Узы (СИ)

- Эй, Донкор! – перед лицом юноши пару раз проплыла рука. – О чём задумался, раз перестал обращать внимания на столь прекрасного меня?

- Да так… Скажи, Именанд, Менет же проводит жертвоприношения?

- Фу, не называй меня так, - парня передёрнуло от собственного имени и он скривился. – Как уважаемый себя жрец он конечно же проводит кровавые ритуалы. Это часть его обязанностей. Но не волнуйся, столь сладенького, как ты, он не пустит на убой.

- Дурень, - Донкор мотает головой и не сдерживает улыбки.

Умеет же подымать настроение, пусть и даже эти его фразочки смущают. Тень что-то продолжает ему рассказывать о своих бывших похождениях, заставляя Донкора смеяться со всей глупости, а потом и вовсе жалуется, что сейчас столь загруженный, что просто некогда расслабиться. На вопрос юноши, чем же он таким важным занимается, Тень лишь загадочно улыбнулся и перевёл тему в другое русло. Был в этом какой-то подвох, но ему не хотелось сейчас лезть глубоко, разбираться со всем тем, что, возможно, ему всё же расскажут.

- Слушай, ты поговорил с Менетнаштом? – вдруг спрашивает Тень и поворачивается на бок, с детской непосредственностью смотря на друга.

- Ну-у, не то, чтобы я вовсе начинал говорить. Просто нет подходящей для этого обстановки, да и некогда было.

- О прекраснейший Мин! Ты издеваешься, да? Разве не видишь, что Менетнашт ведёт себя с тобой совершенно не так, как… как со мной? А эти взгляды, которыми он тебя пожирает каждый миг. Чтоб на меня так смотрели.

- Но, - сквозь смуглость кожи можно различить светлый цвет смущённости на щеках. – Ты так говоришь… Я же просто ученик для него, буду. А так, обычная игрушка, а я… Да и не почитают, если двое мужчин в одном ложе будут предаваться близости.

- И кто из нас ещё дурень? – недовольно тянет парень и цыкает языком. – Я не лезу в ваши разборки, но эти все моральные устои нашего мира совершенно негодны, когда каждый в своей жизни не раз предавался сладкому греху. Могу тебя заверить, что, если у тебя есть чувства и они светлые, прекрасные и не несут в себе ничего такого, после чего следует смерть, то на суде Осириса твоё сердце из-за этого не станет тяжелее за перо.

- Ты так всё красиво говоришь, когда сам бегаешь за всем, что ходит, и затаскиваешь в свою постель, - почти выплёвывает Донкор.

- Ого… я и не знал, что у тебя есть острие на кончике языка.

Донкор не хотел этого говорить, просто слетело как-то с языка само. Было правдой, но не нужно говорить это тому, кто стал его другом, первым, настоящим и не пытался его предать или зло насмехаться над ним. Юноша теряет тот момент, когда Тень с боевым кличем подскочил и повалил его под себя, срывая одеяло и принимаясь щекотать. Донкор не любил это, боялся щекотки и… Звонкий смех, безуспешные попытки столкнуть с себя Именанда, оттолкнуть его руки и уйти от этого. Он что-то выкрикивал между смехом, чтобы его пустили и перестали так подло издеваться, но Тень стоял на своём, утверждая, что это наказание за «всё, что ходит».

- Что здесь происходит? – холодный тон, от которого всё внутри леденеет, и смех резко обрывается, как и щекотка.

- Баловство, не более, - Тень тут же соскакивает с Донкора и поспешно отходит от ложа ближе к двери. – Меня тут нет, не обращайте внимания, я уже ухожу ко всему, что ходит, - парень красноречиво смотрит на Донкора и скрывается за дверью.

- Дурень, - насупился юноша, натягивая до шеи одеяло.

Самый настоящий дурень… на которого вовсе невозможно обижаться. Донкор всё же не сдерживает тихого смешка и, сев на кровати, пытается пригладить растрёпанные волосы. Тяжёлый вздох и юноша подымает взгляд на помрачневшего Менетнашта, который не сводил с него пристального взгляда.

- Ты не должен позволять прикасаться к себе всяким, на подобии него, - жрец, скинув накидку на дифрос, подходит к ложе.

- Но это же просто была щекотка, - виновато произносит Донкор и опускает голову вниз.

