Узы (СИ)

Ненормальный… Что вообще такое ненормальность? То, что делает человека каким-то особенным, или то, что это просто обычные рамки, которые ставит всё общество и отталкивает тех, кто не входит в эти рамки. Донкор относил себя ко второму типу, хотя первый слишком схожий на второй. Ты хоть как бы его не назвал, всё равно суть останется такой же.

Все увещания, все красивые, вычурные слова, наполнены волнами страсти, о том, что он особенный, что он только для него и никогда не отпустит от себя – разбиваются вдребезги о мощные скалы всей выстроившейся правды. Та война, о которой ему говорил Анубис ещё в Храме – правда, а он лишь очередное мясо под ногами богов, который умрёт только от одного прикосновения, сгорит дотла и более не сможет возродится, никогда.

Сердце болезненно сжималось, слёз больше не было, только негодование, боль и отвращение… отвращение к самому себе, что так повёлся. Тот же Одджи, только под личиной куда красивого, высокого существа. Высокого? Нет, Донкор не считал более Анубиса прекрасным богом, как и других, ведь они действительно делают всё только для своей выгоды, не более. Какие там люди для тех сил, что привыкли жить с рабами под ногами? Вот и Донкор понял это только сейчас.

Разум пытался найти оправдание Анубису, оправдание всему, что происходит вокруг него, но юноша отталкивал это. И так больно, смысл делать больнее? «Положиться в этой жизни можно только на самого себя и на Богов. Они никогда не обманут, не бросят в беде и помогут тому, кто действительно нуждается…» Как же его мать ошибалась, говоря такие слова, пытаясь научить своего скромного мальчика правильной жизни. Правильной жизни не бывает. Хочешь выжить – должен лгать, должен чернить и маскироваться под других. Выжить, но не жить…

Атон, чувствуя смуту одного из своих подопечных, поспешил спрятаться и утянуть за собой свои руки, только блеклый свет на небесах продолжал освещать ном, свет, который наливался алым цветом, как и его сердце обливалось кровью. Донкор чувствовал потребность покинуть этот треклятый Кинополь, уехать неизвестно куда, да хоть умереть, лишь бы больше не чувствовать боль от предательства. Нет, умирать нельзя, его в Дуате точно достанет Анубис и будет слишком плохо, ещё хуже, чем это бренное пребывание в этом мире. Донкор чувствовал тягу выйти за границы нома, как будто его что-то звало из пустыни.

«Лишь маленький шажок за границу Кинополя и ты станешь свободен абсолютно от всего», - шептал сам себе в голове юноша. Его новый шаг был быстрее, его новый вдох был глубже, его новая мысль была далеко от предательства Анубиса, от того, что им просто пользовались для удовлетворения похоти, когда он сам полюбил. Всё будет окончательно позади, только выйти.

Донкор опускает голову вниз, когда раздаётся шум воды… как бурные воды Нила, которые всегда были в его сердце. Небольшой ручей, который бежал рядом с ним. Шаг в сторону – ручей следом, шаг быстрее – поднявшаяся волна догнала и поравнялась. Словно освободился от оков, которые ему навесили с самого рождения. Не мать, всё то окружающее общество, в котором он родился.

Как вольная пустельга он летел вперёд, как слепец не замечал ничего вокруг, зацикленный на возникшем желании. Донкор пробежал мимо старца, который бросил ему вслед что-то не слишком лицеприятное и был окачен неизвестно откуда появившейся водой, что вылилась ему прямо на голову. Всё смазалось в одну сплошную картину, слишком яркую и одновременно бесцветную. Донкор чувствовал укол в печати на руке, чувствовал, как Его тень следует за ним следом, чтобы контролировать и остановить, но он не остановится более никогда.

