Старик и ящер (СИ)

– Добрая госпожа, – начал он снова. – Я пошел куда ты сказала, но наткнулся на ворота из белого металла, похожего одновременно на ртуть и на золото. Ничего чудеснее этих ворот я не видел в подлунном мире, но сад, лежащий за ними, закрыт для меня. Как же я могу воспользоваться травами, что там растут, если не миную ворота?

Богиня протянула к нему одну из шести рук, и старик увидел тонкий, изящной работы ключ из того же металла, что и ворота. Но не приблизился и не попытался взять, ибо даже глупцу было понятно, что богиня не отдает его, а лишь показывает.

– Ворота открываются этим ключом. Окажи мне услугу – и я отдам его. Ты говорил, что отдаришься чем пожелаю, так слушай мое желание. Много людей приходит сюда, прослышав о моей красоте и несметных богатствах, которые я охраняю. Они охвачены похотью, вожделением, страхом и жаждой наживы. Они говорят со мной о золоте и белой ртути, о волшебных цветах моего сада и о том, как прекрасны мои руки. Я даю им что они хотят, а затем пожираю зубами всех живых существ, которые собрала. – Богиня оскалилась, и старик увидел, что верхний ряд ее зубов являет собой сплошную режущую кромку, а нижний – частокол ящериных клыков. – Они говорят о себе и обо мне, – продолжала хозяйка дома, – но никто не говорит о любви или милосердии. Расскажи мне о милосердии, и, если твой рассказ тронет меня, я отдам тебе ключ.

– Что ж, изволь, – поклонился старик. Усевшись на полу напротив богини, так, что пришлось смотреть на нее снизу вверх, он начал свой рассказ.

… То было много лет назад, так давно, что и не упомнишь точно. Еще не родилась третья дочь, душа моя Эйза, когда бродил я по южной Герне в поисках солнечной кошки. Говорили, кошка жила на знаменитом Медном берегу, в колыбели чудовищ, а солнечной звалась оттого, что пожирала отражения солнца в воде и потому каждая ее шерстинка сияла как золотая нить. Так я забрел в одну пустынную местность, где лишь глина и песок царили безраздельно. А надо сказать, что Медный берег и самая Герна – край богатый и плодородный, и пустынь там никогда не бывало. Я немало удивился этому и оттого решил исследовать странное место и задержаться дольше, чем собирался вначале.

Днем солнце палило так нещадно, что, не знай я, где нахожусь, решил бы, что забрел в степи Западного Лаурадамана, к самому огненному поясу, где вся вода, что есть в человеке, может высохнуть за десять ударов сердца. Однако ночью пустыня сделалась еще более зловещей. Не успела погаснуть заря, как вокруг воцарился страшный холод, такой, что, не знай я, где нахожусь, решил бы, что злой рок занес меня на крайний север, в ледяные пустоши. Поднялся сильный ветер, и я решил найти укрытие, чтобы переждать бурю. Так я долго шел по однообразной равнине, пока передо мной не выросла стена. Была она выше самой высокой сосны на моем острове, вся черная, будто уголь, и я сел под ней и стал ждать, когда ветер утихнет. На камне я заметил трещины, какие создает на скальных породах резкая смена тепла и холода. Эти трещины, словно порезы, тянулись вдоль всей стены, и я подумал, что несчастлива скала, оказавшаяся в этом гиблом месте.

Наутро сделалось жарко, будто в печи, и я решил обойти стену и узнать, насколько она велика. Я шел так долго, что солнце миновало зенит, а стена все тянулась и изгибалась, и не было видно ей конца, и до границы земли и неба доходил потрескавшийся гранит и терялся в мареве. Тогда, моя госпожа, я обернулся соколом, ибо могу принимать облик любого существа на земле, и поднялся так высоко, что смог перелететь через стену. И вот, госпожа, я увидел лабиринт, такой огромный, что твой дом мог бы поместиться в нем сто раз и потеряться. Лабиринт тянулся насколько хватало глаз, и даже зрение хищной птицы, острее которого нет на земле, не могло увидеть противоположную стену. Внутри лабиринт был черен как ночь, и я понял тогда, что ничто живое не сможет выйти, если вдруг окажется внутри.

