Уличный целитель Якоб, или Твой выбор (СИ)

Я поспешил к ним, пока не случилось чего-нибудь непоправимого.

— Якоб, ты что, твою мать, здесь устроил?!

И как он догадался, что это именно я устроил? Да, не зря он следователь.

— Генри, не кипишуй, спиливание ветки ничего не даст. Если труп вернётся — она вернётся вместе с ним.

Генри уже хотел что-то возразить, но осознав, что я прав, устало опустил плечи.

— Мы проверили мужчин, что здесь работают, у всех хозяйство на месте. Хотя, может, кто-то не пришёл.

— Ты их считал?

— Да, сто семьдесят три человека.

— Плюс тридцать четыре женщины. Получается… двести семь человек. К сожалению, Якоб, это все. Если только… — Глаза Генри зло блеснули, и меня осенило.

— Карл Густав тридцать, сука, девятый! — сказал я, и следователь ухмыльнулся. О, таким Генри мне нравился! — И как нам его пощупать?

— Попробую устроить, давно хотел проверить кой-какие слухи, но ты будь наготове, — сказал Генри и вошёл в здание, оставив стражей топтаться под дверью.

Я с Велем и шпана сгрудились под дубом. Выстроившись в очередь, пацаны по одному подходили и обнимали моего паршивца, некоторые прикасались к пятну под повязкой, а мелкота так и вовсе, представьте себе, целовала — для этого Велю приходилось вставать на колени. Они утыкались ему в грудь или живот, а он гладил их по спине, голове. Плечи мальчиков вздрагивали, а на рубахе Веля частенько оставались мокрые пятна от слёз. Вель улыбался, но я видел, как за этой улыбкой проходят картины жизней, горя и боли детей. И с каждым новым объятием сохранять улыбку ему становилось всё труднее и труднее. Тогда, протолкавшись через плотное кольцо ребятни, я подошёл, взял его за руку и, без всякого сомнения, распахнулся в небо. И небо буквально обрушилось на меня безжалостным запредельным сиянием, а приливная волна мальчишек, разом обнявших нас и друг друга, поглотила собою. Пустота в их сердцах и тоска по теплу были столь велики, что свет выжег мне душу, унёс пепел, но я был счастлив, видя, как светлеют, разглаживаются их лица, и ни о чём не жалел.

Когда вернулся Генри, мальчишки уже разбежались, а мы со стражами сидели под деревом вчетвером. Стражей, оказывается, тоже затянуло в наш водоворот, и дикими, но радостными глазами они таращились на нас, когда всё закончилось. Вацлав рассказал, что они с Джозефом родились и жили у самой границы в Стране Детей. В одну из ночей на их лагерь тайно напали краги — хищные демоны, способные оборачиваться людьми, и утащили их в плен. Но на обратном пути наткнулись на отряд Генри, что ехал в Страну Детей с тайной дипломатической миссией. Демонов перебили. Из дюжины похищенных детей выжили только тринадцатилетний Вацлав и пятнадцатилетний Джозеф. Они упросили Генри взять их с собой в Царство Людей, так как давно хотели покинуть опасную родину. Воины из них были бестолковые, и они чувствовали себя дома бесполезной обузой. Генри сжалился над мальчишками и приписал к отделу как посыльных, а когда те подросли, перевёл в стражи, но от себя не отпустил.

— Якоб, нужна твоя помощь, — сказал Генри. — Мне удалось убедить Карла, что на него наложили чары нестерпимого жора, и только ты — наш лучший целитель — можешь их снять. Осталось придумать, как оставить его без штанов.

— О, в этом я мастер, идём, Генри.

Мы зашли в приёмный зал. Карл Густав сидел на высоком резном стуле, почти троне, но не совсем, и в нетерпении быстро-быстро дрыгал ногой. Носки его до блеска начищенных туфель еле-еле доставали до пола.

— Это он? — несколько презрительно осведомился голова, махнув в мою сторону рукой.

