Good Again (СИ)

По пути Эффи еще и успевала излагать мне городские новости и сплетни. Ее помощь офису мэра плавно перетекла в работу в его же избирательном штабе — он баллотировался в Палату Представителей от Дистрикта Двенадцать. Она подробно рассказывала мне об Уэсли, его успехах в школе, и жаловалась только на его хрупкое здоровье, которое, по ее мнению, он унаследовал от матери. И рассыпалась в похвалах Доктору Агулар, которая за время своего пребывания в Двенадцатом успела вовремя выявить у мальчика зачатки болезней и предпринять необходимые меры, чтобы поддержать его ослабленный иммунитет.

Поначалу ее болтовня действовала мне на нервы. До чертиков хотелось полностью игнорировать и ее, и весь остальной мир. Да что там, я была готова зашвырнуть ее мешок для сбора трав куда подальше. Руки чесались ломать и крушить все на своем пути. Меня бесили даже маленькие, пробивающиеся к свету ростки — да как они смели тянуться вверх и зеленеть, когда моя жизнь, по существу, зачахла?

Но потом я стала невольно прислушиваться к тому, что она говорила, и осознала, что Эффи успела уже глубоко внедриться в маленький мирок Двенадцатого Дистрикта. Она больше не раздражалась из-за того, что местные не могли нормально стоять в очереди… Теперь она звала всех этих людей — старушек, тетушек, членов их семей, торговцев — по именам, и со всеми, похоже, была на дружеской ноге.

И в жизни мэра она играла более заметную роль, чем просто цыпочки из его конторы, и к его сыну была явно неравнодушна, и вместе с Гринфилдом берегла этого ребенка как зеницу ока. В конце концов я обнаружила, что больше не испытываю раздражения, и что болтовня Эффи меня даже отчасти успокаивает. И хотя от этого тягучая боль из-за отсутствия Пита не исчезала, но я хотя бы отвлекалась от мрачных мыслей, что было само по себе ценно.

К середине дня я так умаялась, что взмолилась о возвращении домой, но Эффи все равно не оставила меня в покое и настояла, что останется со мной до тех пор, пока я не съем хотя бы сэндвич. И я через силу впихнула в себя два ломтя хлеба с куском мяса, чтобы она от меня наконец отвязалась. Когда же она ушла, я поднялась наверх, рухнула в постель и принялась следить за танцем пылинок в луче солнечного света.

***

Доктор Аврелий стал назначать мне сеансы значительно чаще, когда обнаружил, что я снова сползаю в депрессию. Не нужно было обладать большим умом, чтобы догадаться, что я впаду в ничтожество, когда рядом не станет Пита.

Мне оставалось только досадливо вздыхать, когда звонок телефона отрывал меня от процесса созерцания пылинок уже по два раза на дню. Неужто нельзя хоть ненадолго оставить человека наедине с самим собой? На мою грубость и отговорки Доктор Аврелий никак не реагировал, и мне невольно приходилось идти у него на поводу и разговаривать весь битый час как полагается. Однако я все равно была с ним не очень-то приветлива.

— Как твои дела сегодня? — спросил он, когда я сняла трубку.

— Невероятно злюсь. Потеряла всякую надежду и чувствую обиду, — ответила я честно, хотя настроения беседовать с ним у меня и не было. — Все сразу. Обычный для меня день в Дистрикте Двенадцать.

— Ну, я определенно ценю твою откровенность. Честность в нашем случае самая ключевая вещь. Как и в любых отношениях. Давай обратимся для начала к твоему гневу. Можешь описать, отчего ты злишься?

Я усмехнулась, застав его этим на сей раз врасплох.

— Прошу, поделись со мной — что тебя веселит. Я тоже люблю посмеяться, — ровно проговорил он.

— Просто забавно, что вы можете прямо вот так, в лоб, меня спросить: Что-де вызывает твой гнев? Не проще ли спросить: А есть ли в твоей жизни еще что-то, из-за чего ты не злишься? Потому что меня бесит буквально все. И все играют у меня на нервах. Когда я не лежу в постели и не валяюсь на диване, я только мечтаю о том, чтобы все вокруг себя разгромить. Меня. Бесит. Буквально. Все.

— И отчего это так, как ты думаешь? — спросил он.

— А, теперь мы притворимся, что понятия не имеем, отчего Китнисс Эвердин так бесится? — выплюнула я.