У врат никого не было, у врат были призывно открыты створки, у врат юноша не останавливается, чтобы подумать, а бежит дальше. Мягкая темнота – предсказательница ночи – тянется следом, только в другую сторону, в город. На востоке можно рассмотреть слишком тяжёлые грозные тучи, которые, словно почуяв добычу, тянутся к нему. Ноги грузнут в песках, что пытаются его поглотить с головой, не отпустить единственную на сегодня поживу.

Донкор подымается на бархан и оглядывается назад на город, в котором начинали загораться огни. Ручей рядом поглотили острые, как само лезвие, пески, но юноша не обращает на это внимание, ведь чувствует жизнь воды. Она здесь, под ногами, просто нужно раскрыться, впустить это в себя. Слишком глубокий вдох и свободный выдох, что сбрасывает окончательно все его оковы и предрассудки.

Он отворачивается от Кинополя лишь тогда, когда влажный ветер порывом налетает на него. Невидимые руки нежно обхватывают его лицо, ведут за собой вниз, чтобы спустится в яму, которую окружали высокие барханы. Лишь раз моргнув, Донкор смотрит на то, как из древних песков подымаются вверх мелкие капли, как кружат вокруг него в медленном танце, завораживая и толкая дальше идти. Ещё раз моргнуть и без лишнего страха, без лишних чувств взирать на появившийся постамент. Полностью прозрачный, который несёт самое главное сердце.

Он не чувствует, как меняется, как становится выше, как ранее волосы, которые доставали лишь до плеч, щекочут спину и отливают голубым, почти синим цветом, не чувствует, как его одеяния меняются, становятся длиннее и величественней. Не чувствует, как шею обхватывает золото, а руки до самых плеч обтягивают чёрно-золотые перчатки. Как тьма с прорезями света, словно надежда в самой отчаявшейся душе, как несущий этот свет и надежду всем, кто нуждается, как сами воды Нуна… новое воплощение Нуна, что больше не отступит и не бросит свой потерянный народ. Донкор мотает головой, словно желая прогнать терзающие его мысли, чувствуя, как золотая серьга с тихим звоном бьётся о его шею. Шаги, от которых даже не остаются следы на песке… Нет больше песка, лишь ничто и никак, только окружающая его пустота с постаментом.

Донкор останавливается у постамента, взирая на сердце. Солнечный диск с крыльями, перья на конце которых медленно развиваются от перетекающей воды. Сфера пульсирует, с каждым разом её свет становится всё ярче и ярче, убыстряется, как и его собственное сердцебиение. Донкор протягивает руку, чтобы любовно огладить сферу, чтобы почувствовать тёплый оклик, чтобы поддеть её и обхватить двумя руками. Он не знает, что нужно делать, не знает, но губы шепчут слова о раскрытии, о принятии. И сфера, поднесённая к груди, откликается ярким белым светом, что заполняет всё пространство вокруг. Слепит, выжигает всю темноту внутри, создавая и укрепляя свой стержень. Донкор чувствует, как сила переходит в него, как пустой сосуд сферы рассыпается в пыль, которую тут же подхватывает ветер и разносит на множество шем вперёд, за моря и океаны, в чужие земли, чтобы больше никто не нашёл и не прознал.

Сила, переполняющая его, медленно собирается в груди, превращаясь в новую сферу. Свет исчезает медленно, растворяется в пространстве, которое вновь отзывается барханами и набегающей тучей. Донкор открывает всё это время закрытые глаза и не вздрагивает, видя напротив себя чёрную фигуру. Он не боится, не сейчас, чувствуя свободу, чувствуя, как может призвать воду и затопить все пустыни.

Облик меняется, снова обращая его в обычного юношу, только с новым сердцем, новыми силами и множествами непониманиями в мыслях. Донкор, обессиленный, падает на колени и судорожно вдыхает.

- Донкор, - его зовут, но юноша лишь мотает головой. – Нам нужно поговорить.

- Нет. Я не хочу новой лжи от… тебя, Анубис, - устало произносит Донкор и подымает голову вверх, смотря в алые глаза.