- Тебе ещё раз повторить? – в голосе слышаться угрожающие нотки, на что юноша отрицательно мотает головой.

- Он мой единственный друг, мы просто с ним говорили, а потом дурачились. Мне же не с вами таким… заниматься, - с каждым словом его голос становился всё тише и тише, а после и вовсе сорвался, когда Менетнашт сел возле него. – В-вы… - тяжёлый вздох, с которым Донкор с силой сжимает кулаки. – В-вы мне…

- Тише, - низкий шепот у самого уха и бархатные нотки подчиняют юношу. – Я заметил твой взгляд, я вижу то, как ты дрожишь от каждого моего прикосновения и тянешься за новым. Если не готов пока говорить – не говори, я умею ждать.

Слишком близко, опасно близко… Выпутав руку из-под одеяла, Донкор положил ладонь на руку жреца, слишком бледную, по сравнению с его собственной, и слишком твёрдую, словно вырезанную из дерева, но теплую, слегка шероховатую. Юноша ничего не говорит, никак не перечит, когда его мягко толкают в плечо, чтобы он лёг, только со страхом смотрит в чёрные, словно сама ночь, глаза напротив.

В голове мелькают слова о жертве, ритуале, и он не может остановить их. Чёрный телёнок с нарисованной белой звездой на лбу тяжело дышал и переступал сухими, тонкими ногами. Удар приходится прямо на белую звезду, сияющую, по сравнению с чёрной лоснящейся шерстью. Нож сверкает короткой вспышкой в свете танцующего в чашах огня. Кровь хлынула из распоротого горла, как вино из слишком наклоненного кувшина. Боги всемогущи и Менетнашт прокладывает дорогу к ним, забирает их дары и отдаёт другим. Посланец, что несёт смерть и благоволит жизни.

Донкор смотрел на него во все глаза и темнота блестящего зрачка оставляла лишь тонкий, почти незаметный, алый ободок по краю. Кажется? Наверно, что да, но… Менет обхватил его лицо ладонями, скользя большими пальцами по щекам, покрытыми едва заметным пушком, как на персике, таком же мягком и нежном под пальцами. Донкор облизал и без того слишком яркие губы, с нетерпением и страхом ожидая того, что будет. Он был не маленьким, понимал всё таинство между двумя, но, когда чужие губы накрывают его собственные… Донкор теряется, боясь даже вдохнуть, но и Менет не настаивает, лишь жадно переходя с губы на губу, покусывая и показывая, что нечего боятся.

Всё обрывается тогда, когда юноша не сдерживает непонятного сдавленного звука, и губы, сейчас столь горячие, оставляют его собственные, чтобы перейти на шею. Он вздрагивал, как от щелчков бича, когда особо сильный укус приходился на кожу, вздрагивал и не переставал мелко дрожать, понимая, что и сам этого желает. Донкор позволил, наконец-то, выдрать из рук прижатую к груди смятую ткань одеяла, которое служило последним барьером, последней защитой и ступенью к невозврату. Менетнашт мягко перевернул его, подкладывая под себя и опять приник поцелуями к шее. Вниз на плечо, вбок на спину и опять вниз по всей линии выступающих косточек позвоночника. Хрупкий и уже сейчас отзывчивый просто на обычные поцелуи.

- Не волнуйся, - он провёл языком по шее до уха, слизывая солёную каплю.

Донкора одолевали сомнения, здравый смысл твердил, что это всё неправильно, но слова Тени о любви, о чувствах… Юноша с силой зажмуривается, прячет лицо в одной из многочисленных подушек, чтобы скрыть своё смущение от слишком откровенной позы, от того, как к нему прикасаются, где прикасаются. Чужие пальцы оглаживают подрагивающие непонятно из-за чего бёдра, уходят в сторону лишь для того, чтобы помочь встать на четвереньки. Полностью его, открытый и вряд ли станет перечить.

Он медленно привыкал к поглаживаниям, к прикосновениям жреца там, где и не помыслил касаться себя. Пальцы с силой сжимают округлые ягодицы, горячий поцелуй расцветает цветком желания не только на пояснице, но и внизу живота. Менетнашт, словно прочитав его мысли, обхватывает пальцами возбуждённую лишь от поцелуев плоть Донкора, медленно двигается по всей длине, размазывая пальцем выступившую капельку смазки на горячей головке.