Узы (СИ)

Их дом был таким же серым, блеклым, как и все другие, но вести внутрь Менетнашта, который привык к роскоши, было стыдно. Однако просить, чтобы он постоял на улице, подождал – тоже было невежливо. В своей жизни, кажется, Донкор ещё никогда не принимал столь тяжёлый выбор.

Почему-то сейчас Донкор чувствовал какую-то подставу во всём, внутренний голос шептал, чтобы он одумался и вернулся к нормальной, прежней жизни, а не пытался прыгнуть выше своей головы. Конечно, глупо продолжать надеется, что вот прямо сейчас начнётся сказка.

Остановившись возле обшарпанной двери, юноша уже подымает руку, чтобы толкнуть её, как неведомая сила заставляет повернуть голову в сторону. Недалеко шла женщина немолодых лет, неся в руках довольно весомое ведро, явно с водой, и пошатывалась из стороны в сторону. Всё говорило о том, что ей тяжело, но она привыкла к таким тяжестям.

- Мама! – выкрикнул Донкор и сорвался с места.

Зачем, ну, зачем она это делает, если обещала не подымать лишний раз тяжести? Воды и так хватает, он принёс сегодня с утра. Неужели она не понимает, что только так гробит своё здоровье?

- Донкор? Почему ты не на плантации? – удивлённо спрашивает женщина и ничего не говорит, когда у неё забирают ведро.

- Меня отпустили, - отмахивается юноша, стараясь не показывать, что и ему не легко держать. – Зачем ты носишь такие тяжести?

- Вода закончилась, я хотела дом прибрать.

- Ма-ам, - как маленький ребёнок тянет Донкор и медленно направляется к дому, чтобы не разлить воду, - я же просил. Ты и сама знаешь, что тебе нельзя перенапрягаться.

- Мне что, целыми днями сидеть дома и ждать своей смерти? Нет, спасибо. Лучше поработаю ещё немного, чтобы помочь тебе.

Покачав головой, Донкор поджимает губы и тяжело вздыхает. Неужели нельзя понять, что так она только больше проблем создаёт? Когда он пытается помочь, то такими темпами возвращается обратно в самое начало и вновь должен подыматься на скалу с тяжёлым грузом на плечах. Ещё и Менетнашт, который, оставаясь стоять возле дома, нечитаемым взглядом смотрел на это. Не нужно было его вести сюда.

Юноша старался не встречаться взглядом со жрецом, когда представлял его маме, когда они зашли в дом. Стыдно, неловко и страшно, что опять услышит отрицательный ответ. Надежда, что росла великим, огненным цветком, медленно гасла от поспешных выводов, мыслей, которые были темны и не умолкнут, кажется, никогда.

Донкор, как со стороны, наблюдал за тем, как Менетнашт о чём-то разговаривает с его мамой, о том, как она набирает ему в неглубокую тарелку воду. Женщина садится на край стула и складывает руки на коленях, недобро косясь в сторону сына. Уже бы только это насторожило и без того подозрительного юношу, но он был слишком глубоко ушёл в свои мысли.

Волнение захватывало с головой, заставляло нервно теребить край рукава накидки, смотреть прямо перед собой и почти ничего не видеть. Только вновь тихий шепот, который погружает в транс. И вода, что окрашивается полностью в чёрный цвет, чёрный, как сам Анубис. Почему он его вспоминает именно сейчас? Почему перед глазами снова тот заброшенный храм и тот случай, когда сам Он вышел на свет? Донкор переводит взгляд на Менетнашта, глаза которого окрашиваются в кроваво-алый… Юноша мотает головой и, часто моргая, понимает, что до него пытаются дозваться.

- Простите, что вы говорили? – Донкор нахмуривается, переводя взгляд с мамы на жреца.

- Вы не будете против, если ваш сын проведёт меня, Амизи? – с лёгкой улыбкой спрашивает Менетнашт.

- Нет, что вы, - юноша удивляется мягким ноткам в голосе у мамы. – Но, Донкор, потом сразу же домой.