Даже после того, как этот колобок наорал утром на Генри, я на него совсем не злился, но сейчас…

— Добрый день, господин голова Карл Густав… — Генри умоляюще посмотрел на меня, и я сдержался, не стал называть его порядковый номер, а вместо этого учтиво поклонился и вошёл в годами отшлифованный образ целителя. — Безусловно, это трагедия, что такой великий ум современности прозябает на этом ужасно неудобном стуле. К чёрту традиции, господин голова, вы должны, нет, вы обязаны взять власть в свои руки, пока не стало слишком поздно для всех нас.

Генри смотрел на меня как на умалишённого, а господин голова подался вперёд, и нога его больше не тряслась.

— Маги, Совет и прочая нечисть — все они хотят одного: умалить вашу волю, волю Царя, что от рождения бежит в венах. Подсылают шпионов, наушничают, насмехаются, саботируют распоряжения и попросту вредят.

— Так и есть, пронырливые ублюдки!

— Но вы не так просты, нет, они ещё не знают, с кем связались!

— О, да, — криво и надменно усмехнулся Карл Густав, — они не знают, а вы…

— Якоб, господин голова.

— А вы, Якоб, знаете?

— Я вижу тень, тень великого Густава, что взывает к вам, своему потомку, вы его последняя надежда! Последний шанс на торжество справедливости! — Рот головы приоткрылся, внимая каждому слову. А Генри, кажется, был готов или упасть в обморок, или убить меня на месте, но, пока он не сделал выбор, я продолжил: — И это, безусловно, вам по плечу, нужно только снять мерзкое проклятие, что отравило всю вашу жизнь, чтобы эти взгляды свысока и мерзкие смешки за спиной прекратились раз и навсегда.

— Головы долой!

— Нет, пусть увидят, пусть все узнают, какой вы на самом деле: мужественный, благородный и милостивый к подданным, но не к врагам, предателям и завистникам! Но прежде мы должны снять проклятие, раздавить эту мерзкую гадину, отравляющую вашу душу и тело.

— Что мне делать, Якоб?

— Помочитесь в него. — Я взял со стола хрустальный бокал и протянул его Карлу.

— Я… я, конечно, могу, но, бога ради, зачем?

— По цвету мочи я определю тип проклятия и тут же сниму его с помощью соответствующего заклинания.

Карл Густав слез со стула и, переваливаясь с ноги на ногу, развернулся ко мне. Лицо его раскраснелось и выражало некоторое смятение.

— Якоб, вы же как доктор.

— Безусловно, Карл, всё останется между нами. Генри, будьте добры, подождите нас в коридоре.

— Да, Генри, оставьте нас.

Чуть замешкавшись, Генри нетвёрдой походкой вышел из зала.

— Вам придётся мне помочь, Якоб, сам я…

Карл обхватил руками живот, и стало очевидно, что те до нужного места не достают.

Я задрал его шёлковую рубаху и стал развязывать штаны.

— И ещё, Якоб, — заспешил он, — в детстве…

— С вами случилось ужасное несчастье, я понимаю и сочувствую, что судьба оказалась к вам столь несправедлива.

Карл опустил руки, а я стянул с него штаны. В нависающих складках жира я с трудом нашёл тот небольшой фрагмент, что остался после операции, и, хоть в этом уже не было никакой необходимости, подставил бокал. Карл с натугой пару раз прыснул.

— Этого достаточно?

— Да, вполне, — сказал я и помог ему облачиться.

Поднял бокал и посмотрел на свет.

— Ну что там?

— Всё ясно, как божий день, — сказал я, отставляя бокал и поворачиваясь к нему. — Сейчас я сниму с вас проклятие. — Удивление, неверие и надежда плескались в по-детски доверчивых глазах Карла, словно кто-то пообещал, что чудо возможно, и ему очень захотелось в него поверить. — Садитесь, Карл. Нет, не на этот пыточный стул, а в то мягкое кресло в углу. Хорошо, вам удобно?