Игра на двоих (СИ)

В комнате повисает молчание. Я забираюсь в кресло с ногами и обнимаю себя за плечи: в доме очень холодно. Заметив мой жест, ментор мгновенно оказывается рядом и поднимает меня на руки, легко, словно пушинку; я не сопротивляюсь. В следующую секунду Хеймитч устраивается в кресле, так, что подопечная оказывается сидящей у него на коленях. Свернувшись клубочком, опускаю голову на плечо мужчины, прижимаюсь к нему и тотчас чувствую быстрый, четкий ритм его сердца. Несколько минут спустя по телу разливаются волны настоящего, живого тепла.

— Скажи, ментор, — шепчу я, спрятав лицо на груди Хеймитча, — как ты находишь ту самую дверь, что ведет в прошлое?

Еле слышно вздохнув, мужчина отвечает:

— Я всего лишь возвращаюсь в старый дом и слушаю тишину.

Чуть приподняв голову, встречаюсь глазами с ментором — его взгляд полон печали и тоски, горькой, отравленной, которая разрушает твой разум, сводит тебя с ума, не оставляя места никаким другим чувствам или эмоциям. Которая медленно и мучительно, год за годом, убивает тебя, а ты ничего не можешь сделать. Не можешь спастись.

— И что ты хочешь услышать? — растерянно спрашиваю я.

— Честно говоря, я и сам не знаю, детка. Наверное, как и ты, хочу получить ответы на свои вопросы — поверь, у меня они еще остались, даже за прожитые годы. Но всякий раз то, что я слышу сегодня, отличается от того, что я слышал вчера, или что услышу завтра.

— Разве тишина бывает разной? — насмешливо, с недоверием интересуюсь я.

— Нет, просто день за днем она открывает мне все новые и новые секреты, которых у нее, поверь мне, не так уж мало, — слабо, уголками тонких губ улыбается мужчина.

— Так о чем же молчит тишина? — грустно улыбнувшись в ответ, интересуюсь я.

— Все зависит от того, что ты сумеешь услышать и понять в ее молчании. Для таких, как мы, тишина молчит о каждом прожитом мгновении, вплоть до того дня, когда в нашей жизни появились Голодные Игры. Ты тоже можешь услышать все это, если захочешь. Если думаешь, что готова ко встрече с прошлым.

— А если я не смогу остановиться? Не захочу возвращаться обратно в настоящее? Ты ведь сам предупреждал меня о последствиях…

— Помнишь, что я ответил на твой вопрос о том, почему тебе больше не нужен нож? То же самое ты услышишь и сейчас: пока я рядом, с тобой ничего не случится. Я не позволю никому причинить тебе вред.

— Даже времени?

— Прошлое не сможет удержать тебя в своем плену до тех пор, пока ты сама этого не пожелаешь. А я позабочусь о том, чтобы у моей подопечной не возникало подобных желаний.

— Каким образом?

— Я просто покажу тебе, что настоящее тоже стоит того, чтобы прожить каждое его мгновение, ничуть не меньше, чем прошлое или будущее. Что важно не время, в которым ты живешь, и место, где ты находишься в данный момент, но кое-что другое.

— И что же?

— Это еще один вопрос, на который ты должна ответить сама, — кажется, будто в голосе ментора звучит надежда.

— Слишком много загадок и ни одной подсказки.

— Но ты же хочешь разгадать их, правда? — хитро улыбается Хеймитч.

— Ты не хуже меня знаешь ответ, — по губам пробегает тень усмешки. — Я не могу позволить моим вопросам остаться без ответа.

— Значит, у моей подопечной есть по крайней мере одна причина, чтобы не дать воспоминаниям заманить себя в сети времен.

«Не совсем, ментор», — мысленно отвечаю я. — «Это лишь значит, что у твоей подопечной есть хотя бы одна причина, чтобы остаться в мире живых. Чтобы жить».

И я чувствую, как трещина в корке льда, покрывающем мое сердце, становится чуть глубже. Сделав глубокий вдох, закрываю глаза и вновь опускаю голову на плечо ментора.

Вплоть до рассвета мы молчим и не двигаемся с места. Хеймитч сидит в кресле, уставившись в окно, но не забывая обо мне: его сильные руки все так же крепко обнимают меня, даруя тепло и покой, а сердце продолжает биться быстро, часто и ритмично, словно за двоих — ментора и его подопечную. Я тоже не сплю, отчасти боясь возвращения ночных кошмаров, отчасти желая еще раз обдумать слова мужчины. Не открывая глаз, я слушаю тишину одинокого, опустевшего, мертвого дома. Мне требуется немало времени, чтобы понять, о чем говорил Хеймитч — сначала в голову одно за другим лезут воспоминания, связанные с каждой мелочью, каждым кусочком, каждой секундой, проведенном в этом месте, некогда родном, спокойном и уютном. Здесь спокойно и сейчас, только по-другому: тепло сменилось холодом, свет — полумраком, мирный, домашний уют — ледяным равнодушием и отрешенностью, запах жизни — свежий и легкий, почти неуловимый, — тяжелым, приторно-сладким ароматом смерти и гнетущим ощущением одиночества.

