"В самом пекле бессмысленных лет..." (СИ)

Но никакой руки, рисующей изящную черную линию, никакого любования своим отражением - тонкие пальцы стискивают тонкую длинную шпильку, а устремленный в зеркало взгляд невидящ. И кот словно заново узнает ее, словно впервые видит светло-карие - золотистые - глаза с чуть опущенным внешним уголком, чуть надломленные брови, скулы без румянца, лицо бледное и какое-то… впитывающее, поглощающее взгляд. А еще в этом лице есть что-то от приготовления к бою, мига, когда человек свешивает на внутренних весах, перейти ли ему грань, где жизнь и смерть подходят близко и процарапывают на коже свои несмываемые знаки.

- Ирен! - слышится сочный и жизнерадостный мужской голос. Сидящая вздрагивает и поспешно встает. А коту кажется, что сейчас она возьмет оружие и…

Все скользящие двери закрыты, и с галереи кот видит теперь только теневые силуэты за тонкими бумажными створками; силуэты, расчерченные решетчатым каркасом на равные прямоугольники. “Века мечей закончились, пробил час для нас, купцов… Благодарю вас, это вино необычно и прекрасно на вкус, будто персики из садов небесного владыки. - Я предпочитаю белые вина, красные слишком напоминают кровь”.

Силуэт сидящего за столом изгибается, кланяется, не вставая со стула.

“Как хорошо вы сказали, Периэ-сан! Времена крови закончились… Скоро и оставшиеся на севере мятежники будут приведены к повиновению… Следует, поймав, обезглавить, а голову выставить на всеобщее обозрение…”

Слыша это, он чувствует, как дыбом встает шерсть на загривке, а уши прижимаются к голове. До того, о чем говорит купец, еще более месяца, но плоский кусок земли у Итабаши, толпа за бамбуковыми решетками, человек в белом со скрученными за спиной руками, палач с воздетым к голубому небу мечом, - все картины, встающие перед взором до жути реальны, но неподвижны, будто рисунки искусного художника. Говорят, тогда после долгих дней ненастья наступила теплая весенняя погода, и небо отчаянно голубело, и зацвела, наконец, вишня. Сам он не был очевидцем казни Кондо-сана, лишь слышал рассказы тех, кто был тогда там, за бамбуковыми решетками. И видел голову, выставленную на обозрение.

Отчего этот купец так уверенно говорит о том, чего еще не случилось? “Отражений множество, некоторые из них почти не отличаются друг от друга”. Может, ему уже удалось что-то изменить, и вся цепочка событий теперь выстраивается не так, как должна бы?.. Над темными верхушками карабкалась полнеющая желтоватая луна - где-то на ней Лунный заяц все толчет и толчет свое снадобье. Агатовым пестом в нефритовой ступке. Или, может, наоборот, нефритовым пестом в агатовой ступке?

“Как можно желать такого? - услышал он возмущенный женский голос. - Выставить голову на обозрение… Ужасно!”

И заметалась, задрожала неловкость среди всех сидящих за столом, и кот ощутил это всеми кончиками вздыбленной шерсти. Женщина позволила себе… Неслыханно! Но, может, у иностранцев таков порядок? Как нехорошо получилось… Неловко. Недопустимо неловко.

“Вы, госпожа, должно быть, не знаете об этом человеке. Тот, кто именовал себя Кондо Исами, был одним из самых кровавых…”

“Я знаю Кондо Исами за одного из самых добрых и великодушных людей”, - громко и смело ответила женщина.

“Ирен, прекрати сейчас же!” - воскликнул мужской голос по-французски.

Возможно, сказал себе кот, он ошибался насчет Нее…

***

Ирен

Может, даже хорошо, что она надела поверх комона безрукавку темного скромного цвета. Идя от домика доктора Мацумото по самой безлюдной тропинке, Ирен кожей ощущала, как неуместен в этих грустных местах ее нарядный комон, бело-розовый с рисунком из разноцветных вееров. Пожалуй, комон этот уже не подходит замужней женщине. Но семь лет назад на Празднике темноты она была именно в нем, и до сих пор на подоле сохранились едва заметные пятнышки - не то от гари, не то от грязи. Они так и не отстирались. Этот комон был сейчас словно защитные доспехи.

