Я - твое поражение (СИ)

- А в чем же дело?! Я иду с тобой! Всю жизнь мечтал научиться земледелию!

У меня давно не было такого счастливого дня, ни один из сотен предыдущих: когда в роскошных одёжах я принимал коленопреклонённых правителей, торжествовал победу над врагом, или, приносил благодарственные жертвы, никогда, я не был так счастлив, как в том винограднике. На жаре, плавясь от солнечного зноя несколько часов подряд подрезая старые лозы, чтобы в следующем году они дали молодые побеги, сильные, способные принести немалый урожай. Абдалоним, работал рядом, иной раз мы перекидывались парой весёлых шуток, хотя пыль поднятая с земли забивала нос и рот, толстой коркой ложилась на лицо и руки. К концу дня, мы были черны, как эфиопы, от налипшей грязи.

- Бежим к реке, наперегонки!

О боги, я снова стал мальчишкой, факелоносцем Афин, когда отринув напускное величие, первый рванул к неподалёку протекающей речушке, и с разбегу плюхнулся, разгоняя волны. Сзади поднимая мириады сверкающих брызг, обрушился в воду новый знакомый. Схватив меня за талию, приподнял и макнул с головой.

- Мойся до чиста, а то кормить не буду! Славно поработали, славно и поужинаем!

И даже его прикосновения, не вызывали протеста во мне, который принимал только царские объятья, и был горд этим, вдруг что-то надломилось и я совершенно не возражал чтобы Абдалоним хватал меня за самые интимные места, пусть даже с благой целью – хорошенько отмыть. После мы сидели в затухающих сумерках, отяжелевшие после обильного возлияния и отменного ужина, сготовленного хозяином и болтали. Мне не хотелось думать о том, что сейчас Феликс рыщет по округе, врываясь во всякий дом и допрашивая каждого жителя, как летят в разные стороны мои телохранители замирая от нехороших предчувствий, я действительно, не хотел возвращаться к прежней жизни и раздумывал, как бы здесь задержаться подольше.

- Почему ты живёшь один? Разве нет женщины, которая бы скрасила одиночество?

- Женщины бестолковы, от них один беспорядок, к тому же, женившись, мне придётся уделять меньше времени тому, что я люблю на самом деле – моему винограднику.

- Как можно сравнивать любовь к человеку и лозе. Они различны!

- А вот и нет, любовь одна и приходя, она становиться для тебя всем, несчастен тот кому приходиться делить этот дар богов на множество частей и блажен, кто сможет сохранить его целиком.

Заметив, как невольно я поджал задрожавшую нижнюю губу и отвернулся, придвинулся ближе, кладя ладонь на плечо.

- Гефестион…

- Не тронь… ты не смеешь. Зачем ты здесь? Кто ты на самом деле? Почему!

Чувствуя, как комок в горле начинает душить меня, вскочил, ринулся прочь из дома, в полутьме, налетев на косяк, ойкнул и остановился.

- Прости, я причинил тебе боль.

Тихо вздохнул хозяин дома. Я притих, слыша в его голосе искреннее раскаянье.

- И что с того? Ты подарил мне часы счастья, только для того чтобы поглубже влезть в душу, и уязвить её, как уже сделал один мерзавец! Молчи, не вынуждай, казнить тебя за подобную дерзость.

Он подошёл и встал совсем близко, обдавая приятным запахом чистого тела, обнял за талию сильными руками, хотя я и приказал не делать этого. Он положил голову, на вздрагивающее от нервного напряжения плечо.

- Не бойся быть иногда слабым. Здесь никого нет, и я тоже ухожу.

Кто он был? Посланный тобой шпионом? Нанятым Феликсом, актёром? Может, купленным на средства моих новых подданных, философом? Абдалоним мог быть кем угодно, но, меня это более не занимало. Я поступил глупо, не потому что поверил ему, или кому-то из окружения; жестокий урок, однажды преподанный твоим отцом научил меня не полагаться на порядочность казалось бы хороших людей. В ту ночь я впервые почувствовал саморазгружающее равнодушие, впервые, я плакал на глазах чужого, по сути совершенно незнакомого мне человека, как дитя, в захлёб, не требуя утешения. Я мог его убить, казнить за измену, мог, найти иной предлог, мог, но не сделал этого. Та ночь, вымыла слезами из меня добрые чувства, делающие людей людьми, и запечатала сердце.

- Гефестион, за тобой приехали.

- Скажи им, сейчас выйду.

- Куда направишься?

