Light (СИ)

— Я люблю тебя, — услышал Ким словно через толщу воды; будто он тонет, а сверху раздается то ли плач, то ли мольба. Хосоку не стоило говорить этих слов, если он знает ответ, но требуется ли ему этот ответ?

— Я знаю, — но Тэхён не протягивает даже руку на этот плач, что слышится уже где-то далеко.

Хосок сжимает его в объятиях сильнее, уже не боясь, что хрупкое создание в его руках рассыпется. Все же, ему нужен был ответ, хоть какой-то отклик. Словно для него это воздух, который за эти два года полностью иссяк в его легких, ломая напрочь изнутри, вытряхивая всю душу из тела.

Тэхён так и заснул, прямо в объятиях, прямо на диване Хосока. У него глаза опухшие, щеки красные, а само лицо бледное-бледное, словно он не спал целую неделю; поэтому Хосок аккуратно кладет его голову на подушку, а потом накрывает одеялом. Он гладит его по спине и старается придумать хоть что-то, пусть и не на совсем трезвую голову.

Но в эту не совсем трезвую голову не приходит абсолютно ничего.

Только одна-единственная безумная идея, которая точно ничем хорошим не кончится. Но Хосоку стоит попробовать. Ему нужно.

========== chapter 12 ==========

Комментарий к chapter 12

мне тоже не хватает вигуков ребята ;_;

поэтому эта глава для тех, кто изголодался точно так же, как и я.

для атмосферы рекомендуется включить The Sweeplings — What Have We Become

*

Чонгук тихонько переворачивал страницы тетради с конспектами, пытаясь по старой привычке выучить еще хоть что-нибудь, да так выучить, чтобы посреди ночи можно было разбудить его и задать вопрос по теме, которую Чон зубрил как проклятый, а он ответит на него, даже не запинаясь. Отдав всего себя на растерзание учебным будням, он полностью забыл, кем хотел стать. «Счастливым человеком», да? Но, на самом деле, раньше он хотел быть свободным, а сейчас что-то поменялось, теперь ему не свобода нужна, потому что запертым он себя не чувствует больше; ему нужно счастье и тот, кто Чонгуку его дает.

Отчего-то ему сейчас невыносимо одиноко и неспокойно: то ли из-за того, что в комнате общежития никого нет, хоть уже и глубокая ночь, то ли из-за того, что нет хёна рядом. С ним как-то привычнее, теплее. Счастливее.

Сегодня весь второй курс полностью сняли с пар, поэтому Чонгук находится в этой комнате где-то с одиннадцати часов утра, безуспешно поглащая красивый и ровный почерк Тэхёна, который (каким-то неимоверным образом) мешает Чонгуку сосредоточиться и запоминать материал. Он вспоминает, как хён держит ручку правой рукой. Тэхён немного неуклюжий, немного неловкий и самую малость невнимательный; на его ладонях всегда красуются темно-синие линии чернил от ручки, а он даже не замечает этого.

Чонгук вспоминал те ощущения, когда Тэхён мазал его руки кремом; такие мягкие, аккуратные, но движения этих рук немного неуклюжи, как и их обладатель. Чону было немного больно и неприятно, ведь ладони жгло не по-детски. Старший проигнорировал тогда вопрос, заданный Чонгуком, проигнорировал его просьбу, но…

«Если ты солжешь мне сейчас, то я тебя возненавижу! Ты хочешь, чтобы я тебя ненавидел?!»

Просто Тэхён тогда не солгал.

Это грело душу, а на лице Чона застыла глупая улыбка. Он так и смотрит в эту тетрадь, что выглядит потрепанной, но зато внутри тут нет ни единой помарки. А в конце этой самой тетради лежит вырванный листок, на котором их совместная небольшая переписка в самый первый день знакомства; именно в тот день Чонгук дал свой номер телефона Тэхёну. В голову взбрела странная идея, Чон бы даже сказал, что безумная, но он как-то на автомате взял в руки ручку и написал свое послание Тэхёну на этом самом листочке, прямо рядом со своим номером телефона.

На следующей неделе начинается ежемесячный турнир. Впервые за пребывание Чонгука на втором курсе. Но что он сделал? Он написал в бланке отказ от участия. Зато, насколько он знает, участвует Юнги, выход которого он уж точно ни за что в жизни не пропустит, потому что раньше Мин не принимал участия. Кто бы знал, почему.

