Старик и ящер (СИ)

Огоньки внезапно мигнули и стали удаляться, будто животное пятилось. Наконец, желтые точки скрылись во тьме леса, и вокруг воцарился прежний непроглядный мрак. На луну наползла туча, и, стой Эйза впрямь на опушке леса, ни за что не ступила бы под его своды. Но во сне это казалось самым верным из всего, что можно было сделать, и Эйза медленно приблизилась к соснам.

В руках у нее был кинжал из лунного железа – тот самый, что подарил отец. Раны, нанесенные этим оружием, не затягивались и вскоре воспалялись, ни одно живое существо не хотело бы к нему прикоснуться.

Вдруг в окружающем безмолвии раздался детский плач, настолько неуместный в этом диком краю, что Эйза содрогнулась от страха. Она снова застыла, но ребенок не прекратил плакать по левую руку от нее. Милосердие боролось в ней с опаской, и, как та ни была сильна, победило. Идя на плач, выставив перед собой кинжал, Эйза медленно ступала по холодной влажной земле. Словно стремясь помочь ей в пути, луна вышла из-за облака и осветила лес. У ближайшего ствола лежал ребенок, дергая в воздухе крохотными ножками и истошно крича. Тут уж Эйза отбросила осторожность, подошла к малышу и взяла его на руки.

Младенец был сплошь покрыт шерстью, сверкающей в лунном свете, будто она была из серебра. Глаза его не открылись даже когда Эйза подняла его, будто он находился в заколдованном сне. У нее на руках малыш перестал плакать и затих, будто эта нехитрая забота успокоила его. Откуда-то Эйза знала, что младенца нужно отнести в лес и там отдать матери, потому снова выставила впереди себя кинжал и ступила в узкий проход между стволами. Лунный свет скользил по лезвию, отчего казалось, будто острие горит белым пламенем. Пробираясь среди деревьев, Эйза отмечала, как тяжел младенец. Он словно бы тянул ее к земле своим непомерным весом, и очень скоро Эйза стала сомневаться, что дойдет до незадачливой матери.

Позади раздался и тут же стих негромкий шорох. Эйза обернулась с колотящимся сердцем, но не увидела никого, кто мог бы потревожить лесную тишь. Она ступала теперь в десять раз осторожнее, не издавая ни звука, даже дыхание ее сделалось почти неощутимо. В этой тишине снова послышался шорох, но уже сверху, будто то, что его издавало, сидело на дереве. Эйза вскинула голову и успела заметить шевеление в ветвях старой сосны. Но, что бы ни произвело его, это находилось от нее слишком высоко, дабы позволить себя разглядеть.

То ночные птицы, сказала себе Эйза. Совы, скорей всего. Им дела нет до нее и ее ноши, они ищут себе мышей и ящериц.

Стоило ей так подумать, как с другой сосны раздался мерзкий скрежет, вовсе не похожий на совиное уханье. Определенно это был голос другого животного, и, содрогаясь от ужаса, Эйза стала отступать в тень.

Как только прозвучал этот леденящий душу голос, лес словно бы ожил. Тысячи шорохов и шепотов слышались в нем, и, не помня себя от ужаса, не разбирая дороги, Эйза бросилась бежать. Луна будто в насмешку освещала ее путь, а за ней, гогоча и ухая, неслась толпа призраков, населявших это место. Сосновый ствол выскочил из-под земли прямо перед ней, и Эйза, ударившись о него плечом, оступилась и упала. Дитя она по-прежнему прижимала к себе, и от падения и шума голосов позади оно так и не проснулось. Прижавшись спиной к стволу, смотрела Эйза на причудливых и страшных тварей, появляющихся на поляне.

Это были чудища из старого сна, потомки того безглазого кошмара, что в видении, насланном зеркалом, пожирал солнце. Словно изуродованные человеческие младенцы, они ползли к Эйзе на четырех ногах, изредка становясь на две, и клекотали, шипели, визжали, создавая безумное и ужасное разноголосие. Положив дитя на колени, выставив перед собой кинжал, угрожающе блестевший в лунном свете, Эйза призвала на помощь все силы своей души, чтобы дать отпор преследователям.

Вдруг напротив нее, во тьме за стволами, загорелись два тусклых желтых огонька. Мигнули пару раз и зажглись снова. Кто бы ни зажигал их, он не издавал ни звука и не двигался с места, но маленькие уродцы, словно почуяв чужака, как один обернулись к нему. Ненадолго чудища застыли друг напротив друга, а затем безглазые твари бросились на стоящего за деревьями, совсем позабыв об Эйзе.

