Light (СИ)

— Тэхён! — передразнил его Чонгук.

— Заткнитесь! — Чимин встал между ними, расталкивая обеими руками. — Я тоже здесь, вообще-то!

После того, как его донсэны встали «по струнке смирно», Чим немного успокоился. Ему, на самом деле, нужно было выпить. Очень срочно. А одному так не хочется. Он не помнит тот момент, когда толкнул младших в спину в направлении их общей комнаты. Не помнит, как посадил их обоих на кровать и не помнит, как притащил с кухни какое-то не очень крепкое пойло, но зато в больших количествах. Красное полусладкое, кажется. Опустевшие бутылки были благополучно выброшены в окно, поэтому Чимин и не помнит. Единственным, кто держался более-менее трезвым, был Чонгук. Но и он не выдержал в итоге и начал что-то рассказывать заплетающимся языком, кто ж его слушал-то? Оказывается, Тэхён. Даже выпив больше, чем эти два идиота вместе взятые, он держался все еще достойно: со стула не упал, на ковер не наблевал, к Намджуну бить морду пока еще не пошел. Хотя подождите-ка… К Намджуну?

— Ребята, — еле выговорил каждую букву Тэхён, — мне это… — его уносило в какую-то совершенно другую степь, он даже забыл, что сказать-то хотел. — Мне надо…

Тэхёну, на самом деле, к выпивке не привыкать. Сколько всего он перепробовал в борделе по собственному любопытству? Сколько всего в него вливали и вкалывали насильно? Он даже и не помнит. Но сейчас он напоминает самому себе подростка, который только-только ощущает на себе понятие «напиться в дрободан». Чонгук и Чимин смотрели на него и терпеливо ждали, пока он закончит предложение. Но Чимин не выдержал минутного молчания.

— Что тебе там надо? — он лежал на кровати и пытался не смеяться, но не получалось. Вышло как-то истерически, на грани, будто он смеется лишь для того, чтобы не закричать.

В голове у Тэхёна что-то щелкнуло. Он резко встал со стула, опрокидывая его, и чуть сам не опрокинулся.

— К Хосоку. К Хосоку мне надо, — на одном дыхании выдал он.

— Нет, не надо, — категорично, в оба голоса. Чимин и Чонгук посмотрели друг на друга, удивляясь, как синхронно они произнесли это. И каждый — по своей собственной причине.

— Не надо, — повторил Чонгук и посмотрел Тэхёну в глаза. А тот и вовсе бессилен против этого. Как он может сказать Чонгуку «нет»? Как? Это невозможно.

Чимину уже кажется, что он тут и лишний вовсе. Немного обидно, конечно, но кто сам бросал их довольно часто, чтобы побыть немного с тем, в чьем присутствии сердце оживает и умирает одновременно? Чимину вновь хотелось оказаться в той комнате, вместе в одной кровати, но у него руки дрожат теперь не от холода, а от дикого страха. За себя ли? Он не понимает.

Тэхён садится рядом с Чимином, специально не встречаясь с Чонгуком взглядом. Как же? Он ведь обещал, что не уйдет. Вот и не уходит. Ему бы хотелось верить, что это обещание он выполнит.

Когда младшие засыпают, каждый на своей кровати, Чимин садится на стул, еле дыша. Ему сложно, ему больно, он не знает, что выбирать. Тут на кону стоят чужие жизни, но когда эти жизни для тебя — ничто, как и люди, которые этими жизнями живут, терять не так болезненно. А когда эти жизни важны для тебя, когда ты знаешь их с самого детства и когда ты считаешь человека с этой жизнью на кону своим другом… Все становится очень сложным. Что ему выбрать? О чем просить Юнги, у которого руки в крови перепачканы из-за одного лишь Чимина?

— Простите… — он закрывает глаза руками, упирается локтями в колени и, наконец, выпускает все. Абсолютно все. — Прости меня… Тэхён, прости…

Слезы градом, а в душе вновь метель. Кого он делает несчастным? Да, кажется, всех вокруг.

*

Хосок стучится в дверь, без каких-либо колебаний, с уверенностью, с решительным взглядом.

