"В самом пекле бессмысленных лет..." (СИ)

- Что, простите? – переспросил Джастин.

- У них было знамя – красное полотнище с белым иероглифом «искренность» на нем, - пояснил Кидо. - Я знал их командира Кондо Исами, это был весьма достойный человек, тоже, кстати, отсюда, из Эдо родом. И превосходный мастер меча. Жаль, что он выбрал не ту сторону. С Окитой Соджи, первым мечником Шинсенгуми, я тоже был достаточно хорошо знаком и видел его в настоящем бою. Не думаю, что в Японии найдется много равных ему бойцов. И столь же искусных и безжалостных убийц, - прибавил Кидо после паузы.

В горле у Ирен пересохло, она едва смогла выдавить из себя приличествующую случаю светскую полуулыбку. Как живой, встал перед ней Соджи с мечом - такой же, как в тот день, когда он убил в зарослях сусуки тех троих, кричавших “долой варваров”. Она вспомнила, как, убив первого из тех троих, Соджи на мгновение замер, фиксируя движение, словно искусный каллиграф - завершающий штрих. Он убивал красиво, подумала Ирен, и сам это знал.

- И где же сейчас этот… убийца? - голос едва слушался ее.

- Не волнуйтесь, Ирен-сан. Старые времена прошли, - Кидо не смог скрыть удовольствия, произнося это. - Шинсенгуми больше нет, и насколько мне известно, Окита погиб во время одной из битв вместе с их остатками. Относительно остатков - интересный случай рассказали мне…

Дальше Ирен не слушала. Соджи - безжалостный убийца, Соджи погиб, Соджи больше нет… Она не знала, какая из этих обрывочных мыслей ранила больнее.

Япония, Эдо, 1868г

Сайто

В человеческих шагах дорога из Киото в Эдо измерялась парой недель. Коту для того, чтобы пройти этот же путь, потребовалось дней десять - кот может пробираться напрямик, задерживаясь только для охоты, которая бывала теперь гораздо более удачной, чем раньше. В городе охотиться почти не нужно - особенно если разведать все ходы и выходы в харчевнях и рыбных лавках. А вот по дороге приходилось снова вспоминать, как надо подкрадываться к сидящим пичужкам и высоко прыгать, чтобы поймать их. На прохожих расчитывать было нечего - они сами порой довольствовались холодным рисовым колобком с кусочком рыбы и маринованной сливой.

Он долго блуждал по предместьям Эдо - оказалось, что путь в Сетагайя почти не отложился в его полузвериной, получеловеческой памяти. А ведь когда-то он сюда приходил. В той, человечьей жизни.

- Мы готовимся отступать на север. Ты догонишь нас, как поправишься. - Главная трудность - говорить как можно более беспечно и уверенно. Нет, обмануть Окиту Соджи он, конечно, не мог - слишком уж хорошо тот умеет проникать под кожу происходящего и видеть вещи такими, каковы они на самом деле. Но хоть себя бы попробовать обмануть…

- Хорошо. Как только окрепну - догоню вас. - Окита улыбается, и у Сайто комок становится в горле.

- Передай привет Кондо-сэнсэю и Хиджикате-сану.

Возможно, это последний раз, когда они видятся. Но Окита улыбается - будто верит в то, что они еще встретятся. Ослабевший и больной, Окита и сейчас сильнее. И милосерднее.

Если все срастется, если все сделано правильно, тогда есть шанс на то, чтобы смерть не заполучила Окиту - по крайней мере, все будет не так, как было… А как?

Но тут черный кот учуял близкое жилье и шмыгнул в кусты, заслышав приближавшиеся шаги. Запах снадобий, кислый и тяжелый запах болезни - он попал туда, куда нужно.

========== 16. Не сажайте кипарис в слишком сырых местах ==========

Я любил тебя больше, чем ангелов и самого,

и поэтому дальше теперь

от тебя, чем от них обоих.

(И. Бродский)

Япония, Эдо, 1868г

Окита

Пока Хиса убирала в комнате, Соджи вышел на террасу. Холодно. Холодная весна в этом году. Даже молоденькие ивовые листики тут блеклые, словно больные. И кусты в саду зеленеют как-то тускло. А может, это ему только кажется?

- Что нового слышно в городе? - спросил он, когда Хиса, покончив с уборкой, вышла из комнаты.

- Дядя просит извинить, что не сможет теперь посещать вас так часто, как раньше, - с грустью сказала Хиса. Она сняла передник и, аккуратно свернув, держала его теперь в руках. У нее настоящие докторские руки, уверенные и добрые, подумал Соджи. И посмотрел на собственную ладонь.

