Найденка (СИ)

Шмыгающий носом папа успокаивающе потрепал сына, усладу в нелегкой лесной жизни и заслуженную гордость, по стриженому затылку, вздохнул.

— Ты хоть не реви, — попросил, и чмокнул в висок: — И так тошно.

Надо же, а Бэл ведь не заметил капающих горьких слез! Промокнув быстро недостойную истинного воина и охотника влагу рукавом, первенец кузнеца ответил родителю весьма сдержанно:

— Тебе показалось, папа. Клянусь.

Приглушенно хлопнула калитка, во дворе, прямо под окном, грозно рявкнула собака и тут же замолчала. Свои пожаловали. Но кто?

— Волчик хороший, — донесся, по-прежнему с улицы, изученный Бэлом до каждой едва уловимой интонации низкий, бархатный, вызывающий мурашки по коже молодой голос.

Незваный, но жутко своевременный гость не спешил войти, разговаривал с псиной, смеялся негромко. Наверняка, кормил зверюгу с ладони чем-нибудь вкусным, припасенным заранее.

Бэл представил себе друга детства настолько живо, будто ученик шамана стоял рядом, в общажной. Как тот смотрит чуть искоса своими невозможно голубыми, глубокими, лучистыми глазами, трет шрамик на скуле, дергает уголком яркого рта, как мерцают рыжие искорки в его выбившейся из хвоста, вечно падающей на глаза прядке светлых волос. Вот Рыся трепещет густыми, пушистыми ресницами, небрежно сдувает доставучую прядку, нервным движением пальцев заправляет ее за ухо, всегда — за правое, выдвигает упрямый подбородок с ямочкой, и…

Грех. Желать бету, не способного к деторождению, да еще и шамана — грех, каким бы писанным красавцем он ни был. Почему не наливается в паху томно, не накатывает от того же Яра, уж до чего юный омега смазлив да пахнет приятно, земляникой. Беременность отнюдь не испортила даруна, нигде не отек, расцвел пуще прежнего. Ну, естественно, до того, как в забравшего из голодной, голозадой, босой нищеты мужа «шур» проклятый вселился…

Еще, правда, Мила желается, и весьма. Мил — младший омежка из соседских слева, забор общий. Вступил в порУ прошлой зимой, хорош и благоуханен — альфы, независимо от возраста, шеи сворачивают, на тропе случайно встретив. Когда течет, отец его, Зубарь, с тремя братьями-альфачами избу с копьями и мечами наперевес охраняют. Чистоту Мила берегут от посягательств.

А толку омежке в мордашке и стати? Зубарь беден. Ни для кого не секрет — подыскивает сыну мужа посостоятельней. Продаст куда-нибудь в дальнюю деревню четвертым — пятым младшим супругом, или, вообще, наложником, и поминай как покойника.

Обычное явление, увы — юные, стройные телом, хорошенькие омежки товар выгодный. Покупатели, в основном — немолодые, уже многократно женатые альфы, возжелавшие к старости свежей плоти.

— Бэл! — позвал со двора шаманчик: — Бэл, я знаю, что ты вернулся с охоты! Выходь, потолковать надо! Срочно!

Бэл аккуратно отодвинул качающего головой папу, подхватил на руки своего братишку-любимчика, едва разменявшего пять весен, Леси, остальным ободряюще улыбнулся, мрачно буркнул оставшимся омегам, на правах альфы «я скоро, приберите пока, бардак», кивнул «держись» присевшему на лавку, терзающемуся чувством вины перед семьей отцу и пошел на улицу.

«Надо перетереть с татой за Мила, когда поправится, — размышлял парень, целуя льнущего, обвивающего ручонками вокруг шеи Леси в лобик. — И Зубарю намекнуть, чтобы попридержал товар. Мне давно уже жениться пора. Соблазн из башки изгоню. А то мерещится всякое, плохое да неправильное. Про бет»…

====== Часть 2 ======

При появлении Бэла, несшего братишку, Рыся, сидящий на дровной колоде и гладящий пса, вскочил. Именно вскочил — порывисто, гибко, даже хищно. В этом коротком, быстром движении и заключался весь бета, стремительный, яркий как язык пламени пожарища, невозможный. За внутреннюю, дикую, не свойственную бетам необузданность и нравился Бэлу до звездочек перед глазами, не только лишь за красоту.

Парни обменялись крепким, мужским рукопожатием и приветливыми улыбками. Леси тоже потянулся к шаманчику, но за иным — ждал, хитрюга, гостинца. Не имеющий младших братишек Рыся звонко чмокнул предложенную маленькую ладошку, музыкально рассмеялся и наделил ерзающего в нетерпении ребенка горсточкой орехов.

