Light (СИ)

— Кто вы? — голос немного охрип, чувствовалась слабость, но Тэхён чувствовал комфорт и спокойствие.

Мужчина на это лишь рассмеялся и указал младшему на ванную комнату, как бы говоря, что ему следует принять душ.

Этот человек попросил называть его то ли «мастер Чой», то ли «учитель Чой», правда, Тэхён не помнит. «Дядя Чой» стало для него привычным обращением к старшему за каких-то 4 месяца. Младший будто обрел второго отца, который никогда не спрашивал о том, как Тэхён вообще оказался на улице чуть ли полуживым. И никогда не спрашивал о силе. Дядя Чой учил его грамоте, правописанию, чтению, сидел с ним в комнате до тех пор, пока тот не уснет. Холил и лелеял, растил свою драгоценную лилию, ухаживая изо всех сил, не жалея даже денег. Потому что когда Тэхёну исполнилось 14 лет, он продал его за большие бумажки. Лилии на то и нужны — чтобы срывать, а после любоваться тем, как гармонично она дополняет твой дом в этой красивой вазочке.

— Вы что делаете?! — Тэхён крикнул на одного из громил, который держал его руки за спиной.

— Спокойно, не брыкайся. Твой дядечка передал нам опеку над тобой.

Тэхён никогда больше не видел дядю Чоя с тех пор, как эти гориллы увезли его из борделя, в котором он жил все эти годы. Теперь его вполне можно назвать полноценным работником, который зарабатывает неплохие такие деньги. Работником точно такого же борделя, только гораздо крупнее и известнее. Накачать наркотиками и затуманить сознание ребенка не составило абсолютно никакого труда — не первый раз попадаются такие гиперактивные. Тэхён теперь добровольно скакал на членах, получая все больше и больше внимания со стороны своих покупателей.

Но сейчас Тэхён не помнит с того времени почти ничего.

Только небольшие отрывки того, как у него было плохое самочувствие, из-за которого он отказал очередному озабоченному папочке, заплатившего «Слишком дохуя бабла за такого наркомана!». Отрывок своего первого изнасилования. Хотя, можно ли считать всю его жизнь одним сплошным изнасилованием? Таким же болезненным, таким, после которого даже кровь идет, не останавливаясь.

Тэхён лежал где-то под мостом, в луже собственной крови. Это напомнило ему о том, как он первый раз поранился, когда у него ноги стали словно ватными. Но сейчас это было совсем другое. Боль, вроде бы, и не чувствовалась, а веки все тяжелеют, не желая больше подниматься. Сознание угасает, а в уголках глаз впервые за долгое время накопились бусинки слез.

Он устал.

Ему так больно, на самом деле.

Боль эту невозможно описать никакими словами: это как будто тебе отрезают пальцы, один за другим, не предлагая даже кусочка марли или любой другой ткани, чтобы хоть как-то остановить кровь.

Этот мужчина провел вдоль живота Тэхёна глубокую линию, маниакально улыбаясь.

Нос разбит, нижняя губа треснута. Фиолетово-желтые синяки по всему телу. Бледно-фарфоровая кожа и выпирающие ребра из-за чрезмерно тонкой кожи.

Да, он действительно выглядел как живой труп.

Его, словно того самого бездомного котенка, подобрали во второй раз. Только теперь Тэхёну было 16 лет и он не попадется на эту же уловку еще раз.

Открывает глаза и видит перед собой бежевый потолок. Такой приятный цвет ассоциируется с чем-то успокаивающим, а этот запах…

С губ чуть не сорвалось еле слышимое «Мама?», но перед Тэхёном стоял молодой парень, который с беспокойством протирал лицо младшего влажным полотенцем. Заметив, что тот проснулся, начал было говорить о чем-то, вот только Тэ не слушал. Он думал о чем-то своем и о боли, которую начал чувствовать — она отдавалась гулкими стуками о ребра, передаваясь по всему телу.

— Как зовут тебя?

Единственное, что Тэхён услышал.

— Что?

Парень напротив рассмеялся ярко, улыбаясь во все тридцать два, сияя словно солнце. Его улыбка казалась такой искренней: Тэхён в за всю свою жизнь видел такую только у своей мамы.

— Скажи мне свое имя.

— Ким Тэхён, — когда в последний раз он произносил собственное имя? И не вспомнит, вероятно. Но был очень рад отчего-то, сам не особо понял тогда. Будто у него, наконец, спросили что-то важное, что исходило из самого сердца, из чистой, словно родниковая вода, души.