Зато младшему известно, что в этом турнире не принимает участия Тэхён. И не участвовал никогда. Тут Чон хотя бы знает причину.

Уже поздно, Чонгук волнуется; поэтому он берет в руки телефон и впервые нажимает на кнопку вызова, смотря на фотографию Тэхёна в контактах. Отчего-то улыбается, а руки его немного дрожат. От волнения ли? Кажется, если он с ним заговорит, то будет заикаться и произносить слова дрожащим голосом. Но Чонгуку Тэхёна хочется услышать. Увидеть хочется еще больше… Сейчас ведь действительно поздно. Но когда на другом конце провода поднимает трубку Хосок и проговаривает тихое: «Да? Тэхён спит, извините, перезвоните завтра, пожалуйста», — и бросает трубку, у Чонгука начинает дрожать не голос, а сердце. Так ошалело и лихорадочно, что хочется приложить руку к груди и вырвать что-то, что мешается где-то там, глубоко внутри. То, что задевает каждый нерв и пускает по всему телу холод. Голос Хосока заспанный, а Чонгук, словно в прострации, все еще держит телефон у уха, надеясь услышать хоть что-то еще, помимо гудков.

Хоть что-нибудь.

Но перестает, кажется, слышать стук собственного сердца, которое готово было выскочить из груди буквально несколько секунд назад.

Он смотрит на свое послание, написанное на том самом листке. Невольно улыбается, а по всему телу мелкая дрожь проходит. Почему-то сейчас Чонгуку действительно холодно. Закрывает глаза и откидывается на спинку стула, написав Тэхёну сообщение.

«Хён, я волновался за тебя. Надеюсь, все хорошо. Спокойной ночи»

На самом деле, хотелось побежать туда, где поднял трубку телефона Хосок, но Чонгук просто не знал, куда идти. Но даже если бы и пришел, то что бы сказал?

И давно, интересно, Тэхён в таких отношениях с Хосоком?

Но тут в голове что-то щелкнуло. Словно Чонгук, наконец, заметил одну недостающую деталь картины, которая теперь была не размыта, а видна ясно и четко. Чон вспомнил свой немой вопрос, так и не озвученный, который он задал скорее себе, нежели кому-то еще. Почему Хосок остался здесь в качестве лектора, если ненавидел академию всем своим нутром?

Из-за Тэхёна.

Он остался здесь именно из-за него.

Нет, возможно, Чонгук ошибается, и в нем просто играет непонятно откуда взявшаяся злость, но он помнит тот хосоковский взгляд. То, как смотрит он на Тэхёна, и то, как смотрит на Тэхёна Чимин — две совершенно разные вещи. Это так, мать его, заметно. Настолько, что Чонгуку хочется выть в голос, закричать от беспомощности и, сорвав голосовые связки, сползти вниз по какой-нибудь стене, туда, прямо в пропасть. Будто растратив силы бороться за что-то.

Чон успокаивается, садится на кровать Тэхёна и проводит ладонью по гладкому покрывалу. Холодно. Ложится на мягкий матрас и, несмотря на всю тяжесть век, не смыкает глаз. Смотрит вверх, прямо в потолок, надеясь отвлечься хоть на что-нибудь, пытаясь найти что-то. Но его глаза не находят совершенно ничего, поэтому воображение решает сыграть очень злую шутку. Перед глазами снова он. Улыбается нежно-нежно, смеется, радуется чему-то. Тэхён тянет руки вверх, словно пытаясь дотянуться до солнца, не понимая, что если взлетит слишком высоко, то сгорит. То ли от собственного пламени, то ли от пламени самого солнца.

Чонгук закрывает глаза и тихо плачет.

Тихо, бесшумно, без слез.

Он не понимает, почему. Не понимает, зачем. Он не хочет видеть этого. Хотя бы потому, что в его воображении Тэхён всегда сгорает заживо. А улыбка все никак не меркнет; он просто радуется, все еще тянет руки вверх, надеясь, что кто-то подаст ему раскрытую ладонь в ответ. Но в ответ — ничего.

Комната наполняется холодным ветром. Нервы ни к черту, Чонгук и так знает. Он действительно потихоньку сходит с ума. Не может контролировать собственные силы, поэтому они вырываются напрочь — это же насколько он слаб морально? Или это его способ «Кричать во все горло»?

Мягкий свет от лампы почему-то сейчас раздражал. Ее бы выключить, по-хорошему, но Чонгук не может встать.