Тэхён действительно для него тяжелое бремя. Любовь не всегда красива, не всегда приятна, и не всегда взаимна. Поэтому Хосоку сейчас больно, но он сделает то, что должен. Ему так станет легче. И кто будет его винить в этом? Да все, наверное. Особенно Тэхён. Тот, чей взгляд добрый-добрый, яркий и чистый даже несмотря на то, сколько дерьма сделал для него Хосок. От бремени следует избавляться… Так легче жить и дышать. Чон Хосок думает именно так. Хотя могут ли мертвые винить кого-то?

За дверью слышится безразличное, но строгое «Войдите», — и Хосок заходит.

Губы Намджуна складываются в букву «о», а сам он смотрит на Чона каким-то странным взглядом. В этом взгляде усмешка.

— И чего ты тут забыл? Интересно, — Джун складывает руки замком и кладет на них подбородок. — Присаживайся. Говорю сразу, что если речь пойдет о твоем увольнении, то можешь выметаться из этого кабинета и, желательно, забыть к нему дорогу.

— Убей его.

Намджун поднимает одну бровь. Хосок же повторяет:

— Убей.

— Не ломай драму, Хосок. Что ты несешь? — он взял ручку и начал крутить ее пальцами. — «Его» — это Тэхёна? Неужели ты, покрывая его все эти годы и упорно делая вид, что думаешь, будто я ничего не знаю, решил избавиться от него? — Джун громко приложил ручку об стол, накрывая ее ладонью. — Неужели ты не такой хороший и бравый герой, как я предполагал?

В глазах Намджуна мелькала ярая заинтересованность. Да черт, это было слышно даже по голосу.

Сердце билось как бешеное, но что Хосоку терять? После Тэхёна — нечего. Ему даже самого себя не страшно потерять.

Намджун достал с полки красное полусладкое вино и два бокала, понимая, что ответа пока что не последует. Он поочередно наливал жидкость цвета крови в каждый из бокалов, наполняя их даже меньше, чем наполовину.

— Он мое бремя, — Хосок утвердительно кивнул головой, будто соглашаясь с собственными словами. Бремя. Тэхён — проблема. Бремя для Хосока. Именно так, и никак иначе.

— Даже так? — Джун улыбнулся.

В груди горело. Это предательство. Хосок понимает это. Он виноват, он убийца, но что еще можно поделать в такой ситуации? Что изменить? Чон сидит, еле переводя дыхание, и смотрит Намджуну прямо в глаза.

Вот оно.

Он прочитал все его мысли, у этого выродка не было никаких сомнений насчет слов Хосока. Совершенно никаких. Чон попытался изменить последние годы жизни этого парня, стирал память, вставлял новые фрагменты, приписывал психические заболевания и склонность к самоубийству. Это то, над чем он работал последние годы. Лоб вспотел, голова болела так же, как и глаза: сильно, отдавая пульсирующей болью по всему телу.

Намджун сидел с пустым взглядом, смотря куда-то на Хосока, но словно и не на него вовсе; видел будто сквозь него.

«Получилось…», — пронеслось в мыслях.

Это было тяжело. Слишком тяжело. Осталось только дождаться, когда этот кусок протухшего мяса перережет себе вены. Хосок уже тысячу раз успел извиниться перед Сокджином, ведь у того смелости не хватило даже дать отпор этому тирану. А Чон смог. Он защитил Тэхёна…

…он думал так.

Нервозность никогда не была хорошей чертой.

Хосок перенервничал. Захотел пить. А бокал с вином стоял на столе как-то слишком одиноко. Чон не удержался.

Горло обожгло изнутри, шею словно скрутило, переламывая все хрящи. Жидкость застряла где-то у основания языка, вызывая рвотный рефлекс. Хосок перестал дышать — вино сильными потоками забилось в носоглотку.

Он свалился на пол, руками цепляясь за ковер. Открывал и закрывал рот в попытке выплюнуть этот яд из своего рта, но не получалось: засело намертво.

Перед глазами мелькала яркая улыбка. Улыбка, которая предназначалась не Хосоку, но это было уже не важно. Он лишь хотел, чтобы Тэхён был счастлив. Но что же натворил? Что же наделал? Казалось, Хосок даже плакал вином. Тем самым, что обжигало горло и засело где-то в носоглотке и у основания языка.

Хосок хотел спасти Тэхёна.

Но кто бы подумал спасти его самого?

Воздух закончился полностью. Чон уже не дышал, не бился в конвульсиях, не старался сделать вдох. Его тело мирно лежало на ковре, кончики пальцев больше не дергались.

«Он виноват, он убийца…»

Но на самом деле убийца здесь только один.