Чудовища сцепились в яростной схватке. Огоньки то возносились кверху, то опускались почти до земли, могучая сила расшвыривала уродцев как камни, и, падая, те больше не вставали. Но их было слишком много даже для самого неустрашимого противника. Вскоре они почти погребли врага под собой, и, опомнившись от страха, пользуясь тем, что оба чудища отвлеклись друг на друга, Эйза вскочила и бросилась бежать. Звуки битвы еще долго разносились ей вослед, и, даже покинув лес, она продолжала их слышать. Дитя у нее на руках открыло глаза…

Эйза проснулась в своей постели. Липкий холодный пот покрывал ее лоб и спину, кинжал, который с недавних пор она держала у изголовья, был зажат в руке. Но не это казалось всего страшней. Куда больший ужас вселяло в Эйзу то, что она по-прежнему слышала звуки битвы: яростное рычание зверя из зеркала, вовсе не похожее на собачье, и душераздирающий визг безглазых младенцев. Лес подступал почти вплотную к ее дому, и, хоть был лиственным, а не хвойным, ужас сковывал Эйзу еще долго.

Справившись, наконец, с леденящим кошмаром, она поднялась и, отдернув тяжелую занавесь, выглянула в окно. Луна освещала вершины кленов и все пространство у опушки, но ни единой подвижной тени не было там заметно. Вопли постепенно утихали.

– Ночные хищники подрались, – громко сказала себе Эйза. – Волки загнали оленя и не могут поделить.

В воцарившемся молчании голос ее прозвучал неуместно, однако успокоил Эйзу. Отойдя, она легла на постель и уставилась неподвижным взглядом в окно. Крохотные золотые огоньки, глаза неведомого зверя, глядели на нее со звезд, и трудно было понять, высматривают ли они добычу или следят, дабы с ней ничего не случилось.

Наутро страх прошел, но ночное происшествие не забылось. Расчесав косы и одевшись, Эйза вышла из дома. Как будто мало было тревог от златоглазой твари, у порога лежал давешний ящер. В пасти его виднелся предмет, похожий на загнутый бычий рог.

– Что тебе нужно? – нелюбезно осведомилась Эйза.

Ящер положил рог на землю и отступил на шаг.

– Ты необычайно бледна, милая Эйза, – мягко произнес он. – Хочешь, я подниму тебя над островом и перенесу на материк, где ты сможешь развеять свою печаль?

– Мне приятна твоя забота и нисколько не хочется тебя обижать, но я вовсе не желаю покидать остров, – как можно ласковее отвечала Эйза.

Ящер, похоже, не смутился отказом.

– Тогда возьми рог рыбы-стрелы, – предложил он. – Если класть его у изголовья, он защитит тебя от дурных снов.

Лучше было Эйзе отказаться от подарка, но нынче, когда дурные сны измучили ее едва не больше, чем видения, насланные зеркалом, она не стала отвергать рог. Поблагодарив ящера, она подняла подарок, и, тепло распрощавшись с дарителем, пошла к Атре.

Сны о чудовищах и вправду перестали ее беспокоить. Стоило ли благодарить за это чудодейственный рог или снадобья Атры, Эйза не знала. Но тревоги и зловещие видения вовсе не покинули ее, переместившись из сна в явь. В любой поверхности, способной хоть немного отражать свет, видела она знакомые огоньки. Умывалась ли над чашей, гляделась ли в зеркало, гуляла ли по берегу озера, рассматривала ли лунный кинжал – всегда справа от нее мерцали желтые точки. Однажды, сидя на берегу заводи, где впервые увидела огоньки, Эйза протянула руку назад, чтобы дотронуться до незримого спутника. Она ожидала, что рука не найдет ничего, кроме воздуха, а огни останутся на месте, но те внезапно подались назад, будто животное, в глазах которого они сияли, не хотело, чтобы его трогали. Это движение было мимолетно, почти неразличимо, но Эйза успела увидеть, как вместе с огнями отшатнулась и едва заметная тень, да так и застыла, ничего не предприняв.

Теперь она была почти уверена, что ее сопровождает повсюду призрачное существо. Только и ждет, пока проклятие напитает его силой, чтобы явиться во плоти и загрызть Эйзу, как загрызло ее матушку. Или, может быть, оно ждет чего-то другого?