Окутанная тьмой (СИ)

— Что ты, чёрт возьми, творишь? — Акихико выглядел испуганным, взволнованным, но в отличие от Люси сохранял самообладание, только стискивая зубы, встряхивая её за плечи, но находясь на грани своих возможностей. — Как ты смеешь, Люси? Как ты смеешь рушить то, ради чего он сражался и отдал свою жизнь? Он не пожалел себя ради этих душ, он отдал себя на растерзание взамен им, так почему ты не можешь уважительно отнестись к этому, к его выбору, почему так легко уничтожаешь? Дура, дура, дура! Знаю это больно, я слышал все его слова, чёрт, я слышал, понимаешь, когда узнал, когда опоздал?! Маленький идиот, и зачем он полез после той драки на стадионе, безмозглый придурок! Прошёл бы мимо, ничего не случилось, ты ведь раскусила ту падшую?! Но нет, Кин не был бы Кином, если бы не влез! Малолетний гавнюк, вот и куда он полез… один?! Почему, скажи мне, Люси, почему я отпустил его сюда одного?! Я предлагал ему идти вместе с нами к Имизуки, проведать её и ребёнка, Кин не пошёл, сказал, что сильно устал и хочет домой! Почему я тогда не пошёл вместе с ним?! Почему я вдруг решил, что другой возможности встретиться с сестрой у меня не будет?! Почему?! Я ведь должен был быть вместе с ним, мы должны были быть здесь вдвоём, понимаешь?! Не рушь, не смей рушить то, что осталось, может ему там будет легче?! Чёрт, я ведь слышал это «Нии-сан», он назвал меня так, да?! Безмозглый малой, как же я ненавижу его тупость! Идиот малолетний! — Акихико, крепко вцепившись дрожащими руками в рубашку Люси, едва ощутимо тряс её, не в силах успокоиться, отдышаться, постоянно глядя в сторону. Кин лежал неподвижно, он казался ещё холоднее, Акихико торопился, но не успел, а Люси ничего не знала и опоздала.

— Прости, — тихо, виновато проговорила Хартфилия, крепко обняв Акихико за шею, он сейчас такой же ребёнок, как и Кин прежде. Но кто-то должен быть взрослее, хотя и хочется плакать, хочется сдирать с рук кожу, пытаясь перебить ноющую боль в груди. Люси будет взрослее, понимая, что отомстит — двое на одного нечестно, и они, эти мерзкие падшие, заплатят за это, первой будет наказана Седьмая.

За Кина умрут многие, но искупится ли грех, который они совершили? Огонь покарает их, и Люси не остановится ни за что, все виновные в этом сгорят заживо, им нет прощения. Небо оказалось несправедливо в этот день: двое родились, сделали свой первый вздох, один умер, так и не увидев звёзды, которые его так манили...

Комментарий к Тёмно-алые разводы, часть 3: Равновесие... 15 страниц. Спасибо тем, кто исправляет ошибки, очень благодарна за вашу помощь.

Следующая глава мини-бонус.

P.S. Я монстр. Я убила его. Я убила своего любимчика. Пойду глотать аскорбинки...

====== Бонус 4. Кин: мальчик, который умер ради... ======

Кин был безумно счастлив и не мог объяснить словами, как радостно и светло стало от осознания, ощущения того, как болезненно-ноющая дыра в груди затянулась, и коса в его умелых руках была крепкой, целой, как прежде. Это был неописуемый восторг для него, он не ожидал, не рассчитывал, не верил и почти смирился с мыслью, что единственной дорогой, которая теперь была открыта для него, являлся Ад. Но Люси, его дорогая Люси-сан, вновь примерила на себя, ради него, образ доброй волшебницы, феи, которая сотворила чудо, заставляя Кина, словно обычного ребёнка, верить в волшебство. И Кин почти был готов действительно списать всё на чудо, но разум демона не позволял, а упасть и не подняться после ему упрямо не позволяла Люси, а всю дорогу домой и Акихико, крепко придерживая его за плечи, с каким-то раздражением и умилением стирая слёзы. Кин не знал почему плакал, почему не хотел, но слёзы всё равно скатывались по щекам, хотя и были догадки, которые он упрямо отрицал, но оставлять слёзы как признак своей слабости он не мог, хотя так же не мог и убрать их — его дозволения никто не спрашивал, плакала его душа. И он смирился с этим, уже привык, когда всё закончилось, так же резко, как и началось, Акихико вздохнул с облегчением, уж слишком сильно он не любил слёзы, тщательно и насухо вытирая щёки Кина. И Кин не сопротивлялся, ему было приятно, что с ним обходятся так словно он маленький пятилетний ребёнок, который ничего не может сам.

