Две войны (СИ)

- Никогда нельзя быть уверенным в своей неуязвимости до конца, так Алекс? – Буркнул Джастин, тяжело вздохнув, осенённый неясным чувством, какое бывает у зверей перед грозой, в чьей природе заложено явственно воспринимать любое надвигающееся бедствие.

- Что ты имеешь в виду, Джей? – Александр, до этого расслаблено лежащий на софе, озадачено привстал и уселся, положив локти на колени и подперев подбородок, задумчиво глядя на играющую лунную дорожку, упавшую через окно на узорчатый ковер комнаты.

- Несколько дней назад… В типографии, где я печатал визитные карточки, мне попался на глаза свежий номер печатающейся там же вечерней газеты «Вашингтон Трибьюн», и мне не понравилось то, что там было написано про Старый город, в частности, про Дубовую рощу. – Ответил Джастин, стремительно положив руки на плечи Эллингтона и придвинувшись ближе к его лицу.

- «…Люди буквально парализованы всеобщей паникой, — сухо процитировал выдержку из очередной статьи Эллингтон, театрально закатив глаза, - с наступлением темноты не выходят из дома… Человеческая жизнь и собственность находится в постоянной опасности со стороны криминальных элементов и просто бродяг, умеющих держать в руках оружие». – На его красивом открытом лице, с мелкими отметинами боевых шрамов, в присутствии Джастина все время светилась улыбка, которая уступала место, разве что, выражению искреннего удовольствия, но сейчас Алекс был слегка озадачен. - Я читал это, Джей. Каждый день они пишут об этом, ну и что с того? В газетах вообще много о чем любят разглагольствовать, так что успокойся.

- Я знаю, но если бы в этой проклятой газете ежедневно не писали о тебе – я был бы спокоен. А если они и впрямь примут меры? – воскликнул Джастин, он с унынием чувствовал, что сердце его ледяным куском лежит в груди, предвещая неизвестную опасность, а в мыслях его творится настоящий беспорядок.

- Последний раз все газеты, в том числе и «Трибьюн», упоминали мое имя три года назад, после моего исчезновения. Им ничего неизвестно обо мне, так что хватит попусту мучить себя этими тревогами, Джей. - Алекс наклонился над ним, отвел с лица прядь волос и поцеловал того в щеки, в уголки губ, легко - одним дыханием. По всему телу разлилась сладость этого невесомого прикосновения.

В открытое окно виднелись редкие звезды, и ветерок, залетев внутрь комнаты, зашелестел, игриво перебирая невидимыми теплыми пальцами листки бумаг на столе, незримым дыханием подёргивая неровный свет свечей.

Эллингтон умышленно не зажигал керосиновую лампу, отдавая предпочтение полумраку живого огня, при котором их частые глубокие разговоры приобретали загадочную форму и, неописуемо таинственную, очаровательность. Обычно, они достигали такой степени блаженства, что минуту спустя, сами того не замечая, во время своих ночных встреч, начинали тихо разговаривать, предпочитая не тратить время на сон, который разделял их.

– Когда мы будем с кем-то, я зажгу лампу, - говорил обычно Эллингтон, - пока мы одни, я предпочту живой огонь, хотя, чтобы видеть тебя, свет мне и вовсе не нужен.

Джастин любил это выражение «живой огонь», любил, когда царивший в комнате полумрак обволакивал их тела. В такие моменты он мог кричать о своих чувствах, все, что вздумается, и никому до этого не было дела, а Алекс мог болтать ему на ухо разные глупости, какие только взбредут ему в больную голову. Джастин, так же, любил слушать Алекса, всякий раз прислушивался к его словам. Ему нравилось, как тот говорил о явлениях, красота которых была до времени сокрыта от Джастина, – о сосновых лесах, о граде и дожде, о Соборе Парижской Богоматери, который так его впечатлил, о «Федре» (31) или недавно прочитанных «Мыслях» Паскаля (32), о песчаном береге Мерлимона – эта красота вдруг вспыхивала в каком-нибудь образе. Слушая его, Джастин сознавал, как много, во всей вселенной, его собственное, слабое мировосприятие было бы неспособно разглядеть, если бы Эллингтон не приближал эти явления к нему, в такую ночь как эта. Поэтому, Джастину всегда хотелось знать его мнение, видеть его образное представление обо всем, особенно о том, что в будущем он так страстно желал увидеть воочию, стоя рука об руку с Алексом. Вместе они погружались в мечты об античных героях, о загадочно пропавших открывателях новых земель, о республиках, не имевших истории, о задушенных религиозных войнах, о революциях нравов, о движении народов и континентов, о мыслях и словах людей, чьи голоса звучали в далеком прошлом.

