Мотылёк (СИ)

— Спасибо всемирной сети интернет. — паренек надул матовые пунцовые губы. Татушку почему не свел, Мотылек? Приметная она у тебя очень. Сглупил? Денег не хватило?

Вскинувший голову Мик мокрым пальцем поправил на переносице сползающие очки и через частично запотевшие стекла в упор уставился на блондина.

— Не до татушки до сих пор было как-то, — он попытался гордо выпятить предательски дрожащий подбородок и не преуспел. — Другими делами занимался. И если Вы, — нянь особо выделил упавшим голосом это коротенькое слово — «вы», — осведомлены о моих обстоятельствах, а мне кажется, что осведомлены, то промолчите и ничего не расскажете господину Марту. Или у вас нет ни капли совести. Я не могу потерять работу в вашем доме, она мне абсолютно необходима.

Май, будто бы смутившись, сморгнул и бессильно уронил руки вдоль тела.

— Сколько сейчас твоему сыну? — он погас расширенными зрачками. — Больше двух, верно?

Не ожидающий подобного вопроса Мик быстро кивнул, аккуратно придерживая в воде головенку Ники под затылок ладонью. Даже потрясенный тем, что разоблачен, берег чужого ребенка.

— Два года и пять месяцев, — молодой папа шумно сглотнул.

— И с кем он сейчас? — немедленно прилетел ему следующий вопрос.

Мик прижмурил веки.

— Вик, — парень с трудом сдержался, чтобы мучительно не застонать, — сейчас лежит в больнице, один. Он там с осени. Ждет операции на сердце.

Май кисло скривил аппетитный рот и отвернулся куда-то в угол, затеребил верхнюю, расстегнутую пуговицу жилета.

— Четвертую или пятую? — прогнусавил, сдуваясь совсем.

— Шестую. Но именно на сердце — вторую, — Мик не видел смысла скрывать правду. — Раньше делали пластику верхнего неба и пищевода и меняли один сердечный клапан. Я надеюсь, эта операция будет для нас последней серьезной. Удастся — смогу забрать Вика почти здоровым домой. Нет — он промучается еще с полгода на аппаратах и умрет.

Внимательно слушающий Май судорожно дернул за пуговицу, оторвал ее от жилета вместе с небольшим куском ткани и чуть исподлобья уставился на няня.

— Ты выносил, родил и оставил инвалида, — парнишка яростно объедал с нижней губы помаду. — Зачем? Ведь есть аборты, есть интернаты, есть разные детские дома…

Мик качнул раболепно клонящейся вперед головой, отрицая.

— Ага, есть. — Если честно — парень предпочел бы смолчать. — Но. Вот вы лично Ники бы туда сдали, родись он больным по вашей вине?

Май растерянно замигал удлиненными синей, в тон костюма, тушью ресницами, всхлипнул и вшагнул в ванную.

— Нет! — вскрикнул, сдаваясь и теряясь в перемешавшихся в кашу, грозящих потопить, ранящих раскаленными бритвами чувствах. — Никогда! Он же… — большие темно-серые, как предгрозовое небо, глаза юного папы стремительно наполнились колеблющейся, прозрачной влагой. — Он — мой ребенок!

Мик странно хмыкнул и сунул раздумавшему сваливать на гульки дурачонку сложенное вчетверо белое махровое полотенце.

— Я понимаю, вы уже никуда не уезжаете? — стекла очков няня подозрительно блестели, но из-под них не выкатилось ни слезинки, ибо омега уже давным-давно выплакал горе до дна и смирился с судьбой. Его истерзанная виной душа была — присыпанная сизым пеплом, шуршащая на ветру сухим песком пустыня, уставшая, почти утратившая надежду на дождь. — Тогда разворачивайте полотенце, пора Ники из ванночки вынимать, вода остывает. Растрепались языками почем зря, простудим малыша!

«Уволят — не уволят, — ныло в груди у няня ядовитой занозой. — Уволят — не уволят»…

Молодому папе не хватало до необходимой на операцию сыну суммы всего сотни тысяч рэблов. Мелочь. Не уволят, заработает за месяц, Март — щедрый хозяин, платит, не скупясь. А громадный долг за госпитализацию Вика разбит на сотни платежей на двадцать лет вперед. Когда, — да, когда, не если (!!!), — Вик поправится, Мик тихо переедет с ним в другой город, подальше отсюда, сведет бабочку-татушку, возьмет новый псевдоним и с легкостью оттанцует этот проклятый долг по постелям богатых альфачей.