Между тем Хиса излагала новости - четко, внятно и обстоятельно, совсем как Мацумото-сэнсэй. Она рассказала про иностранного доктора и его помощницу, упомянув о том, что ее дядя придает большое значение обмену знаниями между врачами разных школ. Мацумото-сэнсэю бы в политику идти, с усмешкой подумал Соджи. Заметив, как невесело он улыбнулся, Хиса поспешно заверила, что уважаемому Фудживаре-сану не о чем беспокоиться.

- Я вовсе не беспокоюсь, - отвечал Соджи. - Просто думаю о том, как смешно все в мире устроено - самые отчаянные сторонники изгнания иностранцев теперь щеголяют в европейской одежде, учат европейские языки…

Самых отчаянных сторонников мы уничтожили, подумал он. Икеда-я, последующие годы в Киото… Самые отчаянные сложили свои головы, остались теперь одни умеренные, рассудительные и трезвые.

- Разумеется, это не имеет отношения к Мацумото-сэнсэю и к вам, - поспешно добавил Соджи.

- Дядя всегда считал, что Япония не сможет противостоять европейским и американским влияниям, если прежде не ликвидирует свое отставание в технике и технологии, - сказала Хиса с очень серьезным видом. - Наша страна умеет учиться…

Достойная помощница и преемница уважаемого доктора, подумал Соджи

- Да, я слышал подобное мнение, - ответил он, сразу вспомнив Яманами Кэйскэ. - Наверное, это правильно…

Хиса ушла. Соджи спустился с террасы в сад, и молоденький чахлый кипарис, росший почти посередине маленького дворика, живо напомнил ему их последний разговор с Яманами. В Оцу, куда посланный вдогонку за Яманами Соджи добрался после изнурительного пути верхом и где под конец, почти теряя сознание, спешился у единственной здесь маленькой гостиницы. Там он и нашел Яманами. Вернее, тот сам нашел его, когда Соджи, потеряв последние силы, сполз по стене прямо на пол.

Яманами был как всегда приветлив и мягок, все подливал разбитому дорогой больному Соджи горячий душистый чай, заботливо менял повязку на лбу. Они не говорили ни о будущем, ни о том, зачем Соджи приехал. Яманами читал своих любимых китайских поэтов и рассуждал о буддистской философии. Соджи слушал его, иногда проваливаясь в небытие и вновь всплывая оттуда под баюкающие строки стихов:

Роскошной посуды

тяжелое злато и кость

Тебе не помогут,

когда на душе тяжело.

Соджи посмотрел тогда на простой чайник из темной глины и подумал, что тут и не слишком роскошная посуда вряд ли поможет.

Одиноко склонилась

сосна на макушке бугра,

А внизу по лощине

холодные свищут ветра…

- прочел Яманами и запнулся на полуслове. И тогда Соджи решился спросить - не о смысле слов Яманами, а о его последнем поступке. О том, из-за чего его, Соджи, послали в погоню за бывшим старшим офицером Шинсенгуми, а ныне дезертиром Яманами Кэйскэ.

- Почему, Яманами-сан?..

Он был готов сейчас отдать Яманами своего коня и позволить уйти, уехать. И пусть потом делают с ним что угодно, пусть сэппуку, пусть казнь - ему осталось недолго в любом случае, доктор сказал - два-три года.

- Люди, Окита-сан, делятся на чужих и на своих, - Яманами отвечал так охотно, словно только и дожидался от Соджи этого вопроса. - Своих всегда мало, но их слова и поступки ранят больнее. А всего больнее, когда свои поступают… неправильно. От чужих это можно снести, на то они и чужие, а вот от своих… Слишком больно быть частью неправедного деяния, и невозможно не быть его частью - потому что его совершают свои. Поэтому я принял решение не быть. Не быть вовсе, нигде.

И Соджи понял, что все уговоры бежать, спасаться, все те слова, которые он приготовил для Яманами, бесполезны. Они продолжали говорить на отвлеченные темы, вспоминали прошлое в Шиэйкане, показательные сражения во время деревенских фестивалей.

- Кажется, это было вскоре после того, как сгорела усадьба Сэги Комона, - припоминая один из фестивалей, сказал Яманами. Соджи ничего не ответил - напоминание об усадьбе Сэги и обо всем, что было с нею связано, отозвалось тогда мешающим ощущением сродни камешку, попавшему в таби. И Яманами, как всегда чуткий, больше и словом не упомянул усадьбу Сэги и ее обитателей.