Летние дни в замке Оберн (ЛП)

следила за тем, как они растворяются.

– Дольше, чем думает Джексон, – вздохнула она.

Я почувствовала, как мое сердце протестующе сжалось.

– Но с ней... я имею в виду, потом... со временем... с ней ведь будет все хорошо?

Крессида повернула голову и посмотрела на меня. Глубокая печаль лежала на ее лице.

Во взгляде я ощутила вечность тоски, века отчаяния.

– Ее оторвали от семьи, от привычной жизни и продадут в рабство, – тихим голосом

произнесла алиора. – Представь себя на ее месте и ответь на свой вопрос.

Я вздрогнула, словно от удара, и ощутила, как кровь в моих жилах застыла, а сердце

почти перестало биться. Не то чтобы я не думала об этом раньше. Просто Крессида,

Эндрю и другие не выглядели настолько отчаявшимися в своем заключении.

– Но я... – прошептала я и покачала головой. – Я...

Она кивнула и снова обратила взгляд к ванной:

– Я знаю. И не то чтобы ты сама была свободна.

«Свободнее, чем многие другие», – подумала я и скользнула в горячую воду.

105

106

– У меня найдутся кое-какие травки, которые могут ей помочь, – предложила я

Крессиде, пока она намыливала мне волосы. – Немного маренника и успокойника. Они

облегчат ее боль. Если ты думаешь, что это удобно.

– Маренника? Да, мы часто используем его в Алоре, – ответила она. – А вот с

успокойником я не знакома.

– Он хорошо помогает, – пробормотала я, завороженная ощущением ее пальцев в своих

волосах. – Я занесу немного.

– Спасибо.

Ее руки были так осторожны, так нежны. Как она может сопротивляться желанию

толкнуть меня под воду и держать там, пока я не задохнусь? Я знала, что меня защищал не

страх Крессиды перед наказанием; в ней просто не было жестокости. Ни в ком из алиор не

было. Глубина их горя была под стать их способности к бесконечной любви. Если бы мне

что-то угрожало, Крессида постаралась бы меня спасти; если бы я болела, она бы

выходила меня; если бы я умерла, она бы меня оплакивала. У меня не нашлось бы такой

любви к своему тюремщику.

Я не понимала ее. Не понимала их.

Вечером, вернувшись с верховой прогулки и перед тем как одеться к ужину, я поднялась

по лестнице наверх и, пройдя мимо золотого ключа, зашла в комнату алиор. Это время дня

было для них довольно напряженным, ведь их хозяева и хозяйки переодевались в вечерние

наряды. Но Крессида была там – Элисандра полагалась в этом на Дарию, – и Эндрю тоже.

– Где Брайан? – спросила я у Эндрю, как только его увидела. – Ты ведь должен быть с

ним?

– Он еще не вернулся с охоты. Я слежу за этим. – Самое большое окно чердака

выходило на конюшни: Эндрю с легкостью заметит возвращение принца.

Я приподняла свою сумку, показывая ее им.

– Я принесла лекарства. Где... Как ее зовут? Я не слышала ее имени.

Эндрю и Крессида обменялись быстрыми взглядами.

– Мы еще не дали ей имя, которое вы могли бы произнести, – ответил Эндрю.

Его глаза обратились к кровати в другом конце комнаты, где я наконец заметила

спящую юную алиору. Она лежала на тонкой белой простыне и сама была такой

тоненькой, что выглядела горкой щепок перед подушкой. Длинные каштановые волосы

разметались вокруг и упали на пол шелковой лужицей, а кожа была настолько белой, что,

казалось, сливается с тканью простыней.

– Зовите ее Филлери, – тихо сказала я. Эндрю выглядел удивленным, но Крессида

кинула на меня быстрый острый взгляд.

– Мне не знакомо это имя, – признался Эндрю.

– Это растение, иначе зовется «листвянка», – объяснила Крессида приглушенно. – С

легкими лечебными свойствами.

Я подошла к кровати, притягиваемая беспомощным, болезненным видом алиоры.

– У него редкий, прекрасный цветок, что распускается лишь на день, а затем опадает, –

заметила я. – Любой, кому повезет увидеть его, будет благословлен на всю жизнь.