- Дурацкий вопрос, к царю Александру, конечно.

- Значит, ты все для себя решил?

- Да.

- А какова моя участь?

- Стать царём Сидона. Александр хотел, чтобы я нашёл достойного человека на высокий пост, я нашёл. И потому мне здесь больше нечего делать, я еду чтобы соединиться с своим повелителем. И последнее, перед отъездом – сожги свой виноградник, это приказ.

Караван, более чем из ста верблюдов, несущих дары царю, подарки его друзьям медленно двигался по широкой дороге. Уезжая в сатрапию нищим македонцем с одним дорожным сундуком, назад я возвращался подобно Крезу. Выучившись, худо-бедно управлять тупым животным, с помощью длинной палки, величественно поглядывал на слуг, бегущих по обеим сторонам от процессии. Закрывая лицо от летящего песка, белым платом, в широких восточных штанам, в просторном подпоясанном кистями, халате, надетом на шёлковую рубашку, держал спину прямо, как и подобает важному сановнику. Небольшой отряд ушедший со мной в сатрапию, разросся и насчитывал теперь более тысячи человек лёгкой пехоты, вооружённых персидскими острыми саблями и прочными кожаными щитами. Три лоха конницы, колесницы, новые передвижные приспособления для осады, мастерство инженера, которое я не утратил, даже поднявшись на Олимп власти. Хвост шествия растянулся до горизонта, а впереди несли мой личный штандарт. Не слезая со спин взмыленных лошадей, гонцы, носились взад вперёд как тени, сообщая начальствовавшему о состоянии пути, встречавшихся городах, селениях, о местных жителях вышедших к нам по обычаю, с скромными подношениями. Не останавливаясь нигде, разве только для сна, мы догоняли уходящую на восток армию, желая, только одного - как можно скорее соединиться с ней.

И нагнали, неподалёку от границы Согдианы. Отдав приказ ставить шатры, я отправился немного размять ноги. Персидские церемониальные одежды сослужили хорошую службу, никто из соотечественников не признал под ними изменившегося лицом и телом Гефестиона. Все принимали меня за союзного правителя той или иной области и потому не стесняясь, громко по-македонски обсуждали воинов и богатства привезённые с собой. Задумавшись, я неосознанно подошёл к твоей палатке. Навстречу вышел Птолемей. Высокий детина, муж гетеры Таис.

- Гефестион?! Вот уж не признал! Каким ты стал…. Восточным.

- А ты по-прежнему метишь углы на не принадлежащей тебе территории.

- Все еще в обиде на Александра? Да?! Я думал вы давно перетёрли между собой досадные моменты.

Не замечая пустословия, почти искренно удивился твой незаконный брат.

- О каких моментах ты говоришь?! Не понимаю. Впрочем, неважно. Я хочу видеть царя.

Узнав, что ты задержался на охоте и вернёшься самое позднее к сегодняшнему вечеру, хотел удалиться. Птолемей предложил подождать, в шатре. Согласился. И …как быстро я отвык от греческой простоты, увидев несколько складных стульев, одинокий стол заваленный картами, брезгливо сморщил нос.

- Царь по-прежнему не придаёт значения удобствам? Прискорбно.

Птолемей смотрел на меня как на чужака. Может поэтому и побоялся оставлять одного, в комнате полной государственных секретов и постарался скорее спровадить на вторую половину. Здесь хотя бы была претензия на роскошь, жалкая потуга как-то обустроить быт царя царей. Золотые светильники из дворца в Сузах. Медная лохань–ванна, лежанка, с ножками в виде расцветающих лотосовых бутонов. Спящие львы на коврах, брошенных прямо на пол. В глубине низкая широкая кровать, со множеством подушек. Расшвыряв последние, влез на нее и сразу же утонул в необъятных глубинах, вышитой чужеземным шёлком перине, по сумасбродству решив дожидаться тебя в постели. Отлично понимая, что даже за десятую долю моего сегодняшнего поведения заслуживаю сурового наказания. Но, Аид меня раздери, я был зол. Дорога утомила. Зад, отбитый седлом, болел, ему вторила спина, чуть ли не разламываясь выше поясницы. Хотя мой верблюд и обладал плавным шагом, но последние тридцать шесть часов в седле, слишком утомительны и отдохнуть не помешало бы. Опершись на подушку, задремал и очнулся глубокой ночью, от голосов заполнивших палатку. Говорили на дрянной смеси греческого, македонского и персидского. Один их голосов принадлежал тебе. Второй персу. Судя по писклявости выговора, евнуху.