Цветок моего сердца. Древний Египет, эпоха Рамсеса II (СИ)

Он не знал, ожидает ли изумления – скорее нет… Меритамон, конечно, об этом прослышала. Его дочь совсем не глупа.

- Да, - сказала Меритамон.

Она переплела пальцы, потом стала крутить свои перстни, опустив глаза. Ей было это мучительно. Но Неб-Амон был рад, что дочь не осталась невинной и знала о таких вещах, как ложь во спасение и прелюбодеяние… о том, что такое возможно даже в ее семье; иначе объяснение было бы еще мучительней.

- Известно ли тебе, что твой друг и друг твоего брата, Хепри, - старший сын этой женщины? – спросил Неб-Амон.

А вот тут он был даже удивлен тому, что не удивилась дочь. Меритамон просто покраснела, взглянула на него и быстро отвела взгляд.

- Да, - дрожащим голосом сказала она. Неб-Амон поднял брови. Что это такое?

- Известно ли тебе, что эта женщина – самое подлое существо из всех, кого я знал? – спросил Неб-Амон, понизив голос. Меритамон вздрогнула и прикрыла живот, потом стиснула кулачки, но к нему упорно не поворачивалась – жрец видел только ее неподвижный затылок и шею, неприкрытую волосами. Почему она их не отрастит? удивился он, и тут же упрекнул себя за легкомыслие.

- Посмотри на меня, - приказал отец.

Меритамон резко повернулась, и он увидел гнев на ее раскрасневшемся личике; брови сдвинулись, сразу состарив ее. Женщинам гнев не к лицу, подумал он, им не к лицу непокорность…

- Почему ты так говоришь? Чем Тамит обидела тебя? – воскликнула дочь.

Неб-Амон откинул голову на спинку кресла, его руки соскользнули на колени, как у статуй фараонов.

- Эта женщина, - неспешно начал он, - была женой двух отвратительных преступников. Первый был казнен за мужеложство. Ты знаешь, что это такое?

Меритамон подавленно вздохнула, прижимая ручки к груди.

- Второй был казнен за ограбление гробниц, - продолжал верховный жрец. – Этот человек был лишен имени, потому что содеянное им – величайшая мерзость перед лицом богов, которая не прощается. Женщина в моем гареме была его сообщницей, и благодаря милосердию Амона была приговорена не к смерти, но к заключению в своем доме. Старший сын этой женщины – сын грабителя мертвых. Ты понимаешь, о ком я говорю?

Меритамон затрепетала, вжимаясь в кресло под тяжелым взглядом отца. Этот взгляд не прощал. Он принадлежал человеку, который воздавал преступникам по их деяниям… Хепри…

- Я не могу поверить в это, - прошептала Меритамон.

- Ты думаешь, что великий ясновидец лжет тебе? – спросил Неб-Амон.

Меритамон мотнула головой. Она зажмурилась – дитя, впервые взглянувшее в лицо жизни и увидевшее, как оно ужасно.

- Когда эта женщина жила в заключении, к ней пришел твой брат, - сказал Неб-Амон. – Аменемхет был добрым мальчиком, и его друг, сын преступника, привел его к своей матери, чтобы мой сын покровительствовал ей. И он сделал это – он стал навещать ее и утешать, потому что сердца благородных людей вмещают всех, даже самых падших…

Меритамон ахнула, догадываясь, каков будет конец рассказа.

По правде говоря, великий ясновидец не знал, как все обстояло в точности – но был почти полностью уверен, что именно так, как он говорит. Эта шлюха из шлюх совратила его наследника, воспользовавшись его мягкосердечием.

- И тогда эта женщина соблазнила его. Твоему брату было четырнадцать лет, - сказал Неб-Амон. – Эта женщина обольстила его уши, заворожила его глаза и нашла способ поддерживать в нем огонь желания, хотя она уже немолода. Теперь душа Аменемхета изменилась – ты, наверное, заметила это?

Меритамон кивнула, несчастная. Конечно, заметила. Но даже не догадывалась, что брат в такой беде.

- Когда я уйду на Запад, - сказал отец, - ты узнаешь мою волю, которую должна будешь выполнить. Поклянись, что сделаешь это.

Меритамон не сразу поняла, что от нее требуют какой-то клятвы – она услышала, что отец спокойно говорит о своей смерти…

Она вскочила и бросилась к нему, и Неб-Амон встал и принял ее в объятия. Дочь не заметила, какую боль он при этом испытал.

- Поклянись, что выполнишь мою волю, - поглаживая ее по голове, сказал ее любимый отец, уста бога, Амон Властительный.