Лишь силы неживой природы не боялись его могущества. Молнии разбивали камень, смена холода и жара крошила и резала его, ветры выдалбливали в нем глубокие трещины, и я удивился, что земные пласты еще не расходятся под ним. Я не знал, за что небесное семейство невзлюбило лабиринт, но сердце мое тронула жалость, и я спросил у ветра восточного, за что он и его братья крошат камень и почему бросают с неба молнии и громы. И господин востока, жестокосердный Хинвали, отвечал мне, что в лабиринт носят кровавые жертвы и вымазывают его стены кровью и жиром умерщвленных созданий, а им, небесному семейству, крови не достается, и оттого стремятся они уничтожить лабиринт, дабы показать, кто воистину хозяин здешних мест. Тогда я сказал ему, что заберу лабиринт с собой и унесу на свой остров, где нет людей и никто не будет приносить ему кровавых даров в обход небесного семейства.

Так я призвал все создания, что служили мне, и минуло сорок лун, прежде чем они выкопали лабиринт. Я перенес его в пустынную часть острова и обещал ему богатые дары, которыми он насытится до того, что дитя сможет без опаски играть под его стенами. С тех пор минуло много лет, и слово мое твердо.

Сказав так, он замолчал. Молчала и богиня, глядя на старика неподвижным, ничего не выражающим взглядом. Затем губы ее дрогнули, искривились и вытолкнули слова:

– Этим рассказом ты собирался тронуть меня, старик? Даже глупцу понятно, что не милосердие двигало тобой, а жалость. Она же всегда исходит из собственной выгоды: жалостливому неприятно видеть чужое страдание. Он оказывает милость из своекорыстия. Я слышала об острове и о лабиринте: кто ни приплывал к твоим берегам за богатством или рукой твоей дочери, даже тех, кого прибивало волнами, ты отдавал лабиринту, избавляясь от нежеланных гостей. Никогда дитя не будет играть под его стенами, ибо каждый камень и каждая трещина в этих стенах залиты кровью гуще, чем мое жилище. Ты не добрее меня, старик, и тебе не тронуть моего сердца.

– Так я расскажу тебе о любви, – раздался внезапно голос. Был он глух и низок, словно рокот дальнего обвала – то говорила змеиха. Старик не мог не заметить, как похожа она на ящера. Но, если речь того разливалась трелью, слова его матери были тяжелы и грубы, будто камни. Потому, видать, и не открывала рта, что ей трудно было говорить. Змеиха тем временем продолжала: – Много лет назад я отяжелела и покинула дом в пустошах далекого востока, чтобы искать поживы в земле Ласса. Там поймал меня лесной бог, сломал крыло, выбил зубы и посадил на цепь. Луна, верно, сменилась в небесах сотни раз, пока я сидела в подземелье. Вскоре я разрешилась от бремени и принесла одиннадцать яиц. К тому дню я уже знала, что лесной бог пожирает собственное потомство, и хотела сожрать яйца первой, если он только подойдет ко мне. Ибо я была голодна и ни разу за все время, что сидела на цепи, не проглотила ни куска мяса. Но он не обращал внимания на мое потомство, и мне подумалось, он оставит ящерят в живых.

Минуло еще несколько лун, и они стали разбивать скорлупы. Тогда лесной бог схватил их и сожрал сразу десяток. Не тронул лишь золотого, с железной полосой на хребте. Я спрятала его у себя под брюхом и укрывала все время, когда лесной бог приходил ко мне. Но, как всякое дитя, мой отпрыск был непоседлив. Однажды он выбрался из укрытия, и царь леса нашел его. Удача целовала моего сына при рождении и даровала ему волшебную силу. Он меняет облик как захочет, лишь чешуи не сбросит. Так он сбежал от лесного бога, и с той поры я лишь раз видела его.

Богиня кивнула.

– Ты заботливая мать, и заслуга твоя велика, – отвечала она. – Но напрасно ты думаешь, что твой рассказ меня тронет. Всякая мать, сколько их ни есть на земле, поступила бы так же. Не сердце вело тебя, а утроба, и нет в том любви.

Воцарилось молчание. Решив не обострять разногласие, старик поклонился в пояс и произнес учтиво:

– Что же, добрая госпожа, мы достаточно отняли у тебя времени. Пора, как говорится, и честь знать. Твой дом был весьма гостеприимен, но не стоит злоупотреблять твоим радушием, да продлятся твои годы до скончания мира.