Старик и ящер (СИ)

Его пламенная речь возымела действие. И, хотя проклятие старик выдумал недавно, ни у кого не осталось сомнений, что так оно и будет. Да и ярость после избиения улеглась, и люди казались опустошены и угрюмы.

Он подошел к поверженному чудищу и положил ладонь на одно из горл, у самой головы, чтобы ощутить биение крови. Едва слышные удары коснулись его пальцев, и старик быстро подошел к другой голове, надеясь, что ни одна из них не отмерла. Еще он надеялся – это было почти невозможно – что истерзанное тело не вытолкнет кладку преждевременно, дабы спасти мать.

Гидра оказалась на редкость стойкой тварью. Все восемь голов подавали признаки жизни. Оставалось решить, куда поместить чудище, когда то очнется. Прекрасным местом стала бы река, но здесь мешали люди. В конце концов, старик решил отвести гидру за пороги, которые той трудно было бы пересечь самой.

– Так-то, красавица, – приговаривал он. – Уведу тебя вниз по реке, пороги пред тобою разомкну, будто пред царицей какой. Услужу чем могу, а там и ты мне пригодишься.

Гидра молчала.

На ночь старик не пошел в деревню, а остался близ чудища. Ну как тварь очнется без него и затаится неведомо где, вскоре повторит вылазку и уже не избегнет смерти. А с ней и малыши ее, даже если вылупятся, пойдут в похлебку. Он почти задремал у старой ивы, когда услышал сдавленный хрип и тихий шорох. Открыв глаза, все еще не двигаясь с места, старик увидел в кромешной тьме восемь багровеющих огней. Десять. Четырнадцать. Гидра вынырнула из мучительного забытья, и, страдая от ран, злобно шипела, втягивая и выпуская воздух. Она очнулась в самый темный предрассветный час, и нельзя было выбрать лучшего времени для побега. На конце посоха зажегся небольшой огонек. Он был размером с детскую ладошку, но освещал и старика, и гидру, и все пространство между ними.

Но гидра не видела старика. Вместе с огнем он навел на нее чары, и чудищу казалось, будто перед ним стоит могучий бык с раненой ногой. Образ должен был привлечь оголодавшую тварь, и стариков расчет оправдался. На несколько мгновений гидра застыла, жадно вдыхая, но не чуя ничего, кроме запаха собственной крови. Эта ложь чувств привела ее в замешательство, словно она догадывалась, но не могла понять, в чем ее дурачат. В конце концов, голод возобладал над осторожностью, и тварь, хищно вытягивая шеи, бросилась к старику. Тот схватил припасенный на этот случай толстый сук и кинулся с ним в реку. Гидра – следом. Взобравшись на ветку, вытянувшись во весь рост, старик следовал течению, стремительно несущемуся к порогам, и гидра, зная, что ждет ее внизу, следовала за ним. Ей чудилось, что не старик возвышается на ветке посреди реки, а раненый тур отчаянно гребет в сторону порогов. В свете волшебного огня вода казалась бесцветной и непрозрачной, и старик едва видел, как она окрашивается кровью там, где проплывает гидра. Крошечные рыбки, которых издалека можно было принять за барбусов, крутились возле чудища, ловко вырывая мясо из его ран. Увлеченная погоней гидра не замечала их.

Когда на востоке покраснела граница земли, приплыли к порогам. Здесь река, прежде спокойная, ярилась и клокотала, кипя, острые скалы выступали из воды, будто колья охотничьей ямы. Гидра замешкалась, замедлила ход, и старик поднял руки и развел в стороны. Повинуясь его движению, разошлись страшные пороги, и река потекла между ними, как раньше, гладкая и спокойная. Гидра не преминула воспользоваться удачей. Помогая себе массивным хвостом, похожим на весло, она быстро догнала старика, и преследование продолжилось. Обернувшись назад, старик хотел снова сдвинуть пороги, как увидел в неверном свете утра, будто в брешь проникает что-то еще. Оно двигалось быстро, быстрее гидры, хотя старика обогнать не могло. Когда предмет приблизился к ним, оба увидели, что это лодка, в которой сидит женщина с двусторонним веслом. То была Нода. Выражение ее лица не удавалось прочитать, но на носу лодки перед ней лежал огромный гарпун – с таким не на рыбу ходить, а на морских чудищ. Она гребла отчаянно и резво, течение помогало ей, и вскоре лодка почти поравнялось с гидрой. Теперь чудовище повернуло к преследовательнице все восемь голов.