Вдруг все мысли уходят, оставляя лишь пустоту и полупрозрачную, туманную дымку. Как только это происходит, я словно исчезаю из настоящего, из реальности, отдаваясь во власть собственных ощущений, инстинктов и подсознания. И тогда я начинаю слышать — даже не столько слышать, сколько ощущать — всеми органами чувств — то, что скрывает тишина. Перед глазами проносятся картинки, неясные, размытые, смутные: я вижу свою семью, саму себя, сцены из нашей жизни, пока ее не разрушил Капитолий. Что-то из увиденного я помню лучше, что-то — хуже; какие-то мгновения мне незнакомы. С помощью слуха улавливаю звуки родных голосов, чей-то смех, обрывки разговоров, слабый треск огня в камине, звон посуды, тихие и осторожные или, наоборот, шумные и торопливые шаги. Я ощущаю запах полевых цветов, принесенных из леса, травяного отвара, приготовленного матерью и бабушкой вместо чая, скудного обеда и дыма от погасшей свечи, а также множество вкусов: сладкий — успокаивающего сиропа, свежий — ягод и зелени, добытых в лесу, соленый — собственных непролитых слез, горький — тоски и сожаления об ушедших мгновениях.

На коже оседает угольная пыль из шахт, которая так глубоко проникла во все уголки нашего дома и нас самих, что от нее уже не избавиться. Помимо этого я чувствую чьи-то осторожные прикосновения: кто-то родной и до боли знакомый обнимает меня, едва касаясь плеч и спины, гладит по волосам, берет за руки. Кто-то вполне осязаемый, материальный, близкий, но в то же время нереально-далекий, будто нас с ним разделяет паутина времен — прошлое, где есть он, но уже нет меня, настоящее, где остаюсь я и откуда ушел он, и будущее, в котором, возможно, нет места нам обоим. Зная, что это — единственное место и мгновение, в котором мы можем встретиться, я сжимаю руку того, кто рядом со мной, больше не желая терять ни одной из отведенных нам секунд.

Наконец делаю глубокий вдох и открываю глаза: я ответила на один из вопросов и поняла, о чем говорил Хеймитч. Тишина моего дома молчит о прошлом, обо всем хорошем и плохом, что случалось со мной и моей семьей до участия в Играх. Она не утаивает ни слова, ни звука, ни мгновения. Она показывает все, чему стала невольной свидетельницей — радости и горести, подарки и потери, надежды и разочарования, смех и слезы. И боль, много боли. Моя тишина молчит о чем-то большем, чем просто моменты нашей прошлой жизни. Для меня это поистине бесценно. Я бережно, по кусочку, собираю все, что увидела, услышала и почувствовала, складываю это в шкатулку, которая хранится в самом дальнем уголке моей души и запираю ее на ключ. Теперь я знаю: в прошлое нельзя вернуться — то, что ты пережил, и так останется с тобой навсегда. Каждое прожитое мгновение не растворяется в небытии, а лишь проходит, оставляя незримый след, который не в силах стереть даже время. Лишь от тебя зависит, сохранишь ли ты свое прошлое или откажешься от него. Отпустить его нельзя, оно не уйдет: это ведь часть твоей же сущности, того, кто ты такой. Без прошлого нет настоящего и не может быть будущего.

Наступает утро: в комнату проникают первые лучи восходящего солнца. Все так же, в молчании, мы выходим из дома; ментор спускается по ступенькам и, сделав несколько шагов, останавливается, ожидая меня. Я же задерживаюсь на пороге. В последний раз взглянув на залитые светом маленькие комнаты, плотно закрываю входную дверь и машинально провожу рукой по ее грубой, шершавой деревянной поверхности. Разум заполняет необъяснимое чувство благодарности — за раскрытый секрет, за помощь и поддержку. Мне стала понятна ценность наших воспоминаний — моих и ментора. Неважно, насколько сильную боль они причиняют, без приглашения врываясь в наш разум — зато мы знаем, что нам всегда есть, куда вернуться, если окажется, что для таких, как мы, пути вперед не существует. Где бы я ни была и откуда бы ни приходила, они всегда будут ждать меня; и как бы мне ни было больно при встрече с ними, это куда лучше, чем пустота, поселившаяся в моем сердце, душе и теле. Думаю, именно это и имел в виду Хеймитч: приятно возвращаться, когда тебя ждет хоть что-то. В данном случае место особого значения не имеет.