Не стоило вчера устраивать столь глупую детскую эскападу в присутствии тех купцов. Джастин, умница, постарался сгладить неловкость, зацепившись за слова купца про век мечей и заговорив о мечах. Купцы, обрадовавшись возможности выйти из неприятности с достоинством, с охотой поддержали разговор, один заговорил о знаменитых Кикуичимонджи, старинных мечах, отмеченных императорским знаком хризантемы. Джастин и Лоран немедленно заговорили о том, сохранились ли такие мечи до сих пор и возможно ли приобрести хотя бы один. Дальше Ирен не слушала - неловкость была заглажена, и то хорошо. Просить прощения ей совсем не хотелось, она упорно молчала, отмалчивался обиженно и Лоран, и на следующий день с утра уехал по делам, так и не помирившись с женой. Бедный Лоран, подумала Ирен, он совсем не заслуживает такого. Ему нужна милая домашняя кошечка, он не заслуживает росомахи неизвестной породы вроде нее. Бедный, бедный Лоран…

Джастин и доктор Мацумото теперь принимали приходящих пациентов вдвоем. Вчера Ирен помогала им, но сегодня она увидела племянницу Мацумото, горбившуюся за тем самым столиком с записями, где вчера сидела сама. Доктор поздоровался с ней учтиво, но с некоторой опаской - возможно, о ее вчерашней выходке он уже слышал. Хотя… Ирен припомнила, что все последние несколько дней Мацумото-сэнсэй изо все сил старается скрыть свое настороженное внимание к ней. Настороженное, и даже опасливое. Боится, видно, что она проболтается о том, кто живет в одиночестве в дальнем флигельке лечебницы.

Пациентов было немного. Ирен изобразила ободряющую улыбку, но взгляд ее холодно скользнул по серовато-белесым стенным панелям и такому же серовато-бесцветному ряду сидящих людей. Ничем, в общем-то, они не отличались от десятков других, виденных ею в Европе. Те же испуганные, безумные умоляющие глаза. В пансионатах Ривьеры и в альпийских санаториумах люди с деланной небрежностью рассуждали о скором выздоровлении от «легкого бронхитика». Выкашливая меж тем остатки легких. И молча вымаливая взглядом подтверждения того самого «бронхитика». У Соджи в глазах этого нет, подумала вдруг Ирен. Он каждый день ведет свой маленький бой - не закрывая глаз, не притворяясь и не прося пощады.

Она непременно должна еще раз увидеться с ним. И так удачно, что О-Хиса сейчас занята. Пробормотав Джастину какое-то оправдание, Ирен поспешно покинула лечебницу и пошла прямо к реке - если кто и увидит ее сейчас, подумает, что она отправилась прогуляться. И небольшой крюк нужен, чтобы подойти к флигельку будто бы случайно.

***

Окита

Ночь выдалась нелегкой, знобило, сознание мутилось, душил кашель. На излете ночи ему наконец удалось заснуть - только для того, чтобы увидеть…

…прекрасные цветы персика, бело-розовые как юный румянец утра. Они казались светящимися в темной непроглядной ночи, они сыпались и сыпались с темно-индигового неба в черную как деготь непрозрачную воду. И гасли, не долетая до нее, истаивали, как снежинки. Почему-то непременно нужно было, чтобы цветы достигли вод, соединились с ними, отдали черноте вод свое жемчужное бело-розовое сияние. Но воды оставались все такими же темными, а цветы падали все медленнее и медленнее. Они вот-вот должны были остановиться, зависнуть в темной ночной пустоте над самой водой. Ему стало страшно, так страшно, как не было еще никогда - и в этот миг…

…он проснулся - весь в поту, с бешено колотящимся сердцем, с хрипом хватая ртом воздух.

Было уже около полудня, день незаметно наступил на утро, прошелся по нему да и пошел себе к вечеру, серый и хмурый; то и дело начинался дождь, моросил немного и прекрасщался, чтобы вскоре начаться снова. Не притронувшись к завтраку и лишь выпив чаю, он решил пройтись к отмели. Ноги плохо слушались и сейчас он ясно понял, что дни, когда он сможет двигаться, ходить, подходят к концу. Мир сокращался, сжимался вокруг него - сперва исчезли улицы столицы и пьянящий воздух киотских цветов, потом ушло упоение боя и победы; и вот теперь мир его готов был сократиться до размеров комнатки в маленьком флигельке. Но надо было не давать ему сжаться как можно дольше, и Соджи шел, каждым шагом преодолевая слабость и дурноту, то и дело накатывающуюся и задергивающую мир серой пеленой - тогда приходилось останавливаться и некоторое время стоять, смотря в одну точку, пока головокружение не отпускало его.