Когда Акихико, с полуулыбкой и каким-то непонятным блеском с глазах, предложил наведаться к Имизуки, просто поздороваться и поговорить, ведь более года он так же не встречался и с ней, Кин отказался, ссылаясь на усталость, которая просто подкашивала его. Кин знал, что Акихико скучает по сестре, пускай и никогда в этом не признается, он по-своему любит её и ему хочется увидеть её и посмотреть, как эта, когда-то слишком дерзкая, самоуверенная, грубая барышня изменилась, смягчилась, узнав о ребёнке, который пока ещё маленьким, крошечным существом в несколько миллиметров живёт под её сердцем. Кин не собирался канючить, упрашивать Акихико зайти к ней позже, ведь в своих силах он не был уверен, не было гарантии, что он не упадёт где-то посреди сада, крепко уснув. Кину нужна была поддержка и забота, но не в этот раз, он решил, что обойдётся, ведь уже не ребёнок, и потому только криво, неубедительно улыбнулся, убеждая Таро и Акихико, что он в полном порядке, хотя они и поняли что всё наоборот. Кин действительно просто устал, слишком многое произошло за этот день, и ему надо бы успокоиться, принять тот факт, что он чуть не лишился всего, что только у него было. Кин и представить толком не мог, как бы жил после, если бы Люси не вмешалась, не помогла ему, не вернула бы смысл жизни, хотя размытыми картинами кое-что всплывало в его сознании. Кин всё равно был бы таким, каким и сейчас, тяга к правильному не угасла, он ощущал её всем своим существом, даже не смотря на то, что в его венах текла бы чёрная, прогнившая кровь, он бы продолжал идти вперёд. Кин был одним их тех, кто бы не сломался даже после такого, выстоял бы, возможно сильно мучился, проклинал в своём несчастье, своей судьбе многих, но вслух не произнёс бы и слова — он был бы достойным, как и хотела Люси.

Уже медленно проходя по извилистой, узкой дорожке сада, Кин в первую очередь намеревался убедиться, что с самой дорогой, почти бесценной для него, Люси и Акихико куклой всё в полном порядке. Для него это теперь было что-то вроде ежедневного ритуала, он не мог уснуть, пока не убеждался что с Госпожой Лейлой всё хорошо, не мог покинуть особняк, зная, что в любой момент сюда могут заявиться новые души, которые безалаберны, бестактны и до зубного скрежета невоспитаны — постоянно лапают то, что им не принадлежит, лазят в каждый уголок дома, изучая все мелочи, готовы в душу залезть, вывернуть там всё наизнанку, они слишком любопытны и пугливы после смерти. И эти души, все как одна, раздражали его, прежде он не вслушивался, просто не считал нужным слушать их молитвы, Кин наслаждался криками, воплями, завываниями и слезами на их щеках, но после, где-то спустя месяц переезда, обоснования в особняке, неожиданного знакомства с Люси, он от скуки наведался в библиотеку. Там были книги о каждой девушке, что теперь пустой, безмолвной куклой стоит в саду, Акихико красиво писал, завораживающе, и для обычного любителя это было весьма неплохо, но вот единственная книга, которая привлекала внимание Жнеца по-настоящему, а не из-за желания скоротать свободное время, была тетрадь, черновик и куча набросков, сложенных по страницам. Каждая строчка, выведенная слишком аккуратным почерком Акихико, была по несколько раз перечёркнута, написана по-новому, но главное было не только содержание, но и заглавие «Люси Хартфилия. Душа, принёсшая свет в обитель боли». Там долго и подробно, будто пытаясь не забыть ни одной мелочи, Акихико описывал их первое знакомство, глупые шуточки, скрытые подозрения, после сомнения и привязанность к этой девушке и её прошлому, тесно связанному с Лейлой. Эти двадцать три страницы пролетели быстро, но глубоко и надолго запали в душу Кина, не отпуская, и после этого он, стараясь быть правильным, почти вежливым и открытым, говорил с душами, молча выслушивал их истории, записывал, надеясь, что и о них Акихико когда-то черканёт пару строк — было странно узнавать чужие жизни, всю подноготную этих людей. Одни умирали медленно, сгнивая заживо от переживаний, от негативных чувств, отвергнутые всем миром и близкими, другие умирали быстро, не успевая ничего понять, решительно, без дрожи в руках, проводя лезвием по венам или прыгая в тёмную, бурлящую реку. Было страшно узнавать, насколько жестоким оказался с виду такой прекрасный, чистый мир внизу, который так часто завораживал и манил своей красотой молодого Жнеца.