Нашествие гениев (СИ)

— Ну и? — не выдержала я минуты через три напряженной игры в гляделки. Гогглов на Дживасе не было, но это не облегчало мне задачу: я не понимала, чего он хочет и зачем только что обнимал меня, как любимого плюшевого медведя, потому что в глазах у него пестрел целый калейдоскоп эмоций.

— Как рука? — тихо спросил он. — Я вправил, но… Болит?

— Нормально, — фыркнула я. Снова повисла тишина, а затем Майл осторожно спросил:

— Мы можем поговорить?

— Так уже говорим, — хмыкнула я.

— Без сарказма, — нахмурился геймер.

— Это уж как пойдет, — пожала плечами я, усаживаясь у спинки дивана и обнимая колени руками. Чего это с ним? Чего он хочет?.. Майл тяжко вздохнул и подполз ко мне, усевшись напротив.

— Понимаешь, я должен пояснить… — наконец сказал он, спустя еще пару минут.

— Валяй, — вяло бросила я, и он, кивнув, выдал:

— Я не лгал тебе. Никогда.

— Вот спасибо, утешил! — раздраженно бросила я, не понимая, к чему он клонит, но Дживас только покачал головой и заявил:

— Нет, дослушай до конца.

Я надулась, как мышь на крупу, и кивнула, приготовившись слушать, а Майл продолжил:

— Я правда хотел быть с тобой, и думал, что у нас что-то получится, но потом я понял, что это невозможно. Месяц. Один месяц. А потом я умер бы. Я бы не ушел, не оставил тебя, а именно умер. Знаешь, я никогда не забуду выражение лица Михаэля в тот момент, когда он говорил, что если бы была возможность что-то изменить в прошлом, он бы изменил лишь одно — не взял меня на захват Такады. Я не хотел, чтобы ты испытала ту же боль, что и он, потому что он мне очень дорог, он мой друг, но ты… Ты — совсем другое дело, и я не хочу, чтобы ты переживала смерть того, кого любишь. Потому я решил во что бы то ни стало сделать так, чтобы ты сама захотела расстаться со мной и чтобы ты не жалела, когда я уйду. Может, это и глупое решение, но я решил причинить тебе боль, разочаровав тебя, вместо того, чтобы дать месяц нервотрепки и ожидания моей смерти, а затем и саму эту смерть.

— И когда же это ты такое решение принял, и с чего вдруг? — съязвила я. Мозги отказывались адекватно оценивать ситуацию и трезво мыслить. Они в принципе мыслить отказывались, потому я язвила — это моя защитная реакция…

— Оскар Уайльд, — нахмурился Майл. Я удивленно посмотрела на него, не понимая, при чем здесь великий писатель, но тут услышала продолжение…

— «Но убивают все любимых, —

Пусть слышат все о том.

Один убьет жестоким взглядом,

Другой — обманным сном,

Трусливый — лживым поцелуем,

И тот, кто смел, — мечом!» Когда ты прочла эти строки, я спросил: что, если не убивать любимого? Помнишь, что ты ответила? — я нахмурилась, а Майл сказал: — «Значит, умрешь сам, став жертвой, и уничтожишь убийцу своей смертью». Именно тогда я понял, что ты умрешь вместе со мной. Нет, не кинешься с высотки — ты умрешь душой. Запретишь себе любить и быть любимой и закроешься в одиночестве. Потому я решил, что будет лучше, если ты будешь презирать меня, а когда я умру, забудешь. Но я и подумать не мог, что ты скажешь: «Все предают», — а тем более, что ты готова будешь пожертвовать ради меня своей жизнью, несмотря на мое предательство.

Повисла тишина. Я смотрела Майлу в глаза, пытаясь найти подвох, но не видела его, а затем спросила, вспомнив одну его фразу:

— Ты говорил, что никогда не позволишь той, кого полюбишь, подвергать себя опасности. Я спрашивала тебя, соглашаться ли мне на сделку с ним, и ты ответил: «Да».