– Думаю, это имя подойдет, – решил Эндрю.

Я остановилась в шаге от спящей. Даже по меркам алиор она выглядела хрупкой;

бледная кожа, казалось, готова была раствориться и обнажить выступающие кости. Ее

пальцы казались слишком длинными для ее рук, а восхитительные волосы выглядели

грязными и свалявшимися.

– Она не ест? – неожиданно спросила я.

Крессида подошла ко мне.

– Пытается, но еда не задерживается в ее теле.

– Я не хочу, чтобы она голодала.

– Как и я.

106

107

Я наблюдала за больной еще какое-то время, а затем резко развернулась на каблуках.

Устроившись на одной из свободных кроватей, открыла сумку и начала вытаскивать

мешочки.

– Успокойник, если она будет рыдать ночью. Чревень. Он успокоит ее желудок и

поможет удержать еду. Маренник. Поможет ей уснуть, но давайте его только при

бессоннице.

Крессида забрала у меня растения, ничего не говоря, но Эндрю поинтересовался:

– Откуда ты знаешь, что она плачет ночами?

Я закрыла свою сумку и встала. В этот момент я ощущала себя старше своей сестры,

старше бабушки, старше, чем весь мир.

– Я бы плакала, – ответила я.

Крессида посмотрела на свертки в руках.

– Но не опасно ли дать ей все это? – спросила она. – Мы, алиоры, устроены не так, как

люди.

Эндрю забрал часть трав из руки Крессиды.

– Сначала я их сам попробую.

– Хорошая мысль, – согласилась она.

Я поколебалась мгновение, так как не хотела уходить; но у меня больше не было дел

здесь, и оставаться было тяжело.

– Дайте мне знать, как она, – попросила я наконец и вышла.

Той ночью я не вернулась, и три следующие ночи не помогли мне решиться подняться

наверх и пошпионить за алиорами. Крессиде досталось сообщить мне – тихим голосом,

сдерживая чувства – что Филлери провела подряд три спокойные ночи и сумела съесть

всю еду. Я серьезно кивнула, и больше мы об этом не говорили.

Я не запросила платы за лечение, но успех позволил ощутить себя настоящей

знахаркой. Однако я не могла сказать, что горжусь собой. Лучше, наверное, было дать ей

корень крепня – не столько, чтобы облегчить боль в ее сердце, но достаточно, чтобы

нежно остановить его неистовое биение. Возможно, правильнее было дать ей тихо

умереть.

Так вышло, что не прошло и недели, как у меня появилась возможность использовать

корень крепня по прямому назначению: чтобы облегчить боль. Я не ожидала столкнуться с

такой проверкой своих способностей, и от того, что узнала о больной, счастливее не стала.

Опять была ночь – то время, когда этим летом, похоже, разворачивались все события

моей жизни. Я бродила по этажу слуг, обычно самой тихой части замка, когда услышала

несколько раз повторившийся ужасный крик. Первым порывом было замереть на месте.

Вторым – поспешить туда, откуда раздавался мучительный вопль.

Он привел меня к закрытой двери в дальнем конце крыла для слуг, где располагались

комнаты молодых женщин. Так близко я смогла уловить не только прерывающийся вой

агонии, но и приглушенные голоса женщин, собравшихся там и что-то обсуждавших. Я

стояла в коридоре и слушала, пытаясь понять, кто внутри и что за беда. Я уловила голос

Гизельды, четкий и уверенный, и ответ юной девочки. Затем крики возобновились.

Немного поколебавшись, я распахнула дверь и вошла.

Несколько секунд хватило, чтобы охватить всю картину: беременная юная женщина

распласталась на кровати, рыдая и крича; Гизельда склонилась над ее животом, проверяя,

как движется ребенок; две испуганные молодые служанки рядом кипятили воду. Одна

была ученицей Гизельды, и от нее должно быть больше толку, подумала я с внезапным

презрением. Другую девушку я не узнала – служанка с кухни, возможно.

Гизельда подняла на меня пронзительный взгляд:

– Леди Кориэль! Что вы делаете!..

Я махнула рукой, заставляя ее замолчать.