— Не мое дело говорить тебе, что ты чувствуешь и почему. Я просто хочу выслушать — отчего ты злишься.

В ответ я лишь вздохнула. Меня правда тянуло с ним поспорить. Возможно, покричать. Разбить пару-тройку каких-нибудь ламп. Остатки самоконтроля не позволяли начать все вокруг крушить, но это не означало, что мне не хотелось выпустить пар.

— Ладно. Смотрите. Я злюсь, что мне девятнадцать лет, моя жизнь пошла под откос, а все вокруг продолжают вести себя как ни в чем не бывало. Никто не желает замечать, что я совсем одна и вот-вот двинусь по фазе. Я злюсь на то, что моя сестра мертва, хотя должна была бы жить, но об этом мы уже с вами говорили бессчетное число раз, верно?

— По-видимому, еще недостаточно, но это вовсе не означает, что ты сошла с ума. Пожалуйста, продолжай, — его голос звучал излишне весело, и я подумала, что он бы очень рисковал, будь он сейчас где-то поблизости от меня.

— Я до чертиков злюсь на то, что Пит сейчас в Капитолии из-за того, что я не смогла держать дверь на замке. Я сама в этом виновата, — сердце бешено застучало, дыхание стало резким и прерывистым. — Хочу, чтобы он был здесь, и чтобы все было спокойно, как прежде. Я бы хотела изменить то, что случилось, и чтобы он уже был дома, со мной, — мне пришлось прерваться, потому что слезы готовы были уже вот-вот брызнуть, а мне вовсе не хотелось опять рыдать.

— Ты злишься на Пита?

— Почему я должна злиться на Пита? — выпалила я. — Он не виноват, что его охморили! Не виноват, что его бросили на арене! Не виноват, что полюбил именно меня! — я чувствовала, что близка к истерике, и что если я немедленно не успокоюсь — панической атаки мне не избежать.

Доктор Аврелий почувствовал мое состоянии и принялся терпеливо меня увещевать:

— Прошу тебя, вдохни поглубже, пока тебе не стало плохо. Есть много всего, что нам с тобой еще нужно проработать, но прежде всего — дыши, как я тебе учил, — я сделала, как мне велели: закрыла глаза и сделала десять глубоких вдохов. Только что я едва не корчилась в агонии, а тут все-таки смогла расслабиться и почувствовать себя хотя бы капельку лучше.

Поняв, что я успокоилась, доктор Аврелий произнес:

— Твой гнев обнадеживает.

— Разве? — переспросила я недоверчиво. Я бы не назвала свое сегодняшнее состояние обнадеживающим.

— Потому что ты эволюционируешь от уныния к гневу. Депрессия — это вообще-то пассивный гнев, и она мешает улучшению, потому что в таком состоянии все стопорится. Гнев же, напротив, активен. Он является движущей силой. Это не очень-то приятно и чревато нездоровыми проявлениями, но гнев означает движение, которое в итоге ведет к внутреннему росту.

Он помолчал, чтобы до меня дошло все сказанное. Когда не стало Прим, вместе с ней из меня ушла вся энергия и воля к жизни. Я могла бы умереть от своего уныния. Когда я думала о том, как пытали Пита или представляла себе его мертвым, я впадала в то же состоянии.

— Это иначе, верно? — прошептала я скорее самой себе, чем собеседнику.

— Что «это», Китнисс? Поделись, о чём ты думаешь, — осторожно попросил он.

— Пит не умер, — сказала я, и у меня что-то затеплилось в груди. Мне вспомнилась та трансляция из Капитолия, благодаря которой я впервые обнаружила, что он всё еще жив, цел и невредим. Я реагировала на его отъезд как будто бы он умер, хотя на самом деле это было совсем не так, даже если мое сознание и пыталось убедить меня в обратном. — Мы разговариваем с ним каждый день.

— И он к тебе вернется, Китнисс. Он очень старается, работает на пределе возможностей. Но дело ведь не только в нем. Ты тоже должна стараться. Пытайся преодолеть свой гнев и прийти к спокойствию и умиротворению. Твой гнев обнадеживает, но тебе нельзя за него держаться, потому что он отнимает сил столько же, сколько дает. Ты должна задаться целью и жить как независимая, полноценная личность.

— Я независима! — выпалила я, и гнев во мне вскипел с новой силой.