей и наверняка опять не холодно. По крайней мере, она спокойно касается холодного камня босыми серыми ступнями. – И я не хотела тебя беспокоить. Но я перебирала твои воспоминания, из этой жизни – четкие, и из той – смазанные пятнами. И нашла это. Оно должно быть воспоминанием этой жизни, но я не вижу его связи ни с чем другим. Ничего о том, как ты приезжал сюда, что здесь делал. Только сам город.

– А я и не приезжал, – Тиерсен щурится, вглядываясь в очертания города. Верхушки высоких зданий скрывает легкий белесый туман, свойственный холодным французским зимам. – Я вообще это место первый раз вижу.

– Но оно было в открытых мне воспоминаниях. Одно, резкой вспышкой, и ничего больше, связанного с ним. Попробуй вспомнить, что это за место, Тиерсен.

– Понятия не имею, – Тиерсен шумно выдыхает. – Может быть, я видел его по телевизору или в газете. Или был совершенно в хлам, когда мы проезжали здесь. Или мама возила меня сюда совсем маленьким.

– Странно. Но оно как будто вырвано. У него нет прошлого и нет будущего, – Мария пожимает плечами, тоже с интересом вглядываясь в город.

– А какое может быть прошлое у журнального разворота, например? – Тиерсен не видит никакого повода отвлекать его от заслуженного отдыха и слишком акцентировать на всем этом внимание. – Но ладно, если ты считаешь, что это важно, мы ведь можем сходить в город и посмотреть, что там есть. И если ничего нет – то это точно какая-нибудь туристическая реклама. Типа: приезжайте в наш… эм-м… – он оглядывается, – унылый и депрессивный городок, и вы получите незабываемые впечатления, гуляя по заброшенным улицам и наслаждаясь рыбной вонью, если не замерзнете нахрен, – он оборачивается, но Мария его не дослушивает, направляясь к лестнице, ведущей вниз. – Эй, да постой ты, – Тиерсен торопливо идет за ней. Он отмечает, что его одежда в этот раз не изменилась сильно, это просто какие-то сапоги, брюки и пальто, но ему сложно долго сосредотачиваться на этом во сне, и он оставляет запоминание деталей Марии.

Они идут по пустым улицам, но обычные мелочи, вроде висящего белья или валяющегося мусора, смазываются, не остаются в голове у Тиерсена. А, может быть, здесь этого и нет, и они видят город абсолютно чистым, таким, каким он мог бы быть, если бы люди построили его и покинули сразу же после.