Нашествие гениев (СИ)

— Ну и? — нахмурилась я.

— Жииив, и не умрет, — пропел Граф и отошел от нас. — Ладно, как бы то ни было, я ухожу, а ты разбирайся со своими проблемами, и когда мне снова станет скучно, я призову тебя в свой замок. Или сам спущусь, кости разомну.

— У тебя и кости есть, человек-невидимка? — фыркнула я. От сердца отлегло, а в голове царил хаос, сквозь проглядывала лишь одна связная мысль: он выполнит обещание, не может не выполнить… Майл, подожди немного. Совсем немного…

— Скорее, шинигами-невидимка, — парировало невидимое существо и, не ответив на вопрос, растворилось в воздухе. Повисла тишина, и вдруг Мэлло едва слышно прошептал:

— Спасибо, Маша.

Я слабо улыбнулась Кэлю, который печально смотрел на меня, а в следующую секунду Дживас открыл глаза, и я, не сумев справится с собой, крепко его обняла. Майл молча обнял меня в ответ, крепко прижав к себе, а затем внезапно отпустил, и я растерянно на него посмотрела. У него в глазах было столько чувств, столько эмоций, что я, не в силах понять что-то, улыбнулась, кивнула и отошла, а Михаэль тут же бросился к другу и крепко пожал ему руку. Душа рвалась на части вместе с сердцем, а в голове билось лишь одно-единственное слово.

«Жив».

Я закусила губу, отвернулась от Майла, смотреть на которого просто не было сил, и подумала о том, что не так уж и важно, рядом он или нет. Главное, чтобы с ним все было хорошо. Потому что я просто люблю его и всегда буду любить. Накатили апатия и сонливость. Хотелось плакать и смотреть на звезды. А еще хотелось хоть на секунду заставить собственную душу перестать болеть. Но я ведь должна быть сильной, да, Майл?.. И я буду.

Я закрыла глаза, глубоко вздохнула, пытаясь привести свои чувства в норму, и, добившись небольшого прогресса, подошла к Писарю, после чего протянула ему пластину, спросив:

— Я должна это вернуть?

— Это подарок Графа, — пожал плечами он. — Он велел мне передать ее.

— Значит, эта мерзость знала обо всем?! — возмутилась я, а шинигами как-то странно, по-доброму рассмеялся и ответил:

— Я же говорил, в Доме Тысячи Свечей пишется Книга Судеб. А это значит, что Граф в курсе всего, что произойдет в грядущем.

У меня аж дыхание перехватило от возмущения, а шинигами снова улыбнулся и заявил:

— Оставьте этот лист себе. С его помощью Вы сможете связаться с Его Сиятельством. Вот только не уверен, что это кому-либо может доставить удовольствие… Граф у нас шинигами… ээ…

— Ошизевший от долгого бытия и развлекающийся за счет других, — выдала я. — Короче, он извращенец.

Повисла тишина, и Писарь едва сдерживался от того, чтобы не рассмеяться, а затем, пробормотав: «Ну, Граф любит книги маркиза де Сада», — растаял в воздухе.

— Ни фига себе у него вкусы, — ошалело произнесла я, и тут почувствовала на предплечьях чьи-то ладони. Обернувшись, я увидела родные зеленые глаза, полные боли, и в следующий миг навалившееся разом нервное истощение заставило мир вокруг исчезнуть в темноте. Ведь он в безопасности, и можно ни о чем не волноваться…

Оскар Уайльд. «Баллада Рэдингской Тюрьмы». Она звучит в моей голове, разливаясь по тьме вокруг колокольным звоном…

«Он не был больше в ярко-красном,

Вино и кровь он слил,

Рука в крови была, когда он

С умершей найден был,

Кого любил — и, ослепленный,

В постели он убил.

И вот он шел меж подсудимых,

Весь в серое одет.

Была легка его походка,

Он не был грустен, нет,

Но не видал я, чтоб глядели

Так пристально на свет.

Я никогда не знал, что может

Так пристальным быть взор,

Впиваясь в узкую полоску,

В тот голубой узор,

Что, узники, зовем мы небом

И в чем наш весь простор.

С другими душами чистилищ,

В другом кольце, вперед,

Я шел и думал, что он сделал,

Что совершил вон тот, —

Вдруг кто-то прошептал за мною:

„Его веревка ждет”.

О, Боже мой! Глухие стены

Шатнулись предо мной,

И небо стало раскаленным,

Как печь, над головой,

И пусть я шел в жестокой пытке, —

Забыл я ужас свой.

