Путь Ассы. Ян (СИ)

Сочувственная улыбка и легкое прикосновение кончиков пальцев к горячей ладони – проклятая омежья метка! Это она, свитая магией, наполненная чувствами, утвержденная обоюдным согласием и скрепленная на ложе, связывает магию приворотного зелья. Как же хочется полоснуть ногтями по руке альфы и вместе с кожей содрать эту магическую татуировку, а после и жилы вырвать, чтобы ни тени, ни шанса, ни единой возможности на то, чем Ян Риверс превосходил её, даже будучи обычным человеческим отпрыском – властью над аль-ди. Даже сейчас, будучи за тридевять земель, потеряв родителя и кров, став зверем для травли, беглецом, изменщиком и предателем, Ян Риверс так и не отпустил своего альфу, во взгляде которого отчетливо читались грусть и сожаление.

- Сердце, - не скрываясь, ответил Дэон, стараясь быть предельно честным не только с эльфийкой, которая, как и он, стала жертвой планов своего родителя и государя, но и с самими собой, пусть после всего случившегося, казалось, в его сердце больше нет места для того, кто по собственной воле стал чужим. – Я понимаю, что не стоит искать, ловить и удерживать того, кто сам не хочет быть найденным, пойманным и сдержанным, но Ян… - альфа нахмурился, чувствуя, как одновременно болезненно сжимает и виски, и грудь, словно разум противится мыслям о любви, а сердце все равно продолжает настойчиво бороться за ещё не изотлевшие чувства. – Ян – мой омега. Ян – мое сердце. Ян – моя пара. Отпустить его - то же самое, что вырвать собственную душу, пусть моя обида и опала на него все ещё сильны. Я ведь… – Вилар взглянул на женщину перед собой, подмечая, что Миринаэль сегодня изумительно прекрасна, но эта красота не греет, а, кажется, наоборот, режет. – Я ведь тоже виноват в том, что произошло. Я, - глубокий вздох, который вырвался из его груди вздрогнувшим стоном, - предал его любовь.

- Жаль, что я понимаю и в то же время не могу понять Ваших чувств, - грусть в голосе и тоже вздох, только разочарованный, сумятный, раздосадованный, и опущенный взгляд, и тонкие пальцы, сжатые в кулак, а ещё черная злоба, которая клубилась в её душе, но ни единой эмоцией не отобразилась на её лице. – Я понимаю, что Вы любите этого омегу, и в то же время не могу понять, что означает любить, - разделить с альфой его боль, приуменьшить её, заставить забыть о том, что было до сегодняшнего дня, помочь посмотреть в будущее, а не замереть в сегодняшнем – другого пути просто нет, потому что Вилар слишком ревностно уцепился в чувство вины перед юнцом, корит себя, терзает, приглушает любые порывы этим чувством, убеждая себя в том, что он не имеет права.

Впервые Миринаэль было так тяжело с мужчиной. Она, и правда, его не понимала. Душа ассасина оказалась для неё потемками, в которых она блуждала уже который месяц, но никак не могла подобрать нужные ключики, чтобы в этой тьме стать единственным лучом света. И не было у неё советчика. Не было стойкой уверенности в своих действиях. Не было твердой почвы под ногами. Каждый раз она рисковала. На протяжении всего этого месяца, приходя в комнаты к Дэону и подливая ему в чай или вино приворотное зелье, она рисковала быть разоблаченной, но при этом имела надежду на то, что этот риск оправдан и принесет свои плоды, но стоило только мальчишке ступить под своды крепости, как все рухнуло.

Ненависть сжигает. Миринаэль это понимала и поэтому старалась избегать этого чувства, но и не ненавидеть Яна Риверса она не могла. Мальчишка крадет её судьбу. Мольфар ставит под сомнение силу её матери. Омега возвышается над ней. Ян Риверс, не прилагая никаких усилий, имеет в своем распоряжении красоту, природную притягательность, цепкий ум и величайший Дар. Его желают. Его образ впитывается в душу и навсегда запечатлевается в ней. Он сам волен творить свою судьбу. Разве всего этого недостаточно для того, чтобы его ненавидеть?

- Вы никогда не любили? – никакого изумления, просто слегка не верилось в то, что женщина, которая была почти в два раза старше его самого, никогда не испытывала это всеобъемлющее чувство, ради которого можно передвинуть все гряду Рипейских гор вместе с Ассеей, которая словно дает крылья, которая дает силы выжить даже во время самых сложных миссий, и ради которой стоит обогнуть все континенты только для того, чтобы, посмотрев возлюбленному в глаза, сказать «прости».