- Да, - сказала Меритамон. – Клянусь. Клянусь.

Отец приподнял ее голову за подбородок – он улыбался. Дочь всхлипнула.

- Я не буду сейчас одаривать тебя за послушание, - улыбаясь, сказал Неб-Амон, точно не видел ее слез. – Если ты будешь хорошей женой, матерью и госпожой, скоро ты будешь очень щедро вознаграждена. Ты ведь хорошая жена, не так ли, Меритамон?

Меритамон моргнула и отвела взгляд, и отцовские пальцы впились ей в подбородок.

- Тот, о ком ты думаешь, - семя преступника. Он рожден от преступницы, он нищий и лишенный благородства мальчишка с дурными задатками, - сказал Неб-Амон. – Несомненно, его мать уже вступила с ним в сговор, чтобы сгубить нашу семью. Ты понимаешь это?

- Нет, - прошептала Меритамон. – Нет. Почему?..

Она забыла, что ее только что чуть ли не открыто обвинили в прелюбодеянии – каравшемся очень строго, когда повинна была женщина. Но Неб-Амон был слишком умен, чтобы говорить с дочерью – беременной дочерью - об этом. Он оговаривал того, о ком она мечтала, и почти достиг своей цели.

Неб-Амон опустился на колени, и теперь оказался ниже дочери. Он заговорил с нею не с высоты своего положения, а как мудрый друг…

- Эта женщина жаждет отомстить мне за то, что я осудил ее преступных мужей, - сказал Неб-Амон. – И она уже делает это. Ты понимаешь, каким образом?

- Да, - дрогнувшим голосом проговорила Меритамон. Она прижала руку к животу, и только тут отец вспомнил о ее положении.

Он резко встал, и Меритамон начала падать ему на руки. У человека, который когда-то с легкостью мог бы нести такую, как она, едва хватило сил, чтобы поднять дочь и усадить в кресло.

Он привел ее в чувство, прикладывая к вискам мокрый платок. Меритамон очнулась и расплакалась оттого, что заставила больного заботиться о себе…

Но не сказала об этом, чтобы не оскорбить его.

- Мне остаться с тобой, отец? – спросила она.

- Нет, возвращайся к мужу, - холодно сказал Неб-Амон, поняв, что она подразумевает. – Возвращайся. И можешь рассказать ему то, что я сегодня рассказал тебе.

Меритамон помедлила.

- А брату?

- Нет. Я запрещаю, - резко сказал Неб-Амон. Увидел обиду и возмущение дочери, и прибавил:

- Меритамон, он как безумец сейчас. Он не станет слушать никого, кроме своей женщины.

Дочь кивнула, потупив взор, а отец ощутил досаду и страх. Он знал, что молодые не верят мудрецам – они верят только своим глупым сердцам, и каются лишь тогда, когда уже поздно…

“Меритамон, Меритамон, когда ты поймешь, что я хочу только твоего блага?”

Приехав домой, Меритамон сразу побежала на поиски мужа. Он встретил ее с тревогой и теплотой – и Меритамон благодарно зарыдала, крепко обнимая его и покрывая поцелуями. Менкауптах растерялся под ее ласками, он так давно их не получал.

- Что случилось? – спросил он.

- Я грустна. Мой отец умирает. Успокой меня, дорогой муж, - сдавленно ответила его высокородная супруга, прижимаясь к нему, как к своей единственной защите.

Что ж, скоро так и будет.

Менкауптах стал растерянно гладить жену по голове, а она только пуще зарыдала. Менкауптах ненадежен, ему никогда не сравниться с отцом, и с ее братом тоже. Братом, который превратился в безумца.

***

Вскоре после встречи с дочерью Неб-Амону стало очень худо. Приступ уложил его в постель так резко, и был так страшен, что отвлек на себя внимание всего дома: ужасные боли во всем теле и ощущение, будто отравлен каждый член, каждый орган. Уну думал, что господин умрет – и все остальные, хотя не были врачами, были уверены в том же самом.

Стража, выставленная Неб-Амоном, по-прежнему стояла на посту. Они, как когда-то во время заключения Тамит, сменялись каждый день и каждую ночь, и время смены караула пришлось как раз на ухудшение состояния господина.

Стражник мялся у внутренних дверей гарема – он не знал, надолго ли здесь, но устал за день, был голоден, а главное, некстати почувствовал сильную низменную нужду. Он слышал, как бегают слуги, слышал плач, и к телесным нуждам примешался еще и страх, и растерянность; мужчина знал, что скоро в доме переменится и господин, и порядок. Что будет, когда умрет верховный жрец?