Юноша кивает головой и послушно, словно на привязи, идёт за жрецом. То видение, те красные глаза у мужчины… Просто показалось. Ведь не могло же быть такое с обычным человеком, даже пусть и жрец? Донкор ещё ни разу не видел, чтобы при всяких ритуалах менялся цвет глаз.

Они возвращались обратно на плантацию в такой же тишине, как и пришли. Почему-то спрашивать о том, что же мужчина смог понять со своего… ритуала, никак не хотелось. Внутреннее чутьё говорило, что ответ будет таким же, что и давали лекари. Больше судьба ему не может улыбаться и подсказывать, где делать правильный, нужные шаги. Почему вообще она решила помочь ему? Зачем дали возможность на оклик бога, если всё равно потом втоптали радость и надежду в грязь?

Тяжёлый вздох срывается прежде, чем Донкор успевает себя остановить. Не стоит Менетнашту, чужому человеку, видеть, что он разочарован. И так помогли ему, им, а он будет высказывать своё недовольство.

- Ты не слышал, о чём мы говорили с твоей мамой? - спрашивает Менет, останавливаясь на перекрёстке.

- Я… Простите, - смущённо отвечает Донкор, опуская голову. – Но… это и так очевидно, раз вы не повторили вновь свои слова.

Очевидная правда, которая вот только до него дошла. Всё уже потеряно, как говорят взрослые – то, что написано на папирусе, не вырежешь и не сожжёшь. Юноша подымает взгляд, когда рядом слышится ржание, и с удивлением смотрит на приближающуюся колесницу со слугой. «Словно его мысленно позвали», - мелькает в голове у юноши.

- Донкор, - бархатные нотки в голосе, когда произнесли его имя, заставили пробежаться мурашкам по спине, - тебе не нужно зацикливаться на этом. Жизнь ведь…

- Прошу прощения, - резко перебивает юноша Менетнашта, отступая от него, - вы хоть и знатный человек, но мне – никто. И вы не имеете права говорить, что нужно опустить руки, когда, возможно, есть выход.

Может, за эти два дня у жреца Менетнашта и сложилось впечатление, что он – невинное, скромное дитя, которое выполняет всё, что ему скажут, но… это же мама! Это же её жизнь! Как вообще можно говорить не зацикливаться?!

Не слушая мужчину, Донкор срывается с места, чтобы скрыться как можно быстрее от этих огненных лучей солнца, от этого непонимающего взгляда жреца, от всего мира, даже от своих мыслей. Больно, ужасно больно с каждым вдохом, и, кажется, что внутри расползается страшная, холодная пустота.

Он не обращал внимания на то, что кого-то задевает, на то, что кто-то что-то кричит ему в след. Это не важно, сейчас уже ничего не важно. Высказаться нужно кому-то, но мама его не поймёт, а отца у него нет. Донкор приходит в чувство, когда твёрдость под ногами соскальзывает куда-то в сторону. Юноша не успевает выставить руки, даже не успевает закрыть голову, как с силой падает на что-то твёрдое. Колени отзываются болью, как и щека, которые тут же начинают нестерпимо печь. Всхлипнув, Донкор от переполняющих чувств не в силах сдержать слёзы, которые впитывают колючие песчинки. Почему ему не дано просто прожить жизнь нормально? Зачем забирать ту, которая открыла ему хоть и маленький, но всё же мир?

- Я думал, что ты, смертный, сильный, - раздаётся рядом знакомый голос, который заставляет задержать дыхание. – И что я вижу? Дитя, которое не может побороть выпавшие сложности. Неужели я из-за такого оставляю Западные земли без должного присмотра?

Всхлип срывается прежде, чем он может себя остановить, и Донкор слышит стремительные шаги, что приближались к нему. Ещё вчера бы он дёрнулся, отполз бы назад, но сейчас почему-то было так всё равно. Даже тогда, когда божество вышло на свет, а глаза на морде шакала загорелись алым цветом. Страшно стало только тогда, когда его, не особо церемонясь, схватили за руку и дёрнули вверх, заставляя подняться на ноги. Донкор, не отводя взгляда, рассматривал Анубиса, понимая, что это единственная возможность так близко быть рядом с богом.