— Потому что это был единственный способ, — нахмурился Дживас. — Я понимал, что он не оставит тебя в покое и все равно добьется своего, и если бы ты не согласилась, он присылал бы людей до тех пор, пока тебя не избили бы настолько, что либо ты согласилась бы, либо умерла или получила серьезную травму. Я не мог допустить этого. Потому из двух зол выбрал меньшее. Я не знаю, что с тобой случилось в прошлом, но я верил, что ты не проиграешь. И не из-за какого-то бреда о шинигами, как этот урод… Прости, Михаэль показал мне запись. Я просто верил в тебя. Потому я и не пошел с вами, когда на тебя должны были напасть — я верил, что ты справишься. Но… Прости, если бы я увидел, как на тебя поднимают руку, я бы просто убил этих тварей, — впервые в голосе Дживаса я услышала жестокие интонации и непроизвольно вздрогнула, а он продолжил: — Потому я решил, что лучше мне с вами не ходить, хотя чего мне это стоило… А бои? Я не знаю, как сумел сдержаться и не увез тебя куда подальше… Я ведь знал, что это бесполезно, это меня и остановило. А еще я просто верил. Верил, что ты справишься.

Я молча смотрела на Майла, который сжимал кулаки и явно боролся с отчаянным желанием отвести взгляд, но все же продолжал смотреть мне в глаза, а к горлу подступали рыдания, но я изо всех сил их сдерживала. Хотелось поверить ему, хотелось сказать, что люблю его и не отпускать никогда в жизни, но я молчала. «Все предают», — отчетливо звенело в ушах, а перед глазами стояла толстая пелена воды и спина Майла, уходящего из моей комнаты так спокойно, безразлично, сразу после того, как он согласился расстаться со мной.

— Не плачь, — раздался шепот у меня над ухом, и я вздрогнула от того, что с моих щек осторожно стирали соленые дорожки, прочерченные слезами. — Не плачь, пожалуйста.

— Где гарантия, что ты не говоришь все это просто в благодарность? — холодно спросила я, глядя прямо перед собой, в дверцу шкафа. Майл вздрогнул, а затем, отстранившись, спросил:

— Предавшему единожды веры нет?

— Где гарантия, что тогда ты говорил это не из жалости, а сейчас — не из благодарности? — сухо повторила я, не обращая внимания на слезы, текущие из глаз ручьем.

— Ее нет, — едва слышно ответил Майл. — Это твой выбор: верить мне или нет. Но я не лгал тебе. Никогда.

«Все предают». «Как думаете, кто победит: человек, живущий одиночеством, или тот, кто способен поверить в другого человека и ищет того, кто не предаст, а найдя его, обретает настоящее счастье?» «Человека должен вести не разум, а душа».

Фразы вспыхивали в памяти одна за другой, а затем я вдруг подумала: «Я просто хочу ему верить…» Мои руки сами собой поднялись и осторожно обняли Дживаса за шею, и он замер, но в следующую секунду крепко обнял меня и прижал к себе.

— Прости меня, — прошептал он, зарываясь носом в мои волосы.

— Да пофиг, — слабо улыбнулась я, и ощутила невесомый поцелуй на своей щеке. Я поняла, что Майл улыбается.

— Я такой идиот, — пробормотал он. — Хоть и «гений».

— От скромности ты явно не помрешь, — фыркнула я, прижимаясь к этой пакости. Хотелось плакать и смеяться одновременно. Он ведь не обманет меня, не предаст, не причинит больше боли… правда?..

— Это да, — усмехнулся он, и начал осторожно гладить меня по волосам. — Я так много времени потерял… Знаешь, я все же понял. Оказавшись в темноте, в мире Мейфу, я думал только о тебе, и так больно мне было только когда я уходил из этой комнаты в тот день. И я понял: несмотря ни на что, надо бороться до конца и не сдаваться, не опускать руки, не уходить, отказываясь от собственного счастья, даже если шансов на выигрыш нет совсем. Прости, что раньше думал, будто тебе будет лучше, если ты будешь меня презирать.

— Это невозможно в принципе, — прошептала я, уткнувшись носом в шею геймера и зарываясь пальцами в его мягкие, шелковистые волосы.

— Я этого не понимал. Говорю же, идиот.

— Угу…

Повисла тишина, но не напряженная, а уютная, полная покоя и понимания. Я слушала ровное дыхание любимого и его частое сердцебиение, сливавшееся с моим собственным, и постепенно успокаивающееся. Наконец, Майл выпустил меня из объятий и, проведя ладонью по моей щеке, заглянул мне в глаза.

— Спасибо, Маша, — едва слышно сказал он. — Ты не просто вернула меня, ты помогла мне понять, что я не должен был отступать. Я всегда сдавался, всегда спокойно принимал все, что выпадало в жизни. Я готов был с самого начала отдать тебя Михаэлю, а потом, когда шинигами сказала, что шансов на то, чтобы мы остались, нет никаких, решил, что вообще не должен быть с тобой. Я всегда сдавался, но… больше не хочу. Ты показала мне, что нельзя опускать руки, даже если выхода нет. Спасибо.