Я только знал, какою мыслью

Ему судьба — гореть.

И почему на свет дневной он

Не может не смотреть, —

Убил он ту, кого любил он,

И должен умереть».

Да, он сам убил и сам умрет. Убил — умрет. Это равноценно. Это достойная плата за грехи. Нет, не жизнь. Преданность. Убил — отдай и свою жизнь, будь предан до конца. Ведь ты любил… И я любила, Майл. И до сих пор люблю. Что бы ты ни сказал, что бы ни сделал — прости, я однолюб. И я не смогу отвернуться от тебя. Равно как ты не сможешь убить меня ни искренним словом, ни взглядом, ни сном, равным этой темноте, что окружает меня сейчас. Ты сможешь сделать это лишь своей смертью и еще… Скажи, Майл, почему ты ушел тогда, почему отдалился? В чем причина? Нет, молчи. Потому что если я услышу твой ответ, я могу умереть. Умереть лишь от того, что ты солжешь. Ведь я боюсь, что ты не ответишь искренне на мой вопрос. Главное — не лги мне. Никогда… Это меня просто уничтожит.

Глупая, наивная девочка: полюбила идеал, который оказался не орхидеей, а розой. А у всех роз есть шипы. Как и у ПенРоузов, да, Майл? Прости за старый каламбур… Знаешь, наша жизнь как треугольник Пенроуза: на бумаге, может, и будет выглядеть красиво, а в реальности линии в вершине треугольника не сходятся. И вершина эта будет разорвана. Мы не пересечёмся, Майл, как и линии на вершине этого треугольника, ведь тебя совсем скоро заберут в мир вечной тьмы, но от этого мне уже не больно. Невозможная фигура ведь возможна в проекции на бумагу, и хотя бы во снах я смогу быть с тобой. Это и будет моя проекция, которой я буду жить. Навсегда. Потому что ты все для меня. Ты — жизнь моя. И если ты умрешь, умру и я. Нет, не перережу вены, зачем? Просто умерев, ты убьешь меня этим, забрав мою душу с собой. И она больше никогда не сможет жить. Но мне это и не нужно. Без тебя — не нужно. Потому что ты, Майл Дживас, не понял одного. Глупое существо по имени Маша Алексеева — однолюб. И всегда будет любить только одного человека. Прости. Я просто не могу убить тебя, и лучше будет, если убийцей станешь ты. Я жестока. Собственно, как и ты. Впрочем, не важно. Потому что исход один, и цена назначена. Заплатить за любовь сполна. Заплатить за смерть жизнью. Заплатить за убийство преданностью. Я предана тебе, и я умру, ведь «убивают все любимых», а я тебя люблю. И это не просто слова. Это моя жизнь. Жизнь глупого существа по имени Маша Алексеева. Да и пофиг, как ты любишь говорить, верно? Потому что главное — это то чувство, что сжигает душу и возрождает ее из пепла. Это любовь, Майл. Прости.

«Убил он ту, кого любил он,

Был должен умереть».

====== 38) Правда ======

Комментарий к 38) Правда Примечания беты: тапки мне в студию — буду бить автора.

человек ненавидит мелодрамы

Хотя мелодрама получилась не такой уж и хреновой… Ладно, автор отделается подзатыльником.

Очнулась я, как ни странно, у себя дома, причем в своей собственной мягкой, уютной постели. Левая рука побаливала, но палец мне уже кто-то вправил, башка болела нещадно, дико хотелось пить, а мозги не работали. Но самым странным было то, что меня кто-то обнимал, и, повернув голову, я увидела сопящего в две дырочки Дживаса, нагло дрыхнувшего на моей койке и обнимавшего меня. Я хотела было возмутиться, но не смогла — я снова превратилась в булькающую от удовольствия и передоза кавая лужицу. Прижавшись щекой к затянутой в полосатую кофту груди, я улыбнулась и закрыла глаза, слушая мерное сердцебиение Дживаса. «Живой», — билась в голове единственная мысль, и я даже не задумалась о том, с какого глобального перепоя, или, в его случае, укура, он развалился рядом со мной, да еще и сцапал меня в охапку, как любимую подушку. Шинигами знает, сколько мы так пролежали, но, наконец, Майл завозился и соизволил открыть глаза. Встретившись со мной взглядом, он поспешно выпустил меня из объятий и сел на кровати, но уходить не спешил. Я тоже уселась и тяжким взглядом на него воззрилась.