Он рассказывал Джастину о своих надеждах, о своих сожалениях, всегда добавляя: “Это не должно тебя касаться. Я всего лишь хочу, чтобы ты знал об этом, только и всего”.

Он, очень бы желал поверить в то, что и на этот раз Эллингтон оказался прав и ему не стоит волноваться о начале очередной гражданской войны в стенах столицы. Но обостренное чувство, не входящее в число тех, что присуще каждому человеку, подсказывало ему, что ветер в Вашингтоне переменился.

- Они пишут о том, что грядет час расправы со всеми бандитскими группировками и Тайпаны для них, среди прочих пяти банд, стоят на первом месте, Алекс! – Джастин был убежден, что Эллингтон просто не желает верить в то, что их краткий покой вскоре будет разрушен очередной реформой и это, может иметь для них самые тяжкие последствия, куда более тяжелые, чем мог бы ожидать человек посторонний, проживающий за пределами Старого города – в относительной безопасности.

Нездоровое сердце Джастина с каждым мгновеньем билось все больнее, потому что, уговаривая себя успокоиться и покориться хладным доводам Эллингтона, он только усиливал свое возбуждение, чувствуя, как сводит судорогой ноги.

- Джастин, я сказал, хватит! – Алекс был разгневан. - Даже если они и решатся на чистку города, им потребуется не один месяц чтобы полностью искоренить жителей Рочестер-Кэмптон. Это, божественное воздаяние, меня нисколько не волнует и тебя не должно. С какой стати?

Отметя все доводы, безотчетным, не рассуждающим движением, Джастин поднес к губам его руку и успокаивающе прислонился к грубой коже стертых костяшек.

- Просто будь осторожен.

Рожденный в ясные дни теплой весны, возрождающийся всегда одновременно с природой, содержащий в себе частицу истинной сущности, он внушал Джастину уверенность в том, что все обойдется. Джастин слышал его шуточки, успокаивающие слова, убеждения и аргументы, но не воспринимал умом, как живущий у водопада человек не замечает шума воды. Мир, оставаясь все тем же, жестоко покушался на их желания, радость, беспечность.

Ежедневные газеты непрерывно сообщали о преступлениях, как Черных Тайпанов, так и других банд, истерически пугая читателей, что грядут более страшные события. Подсчитав, что всего за одну неделю в этой части города было совершено более шестидесяти вооруженных ограблений, «Трибюн» объявила, что «вся власть в Вашингтоне перешла к преступникам». Журналисты призывали горожан обратиться в министерство и назначить ответственным за очистку города от бандитов кого-нибудь из отставных офицеров, способного положить конец беспорядкам в городе. Группа солидных бизнесменов, заседающих в министерстве внутренних дел, действительно наняла человека, чье имя не разглашалось, чтобы положить конец кощунственным набегам бандитов, которые насиловали, воровали, убивали и постоянно устраивали зверские погромы на старом католическом кладбище в северной части города, грабя могилы и выкапывая свежие тела для продажи черным медикам и мясникам.

В кругах Джастина уже начали ходить слухи о скорой расправе с жителями Старого города, начиная от безобидных инвалидов и попрошаек, и заканчивая участниками пресловутых банд, многие из которых, были настолько богаты, что могли спокойно откупиться от правосудия и исчезнуть из Вашингтона. Джастин понимал, что если остальным главарям, скорее всего, светит купленная свобода, то для Алекса, это была смертная казнь, потому что многие из тех военных, кто заседали в конгрессе, знали Александра в лицо и пропавший без вести капитан-предатель Эллингтон - был для них давно желанной добычей. При мысли о том, что ждет Алекса, попади он в руки правительства, Джастин почувствовал, что кости у него становятся мягкими, как губка, его охватил изнуряющий страх, он с трудом сдерживал слезы. Он был уверен, что Алекс сам прекрасно понимает, что ему грозит в том случае, когда его деньги не смогут купить ему ни удачу, ни свободу, ни жизнь.