"В самом пекле бессмысленных лет..." (СИ)

Мацумото-сэнсэю она решила ничего не говорить. Но по настороженным взглядам, которые бросала на нее Хиса, Ирен поняла, что Соджи живет тут с ведома доктора и что племянница Мацумото догадалась, куда ходила иностранка.

Иностранка? Ну уж нет, больше она не будет иностранкой в своей собственной стране! Пройдя в свою комнату, Ирен достала из нижнего ящика шкафа аккуратно упакованную одежду, которую она не позволила горничной разобрать. Вынула шпильки из волос и слегка тряхнула головой - волнистые пряди с тихим шелестом упали на плечи и поползли вниз, укрыв спину до самой поясницы. Ее волосы теперь темнее, чем были раньше, совсем черные. Мягче, конечно, чем у чистокровных японок, и не такие прямые, немного вьются, но все же… Ирен позвала служанку и с ее помощью уложила волосы в низкий узел, прикрывающий шею, и закрепила его большим деревянным гребнем. Надела светло-зеленый комон - тот, который когда-то купила ей мама, - и мысленно порадовалась, что это японское одеяние не нужно подгонять по фигуре. За семь лет комон не стал ей ни короток, ни тесен. Она почти не выросла, если не считать груди и бедер - хотя в Европе ее и сейчас назвали бы безгрудой узкобедрой худышкой. Что Лоран во мне нашел, с досадой подумала Ирен, разглядывая себя в зеркало. И ей тотчас же стало стыдно - такие рассуждения, сказала бы мадемуазель Дюран, подходят глупой кухонной гусыне, а не умной современной женщине.

Мадемуазель Дюран… Перед внутренним взором Ирен встала догорающая усадьба Сэги Комона. Все семь лет она старательно хоронила эти воспоминания на самом дне памяти - обгоревшие обломки, обугленное тело мадемуазель Дюран, которое опознали только по остаткам волос и простенькому серебряному кольцу на пальце…

Соджи тогда притащил Ирен туда, где жил сам - в додзё Шиэйкан. Ирен живо вспомнила ласковые руки О-Цунэ, жены Кондо Исами, который был главой додзё. О-Цунэ ухаживала за ней, пока Ирен была в полубеспамятстве - случившееся потрясло ее так, что она слегла в нервной горячке. Она то впадала в глубокий сон, то истерически рыдала, требуя, чтобы все ушли и оставили ее одну. И тогда О-Цунэ и Соджи, который тоже почти все время был рядом, старались удержать ее, не давая метаться по футону. Все это рассказала ей потом мама…

А когда Ирен окончательно пришла в себя, первое, что она услышала, было радостное восклицание О-Цунэ - “Изуми-тян проснулась!” И затем укоряющий голос Кондо - “Соджи, ты должен сейчас быть очень осторожен. Сильная радость вредна не менее, чем сильное горе”. И робко улыбающийся Соджи, принесший весть, что ее отец и мать живы…

“Я знал их командира, Кондо Исами, это был весьма достойный человек…”

Кондо, Хиджиката… Ирен вспоминала всех, кого видела тогда в Шиэйкане - застенчивого пожилого Иноуэ - “Гэн-сан наш общий дядюшка”, шепнул тогда Соджи, - непоколебимо спокойного Яманами с его мягким задумчивым взглядом и мягкой полуулыбкой, и полусерьезный тон, каким Яманами с ней разговаривал. “Яманами-сан - очень серьезный человек. И очень умный”, - так Соджи аттестовал старшего друга.

Если все эти люди погибли, если их всех… Значит, Соджи сейчас так же тяжело, как было ей тогда. Даже хуже - он один, его разыскивают, ему приходится скрываться. А она - она просто сбежала. Снова сбежала. Дура!

Ирен вцепилась пальцами в края столика и застыла, закрыв глаза. Дура, шептала она себе, какая же дура!

Только голос Лорана вывел ее из этого оцепенения. Лоран оживленно рассказывал что-то Джастину, до Ирен донеслось “…на поваленном дереве. Ей-богу, я и сейчас не знаю, что меня так напугало”.

- И что же тебя так напугало, дорогой? - нарочно громко спросила Ирен, выходя в большую комнату. - Добрый вечер!

Джастин Локвуд приветливо кивнул, и глаза его восхищенно заблестели.

- Добрый вечер, дорога… - привычно начал Лоран и оборвал себя на полуслове, разглядывая наряд Ирен. - Ба! Да ты… ты теперь словно жена самурая.