Лишь бы Май не принялся болтать направо и налево в своих знатных кругах, кто у них с мужем в доме нянь. Тогда катастрофа. Мыло и петля в зубы — и, завернувшись в простыню, как в саван, ползти к ближайшему дереву вешаться.

Комментарий к Лапаша = лапша

Квошные флидельки = куриные фрикадельки

====== Часть 8 ======

— Почему ты после родов не вернулся танцевать по клубам? — Май аккуратно, не забыв придержать головенку, принял мокренького, дрыгающего ножками Ники в полотенце и прижал к груди. — Ведь дорогие, как ты, зуны* насасывают намного больше нянек? Прячешься от кого-то из покровителей, что ли?

Мик, старательно не глядя на того, от кого зависела судьба его сына, вытащил из слива детской ванночки пробку и стоял, слушал, как стекает во взрослую ванну, журча, по резиновой толстой трубке вода.

— Откуда вы узнали про операции? — бывший стриптизер умел надевать на лицо маску безразличия не хуже светских, жизнь научила. — В интернете нет этой информации, потому что официально я умер в родах два года и пять месяцев тому назад вместе с ребенком.

Вытирающий Ники спинку Май глянул коротко, заметно покраснел и ответил:

— Я порылся в твоем рюкзаке, ты его в прихожей повесил на крючок. Ну, и там… там во внутреннем кармане есть конверт с бумагами, справки, анализы и какая-то выписка… В общем… — юный омега смутился совсем, стыдясь. — Прости… — Он не добавил болтающееся на языке «больше не буду», сдержался, все-таки уже не подросток и не ребенок, замужний серьезный папа, помолчал и добавил с угрозой: — Я ничего не расскажу Марту и вообще нигде и никому не обмолвлюсь ни единым словом. Пусть твоя тайна останется пока между нами. Но при условии: ты с моим мужем — бета. Хоть один подозрительный взгляд в его сторону замечу — сразу пинком под зад на улицу с волчьим билетом!

Мик отчаянно заломил лишенные колец пальцы, дрожал мелко-мелко нервным ознобом.

— Договорились, — чудесно оставленный в нянях омега не пожелал объяснять справедливо тревожащемуся за сохранность собственного брака парнишке, что горький, насыщенный кофейный запах Марта откровенно ему неприятен и вызывает тошноту — ибо очень похож на запах другого альфы, сволочной и когда-то до безумия любимой красивой, наквозь высокородной твари, биологического отца Вита.

Пока Мик вздыхал, вспоминая прошлое, Май запаковал Ники в полотенце и вознамерился перебраться с малышом в более уютное место.

— Не орет, — он прижался губами к влажной макушке младенца. — Когда ты с ним рядом — не орет. Ты волшебник, Микиса, да? Знаешь какое-то особенное, затыкающее детей заклинание и не делишься? Мне Ники так нравится такой… Милый, славный, вкусный. Целовал бы и целовал. Попку, пяточки, пальчики, носик, всего… — Юный папочка поднял на закусившего губу няня сияющие неподдельной, не замутненной длительным недосыпом и страхом любовью плачущие глаза. Парнишка понюхал головенку сына и неуверенно улыбнулся: — Ники на Марта похож, кажется. Брови Марта, лоб Марта, подбородок тоже Марта, и волосенки у него пробиваются темные…

Впервые со дня свадьбы в наполненном слезами голосе блондина прозвучало некое подобие адресованной мужу теплоты, крайне робкое и едва различимое. Правильно — любишь ребенка, полюбишь через него, рано или поздно, и отца этого ребенка, тем более — отец-то симпатичный, заботливый и ласковый мужчина и его есть, за что любить.

Мик усилием воли решительно придушил закопошившуюся где-то под ребрами подлую зависть и, подавшись вперед, нежно и ободряюще, как младшего братишку, потрепал обреченного на семейное счастье Мая по щеке.

— Я не знаю никаких заклинаний, — чтобы ответно улыбнуться парнишке, а не оскалиться мрачным, подыхающим волком, стриптизеру понадобилось еще одно зубодробительное напряжение. — Просто не боюсь малышей. А вы и Март — боитесь до трясучки. Перестанете бояться — Ники у вас на руках без меня плакать не будет, станет, если не голоден, спокойным.

Май повторно чмокнул тихонько попискивающего альфенка в макушку и засиял еще пуще, поверил, похоже. Он сейчас был потрясающе, ослепительно красив — прямой, сверкающий луч прорвавшегося сквозь застившие небо, напитанные грядущим ливнем свинцовые тучи солнца. Более не глаза — очи, щедро льющие на окружающих внутренний, неиссякаемый свет. Кто погасит подобный источник любви — страшный преступник и достоин медленной, мучительной казни!