Нет, он не обманывался по поводу Миринаэль, прекрасно понимая, зачем, почему и для чего эльфийка с ним столь любезна и внимательна, но можно ли укорять эльфийскую принцессу, которую с детства воспитывали как разменную монету державы, в том, что она хочет оправдать доверие своего отца? Он ведь тоже поступил так же, сперва не настояв на том, чтобы помолвку с Миринаэль признали недействительной, после скрывая истинное положение вещей от Яна, а потом, добровольно, как надоевшую вещь, отдав возлюбленного отцу. И при всем при этом ему не было больно, потому что альфа вынуждал себя поступать так, как велит ему долг ассасина, поэтому в чем-то он мог понять эльфийку. А ещё… ещё его страшило одиночество. Казалось, что стены пульсируют, а тьма ночей перерождения Лели клубится вокруг него, сдавливает грудь стальными кольцами и впивается в горло корявыми пальцам, и даже свечи не прогоняли этих бесов Преисподней, только удлиняя и уплотняя их тени. А Миринаэль была живой, теплой, на расстоянии вытянутой руки, пусть кардинально, до очередной головной боли, не похожа на Яна. Она умела слушать. Она вынуждала его забывать о том, что за окном ночь. Она могла совладать с его бесами.

- В курс моего воспитания входили, так называемые, «уроки любви», - горько улыбнуться, посмотреть на свои тонкие пальцы, унизанные кольцами, сжать их в плотные кулачки, якобы сдерживая себя, но все равно позволить легкой дрожи ссутулить плечи и выступить на коже мурашками, - но, как я понимаю, любовь телесная и сердечная совершенно разные, хотя, признаться, - а теперь посмотреть, прямо в глаза, чтобы заверить своим рвением, за которым якобы скрывается невыраженная душевная боль, и капелька слезы чтобы серебрилась в уголке глаза, выражая отчаяние и смиренность, - до прибытия в Аламут второе мне было неизвестно.

Разделить свою боль – вот что нужно альфе. Оставить хотя бы часть своих воспоминаний в тишине этой ночи. Снять с себя хотя бы каплю того груза вины, который, как и эта шаль, лежит на его плечах. Никакой жалости или же сочувствия. Аль-ди этого не примет. Только понимание, а понять можно лишь тогда, когда испытал подобное на себе.

Конечно же, она никогда не любила. Любовь для слабых и тех, кто считает, что именно это чувство может вершить чудеса. Увы, как уже поняла Миринаэль, в лачуге, пусть и с возлюбленным, не рай, любовь не лечит и не воскрешает, ради любви не только живут – из-за неё умирают, причем, зачастую, бессмысленно, неоцененно, глупо и бездарно, любовь толкает людей на безумные, опрометчивые, гнусные поступки, так стоит ли это чувство, которое намного опаснее и коварнее ненависти, того, чтобы пускать его в свое сердце? Слабость человека в его привязанностях, и Дэон был более чем наглядным примером этого, утратив бдительность, откровенничая с ней, той, которую презрел с первого же взгляда, так и не осознав, что весь этот месяц его медленно околдовывали, заставляя забыть о том, кому он отдал свое сердце.

Нужно уметь играть и притворяться. Сожаление, сочувствие, грусть, понимание, поддержка – эмоции сменяли одна другую, ярко, но не кричаще отображаясь на её лице, показывая альфе тот набор человечности, который был ему нужен, но любовь почему-то оказалось сложно изобразить. Может, и правда, из-за того, что она никогда не любила и не ощущала, как на это чувство реагирует тело, как меняется выражение лица и взгляд при встрече с возлюбленным, какой стиль поведения задается на интуитивном уровне, но ей была знакома симпатия, и этого должно было быть достаточно для того, чтобы склонить Вилара на свою сторону и таки достучаться до его сердца.

- Благодарю, Миринаэль, за поддержку в столь сложный для Ассеи и меня лично период, но сейчас я попрошу вас уйти, - словно проснулся, когда, прислушавшись к речам дроу, перевел на неё свой взгляд. Словно на куклу смотрел: красивая, с отточенным механизмом, но при этом совершенно пустая внутри. И с этой оболочкой он вел душещипательные беседы? И этой женщине он позволил разделить свою боль? И на эту дроу он смотрел, как на свое спасение от одиночества? Да, Ян исчез из его жизни, сперва став пленником Рхетта, а после, после его предательства, сбежав в неизвестность, но разве это повод, чтобы снова предавать крохи той связи, которая ещё осталась между ним и его омегой?