Для того, чтобы быть женой самурая, нужно, чтобы муж был самураем, подумала Ирен, но молча улыбнулась в ответ и сказала только: - Я распоряжусь, чтобы подавали ужин.

- Так что же тебя тебя так потрясло? - спросила она, вернувшись.

Лоран начал рассказывать, как сегодня он решил срезать путь и проехать прямо вдоль реки, заплутал и, спешившись, вышел к отмели, чтобы осмотреться.

- Ровно ничего не произошло. Я сначала даже не отличил этого парня от ребятишек. Невзрачный такой парнишка, тощий, одет как… ну, самурай без хозяина…

- Ронин, - подсказал Джастин.

- Да, благодарю. Именно - ронин. Сидит себе на бревне и вырезает что-то. И клянусь богом, в нем было нечто… не знаю… Будто он был готов умереть в любую минуту. А он просто сидел.

“Самурай должен жить так, как будто он уже умер”, - процитировал Джастин.

- А потом он запустил такую, знаете ли, вертушку - маленькую, деревянную. Раскрутил и выпустил. Она полетела, понесло ее - и приземлило прямо возле меня. Я хотел было ее… - Лоран запнулся, - поддать сапогом хотел. Так этот парень… то ли посмотрел, то ли… не знаю. Прямо мурашки по спине - я, знаете ли, mes amis, отчетливо понял, что если я двинусь, он меня убьет. Дерево шагах в десяти от меня, не меньше - а страх такой, будто на меня нацелили револьвер. Кстати, о револьвере - я решительно настаиваю, Ирен, чтобы ты ходила с оружием.

- Слушаю и повинуюсь, мой повелитель, - с полуулыбкой наклонила голову Ирен.

- Дорогая, я говорю серьезно. Среди ваших больных могут быть… - Лоран перешел на французский. - Мне сказали, что этот ваш доктор-японец - ярый сторонник сегуна. Вполне возможно, он укрывает у себя кого-то из тех, кто нынче в списках разыскиваемых.

- Все, кого я видела, действительно тяжело больны, - тихо ответила Ирен. - Сегодня один человек умер. Но я согласна, осторожность не помешает.

“Все, кого я видела, действительно тяжело больны”, - повторила она про себя. Вспомнила чахлый молоденький кипарис неподалеку от входа в тот флигелек - и бледное, несмотря на природно смуглую кожу, с темными кругами вокруг запавших глаз, исхудавшее лицо Соджи.

Комментарий к 16. Не сажайте кипарис в слишком сырых местах

(1) - роши - то же что и ронин, но менее оскорбительно. “Роши-сама” - “уважаемый самурай без хозяина”

========== 17. Искры, согревающие ночь ==========

«Знать» —

сладкое слово. «Помнить» —

страшное слово. Знать и

помнить. Помнить и знать.

Значит — верить.

(Н.Рерих “Священные знаки”)

Япония, Эдо, 1868г

Сайто

Проживать день за днем - и знать им точный счет, знать, что с каждым прожитым дней остается все меньше - и даже не у тебя, у другого, у того, кому ты решил подарить другую судьбу. Каждый день отнимает у него жизнь, выдавливает ее вместе с кашлем. Времени остается все меньше, думал зверь. И тягостнее всего - знать, что от тебя самого здесь зависит так мало, так ничтожно, бессильно мало…

Всего-то ты можешь пойти к большому дому, где по вечерам слышатся возгласы на чужом для этих мест языке, смех, каким никогда не смеются местные, звуки концертино. Он не хочет признаваться в том, что ему нравится слушать эту музыку. Но сейчас музыки нет. Сейчас в большой комнате собрались гости - купцы, несколько из них уже носят европейское платье, но все еще не оставили привычки снимать обувь при входе в дом - и странно выглядят белые таби в сочетании с узкими брюками английского тонкого сукна. Они сидят на стульях и потягивают белое сладковатое отдающее мускусом вино из хрустальных бокалов. Все меняется, думает зверь.

В маленькой комнатке сидит Она. Сперва кот видит только ее гибкую спину - она сидит перед маленьким столиком с зеркалом. Прихорашивается. Мягкие даже на взгляд волосы убраны в простой узел и забраны черепаховым гребнем. И кота злит эта праздная фигурка перед туалетным столиком. И, чтобы знать уже наверняка, он перебирается в другой угол, откуда можно увидеть ее лицо - тихо и незаметно, чтоб Она не учуяла. Хотя женщинам во время их туалетных приготовлений все нипочем; хоть из пушки пали, рука, рисующая изящную черную линию вдоль века, не дрогнет.