Тэхён боялся вновь доверять кому-то, поэтому к новому знакомому относился с осторожностью, стараясь не привязываться. Чон Хосок, на самом деле, не вызывал в Тэхёне никаких неприятных чувств. Он заботился не так, как дядя Чой — чувствовалась любовь, которую Тэхён не успел получить в детстве.

И вскоре Тэ рассказал Хосоку о том, что у него нет силы. Он раскрыл маленькую тайну из своего детства, которую хранил глубоко в сердце, запирая на всевозможные замки. Рассказал, как ушел из дома. Тэхён не плакал, правда. Он даже не хотел. Только Хосок смотрел на это иначе — когда младший закончил рассказ, Хо взял того за щеки обеими ладонями, стирая невидимые слезы большими пальцами.

— Теперь все хорошо.

И Тэхён не сдержался. Хосок давал ему всегда что-то новое: чувства, слова, любовь. И он принимал все, без остатка, но вновь чувствовал, что тянет дорогого человека вниз, словно в пропасть. История словно повторялась, отчего в груди становилось как-то болезненно: Тэхён привязался. Хосок стал ему дорог, дороже чем кто-либо. Даже родители ушли на второй план — с чего бы вдруг? Но просто Тэхён не помнил их имен и лиц. Даже не помнил голоса матери, чью мелодию он пытался вспомнить в детстве каждый раз перед сном.

Тэхён попытался убить себя.

Потому что бежать он больше не мог — попросту не было сил. И желания, кстати, тоже.

Он взял тогда кухонный нож, стараясь не смотреть на собственное отражение, которое виднелось на лезвии. Помнил лишь то, как Хосок, крикнув что-то злым голосом, перехватил нож. У него текла кровь, струйками проходясь по длине всего лезвия, а капельками тихонько падала вниз. Тэхён тогда кричал в голос, закрывая уши руками, будто пытаясь не слышать, как он ломается — как ломается перед Хосоком. Младший произнес тогда только одно слово:

— Пожалуйста…

А после получил сильную пощечину.

Хосок не стал даже обрабатывать свою рану и смывать кровь водой, — а зачем? — а после повел младшего куда-то на улицу. Они оба сидели в автобусе: одного било крупной дрожью и он чуть ли не плакал, а второй сжимал его руку, как бы говоря, что никуда и никогда не отпустит.

Ни за что на свете.

Инъекцию Тэхёну сделали безболезненно, предварительно накормив огромной дозой маленьких круглых таблеток. Познакомился он с отцом Хосока не при самых хороших обстоятельствах, но ничего поделать было нельзя.

— Мы сделали ему этот укол, рискуя тем, что его сердце перестанет биться почти сразу же, — Чон старший взглянул на своего сына с опасением. — Он не проживет долго, даже если выжил сейчас. Понимаешь, Хо?

— Я понимаю, отец.

— Хорошо… Тогда я закажу для него несколько пачек таблеток на полный курс, предназначенный для реабилитации его психического здоровья. Но пойми, что на одних таблетках он не продержится долго. Ему нужны люди.

Хосок впитывал каждое слово, словно губка, ведь жизнь младшего стала для него ценнее собственной. Он так полюбил его, что готов был умереть за то, чтобы Тэхён жил дальше счастливо, забыв о своем прошлом.

— Таблетки для поддержания силы, Хо… Они отвратительные на вкус и запах. Что из этого он больше любит? — Чон старший протянул Хосоку несколько баночек со странными названиями, но он обратил внимание только на картинки.

— Мандарины, — проговорил он задумчиво, не отводя взгляда от одной из банок. — Он любит мандарины.

Если бы не Хосок, Тэхён бы умер еще тогда, под мостом.

Если бы не Хосок, Тэхён бы так и не успел узнать, что такое «жить».

Если бы не Хосок, Тэхён никогда больше не почувствовал бы на себе такое чувство, как любовь.

Тэ пролежал в больнице Чона старшего около тринадцати месяцев, забывая напрочь свою прошлую личность. Забывая то, кем являлся раньше. Забывая про слово «слезы» напрочь. Таблетки явно шли ему на пользу, но людей рядом с ним не было. Поэтому Хосок решил стать учителем в академии, в которой он учился, и представить там Тэхёна как нового ученика. Вот только он стал отдаляться от старшего, переехал в общежитие и, кажется, всем своим видом показывал, что ненавидит Чона.