– Стой! Стой, окаянная! – кричал старик не то женщине, не то гидре. Не прислушалась ни одна.

Приблизившись к чудищу на расстояние удара, Нода поднялась в лодке и схватила оружие. Ее заметно шатало, и копье она сжимала пусть крепко, но неумело. Выпрямившись и занеся гарпун, она собиралась метнуть его, и старик больше почувствовал, чем понял, что должно произойти. Две из восьми голов опустились, будто молот на наковальню. Одна схватила плечи женщины, вторая – ноги. Вопль Ноды погас, не успев родиться. Головы не стали биться за добычу, и та, что держала ноги, уступила держащей плечи. Гидра вытянула шею вверх и в несколько движений проглотила тело. Пока его спутница была занята едой, старик улучил миг и сдвинул пороги, маячившие теперь так далеко, что были едва заметны. С оглушительным плеском скалы сдвинулись, отрезая хищника и жертву от поселения людей. Гидра, казалось, этого не заметила.

Когда солнце поднялось над границей земли, вода перестала окрашиваться кровью, а путники выбрались к большому озеру, куда впадала река. На две трети этот водоем был озером, на одну треть – болотом, и старик решил, что лучшего места для невольной подопечной не найти. Ему казалось, что и гидра довольна увиденным и здесь можно ее покинуть.

Берег густо порос травой. На его западной части старик увидел сооружение из трех гранитных плит. Две плиты стояли под углом друг к другу, а третья лежала на них, словно кособокая кровля. Сооружение походило на грубую могилу, сложенную в незапамятные времена. Гидра не поместилась бы внутри, но для гнезда место было самое подходящее. Сняв чары и оставив одураченную тварь отдыхать на берегу, старик подошел к дольмену и заглянул внутрь. Он не увидел ничего, кроме земляного пола, поросшего травой, как и весь берег. Очевидно, здесь никого не хоронили, по крайней мере, на поверхности земли. И все же старик сказал:

– Кто бы ты ни был, дух, привязанный к могиле, или дух, охраняющий это место, знай: мы пришли сюда с миром и с миром останемся. Водяное чудовище будет жить на этом берегу и принесет многочисленное потомство под этими камнями. Оно свирепо и чисто и не потревожит твоих владений. Когда подрастет выводок, то станет охранять твой покой и твою память, и никто из ходящих по земле, плавающих в воде или летающих в воздухе, не разрушит и не осквернит твоей земли.

Так говорил он, и дольмен молчал, словно его стражи ничего не имели против.

========== Как ящер девицу полюбил ==========

Близ западного берега материка, отрезанный от большой земли океаном, возвышался остров. Его холмы и долины утопали в зелени, луга пестрели цветами, а низвергающиеся с лесных оврагов водопады могли зачаровать любого, даже самого бездушного путника. Впрочем, путников здесь не было, и ни один человек никогда не селился тут. Мешал ли им океан, или предрассудки, или нежелание покидать благословенное материковое приморье – оставалось неведомо. Так и вышло, что остров населяли всевозможные звери и духи и жили привольно, потому как не было над ними человека.

Хозяин острова был существом загадочным и малопонятным. Чаще всего он принимал облик старика с резным посохом и в этом обличье любил обходить свои владения. Жизнь его должна была продолжаться до тех пор, пока последний холм острова не скроется под водой, и впереди у него оставались многие тысячелетия. Этот загадочный господин не нуждался в наследниках, но, между тем, имел трех дочерей.

Первую, Феннод, ему родила львица, жившая близ утесов на западном берегу. Тварь, появившаяся на свет, росла не по дням, а по часам и вида была ужасающего. Она имела тело львицы и голову женщины и, когда выпрямлялась в полный рост, касалась головой вершин молоденьких березок. На такого защитника нестрашно было оставить остров.

Во второй раз семя хозяина пало в океан, и из воды и соли явилась другая дочь, Атурови. Она стала теплым течением, омывающим остров с востока и материк – с запада.