— Сладкие, на меду, — вздохнул невесело. — Кушай, дарун, на здоровьечко.

Омежонок довольно заворковал, засовывая половину лакомства в ротик, вторую же половину заботливо предложил Бэлу.

Отказываться парень не стал, вежливо взял один орешек, спустил ребенка с рук и отправил, легким толчком в спинку, в сторону курятника.

— Проверь гнезда, может, яйца нанесли, — велел. — Но не высасывай, сложи в корзинку. Папа собирает, хочет к обеду яичную лапшу замесить. — Просто папа, без добавления имени — потому что единоутробные они с омежонком.

Леси согласно кивнул через плечико и убежал, мелькнул в воздухе растрепанной русой косицей. Понимал, невзирая на малолетство, и хозяйство, и порядок.

«Вернется — переплету, — подумал Бэл. — Негоже даруну неряхой расти».

Леси исчез, Рыся остался, покусывал губу в каких-то своих, собственных, невеселых мыслях.

— Беда вчера вечером случилась, — сказал, помолчав. — Мила снасилили, кто — не говорит. Он за водой на ручей ходил, там и… — Шаманчик мучительно заломил брови и тронул резко выдохнувшего, замершего с округлившимися глазами альфу чуть выше локтя: — Никто пока не знает особо. Он у нас, отлеживается. — «У нас» подразумевалось, разумеется — в шаманьей избе. Отдельно стоящей, на отшибе деревни, почти у лесной опушки.

Ох, действительно, беда. Не продаст теперь Зубарь сына-омегу втридорога, кому нужен порченный? А ежели еще и обрюхачен…

Рыся словно прочитал мысли друга, прянул вперед, мотнул шаманьим хвостом, забряцал многочисленными амулетами.

— Не обрюхатили, он же не течный, — бета хитро заблестел прищуренными глазами. — А был бы течный, учитель Дар бы ему травы наварил, изгнать грех в зародыше. Не волнуйсь…

Ну, Бэл и не волновался. Вот не волновался! Совсем! Ни капельки! А что сразу все завязки рубахе, у горла, где заполошенно билось запрыгнувшее туда вдруг сердце, махом оборвал — так ветхие, вестимо, веревочки, истрепались. Рубаха-то старенькая, год целый носит.

Рыся придвинулся еще ближе, горячо задышал в ухо.

— Возьми Мила наложником, — голос беты странно дрогнул. — Зубарь отдаст за пяток лисьих шкурок. Куда ему, нищеброду, в роду позорище держать, людям на потеху? И от невольничьего рынка охранишь…

Шаманчик не шутил, предлагал вполне серьезно. Но о Беле ли с Милом пекся сейчас, красота?

Смутное подозрение шевельнулось, неприятно кольнуло ухающее сердце альфы. Бесплодным бетам не положены мировым обычаем семьи, ни младших мужей нельзя заводить, ни наложников, только учеников, шаманам же — запрещено иметь рабов.

«Значит, не примерещилось тогда, весной, о ужас, и именно Рыся сосался с Милом возле ручья! Рыся влюблен в Мила?! А как же…

Никак. Мимо ты, Бэл, кувыркнулся — сухим листочком над чащей в бурю. Пой и пляши, невезучий».

Миг, и прохладные пальцы шаманчика робко, умоляюще коснулись тыльной стороны кисти выпавшего из реальности альфы.

— Мне не продадут, — парень густо покраснел и быстро отвернулся, заизучал забор. — Я бы сам… Но… Шкурки для откупного дам…

Подтвердил — неравнодушен к Милу.

Потрясенный, чувствующий себя дважды преданным Бэл захватал ртом воздух, задышал часто-часто, выброшенной на берег рыбой. Сердце парня вновь очутилось в горле, у кадыка, заколотилось бешено, грозясь разлететься ошметками.

Мил и Бэл… Нет!!!

Ревность, огромная и всепоглощающая, затопила — и лишила разума. Звук оплеухи разорвал тишину двора, заставив придремавшего на солнышке Волчика испуганно подскочить и загавкать.

Шаманчик болезненно вскрикнул и отшатнулся, схватился за зашибленную щеку, накрыл ладонью поверх отпечатка альфьей пятерни. Зыркнул влажно, гневно, несправедливо наказанный тем, кого искренне полагал другом и к которому примчался, надеясь на понимание и помощь, открыл было рот, словно хотел что-то сказать, передумал, схлопнул челюсти столь сильно, что зубы лязгнули, миг, и он, развернувшись на пятках, выметнулся со двора вон, хлестнув воздух почти белым волосяным хвостом.