Цветок моего сердца. Древний Египет, эпоха Рамсеса II (СИ)

- Иб-Вер, - позвал он слугу. – Иб-Вер!

Слуга, постаревший вместе с ним – тот, который раньше спал за дверью, но сейчас ночевал в одной комнате с господином – тут же появился рядом.

- Великий ясновидец?

Неб-Амон понял, что слуга проснулся еще раньше – от его крика. А он был так занят своею болезнью, что даже не услышал его приближения. Верховному жрецу стало страшно.

- Иб-Вер, принеси мне воды – обмыться и выпить, - приказал он. Слуга торопливо поклонился и ушел.

Неб-Амон снова лег и застонал, теперь можно было это делать. Как утомительна, жестока и несправедлива его болезнь. И жена терпела ее – о бедная. Но ей хотя бы не приходилось нести такую ношу, как ему…

Иб-Вер вернулся и шепотом попросил господина сесть. Видно, он понял, как мучительны для него громкие звуки.

Неб-Амон сел и, закрыв глаза, с благодарностью подставил слуге свое лицо и тело. Он чувствовал, что Иб-Вер искренне любит его и предан ему. Что ж, он достоин любви и преклонения своих людей.

Был до сих пор.

Слуга бережно осушил полотенцем стареющее тело, все еще напоминающее о былой красоте и мощи. Неб-Амон морщился, но стонать себе уже не позволял.

Он принял из рук Иб-Вера чашу прохладной воды, краем глаза следя за ним – слуга не уходил. Неб-Амон поднял голову и взглянул на него – тот сидел на корточках и как будто чего-то ждал.

- Иди спать, - сказал Неб-Амон.

- Господин… - произнес Иб-Вер. – Господин, позволено ли будет мне спросить…

Неб-Амон поднял брови.

- Что?

Голова снова раскалывалась – эта голова, которая до сих пор выдерживала и сильнейший зной, и бдение, и долгие обряды, и многочасовые переговоры, и допросы преступников…

- Ты нездоров, великий ясновидец? – шепотом спросил верный слуга.

Неб-Амон улыбнулся. Вот слова, которые никак нельзя было сочетать – божественный титул и нездоровье.

- Иди спать, - повторил он.

Слуга вздохнул, деликатно поднялся и ушел – должно быть, не поверил. Конечно, нет. Неб-Амон не сможет лгать своим людям намного дольше, чем себе.

Он с тяжелым вздохом лег и попытался уснуть. Завтра ему с утра отправляться в храм, нужно хотя бы попытаться собрать хотя бы немного сил для видимости здоровья.

Но утром его охватила такая слабость, что он просто не смог подняться с постели – жрец не знал, когда подкралась эта слабость: должно быть, во сне, когда всякий человек беззащитен. Страдая больше от своего позора, чем от болезни, он отрядил слугу в Опет Амона, чтобы тот сказал, что господин болен и не может явиться.

А ведь сегодня он должен был встретиться с фараоном.

Но Неб-Амон знал, какая опасность больше – лучше он будет валяться без сил вдали от очей Рамсеса, который и так не любил его, чем явится к Рамсесу таким, как есть. Лежачим больным, который ни на что не годен.

Слуга вернулся через час – должно быть, его задержали для допроса младшие жрецы или кто-нибудь поважнее. Так и было. Неб-Амону передали пожелание скорейшего выздоровления от его величества…

Великий ясновидец почувствовал привкус царственной досады в почтительном и испуганном докладе вестника. Он резким жестом отослал его прочь, испугав слугу еще больше выражением боли, продернувшейся через лицо, как нитка.

Снова улегшись на спину и закрыв глаза, Неб-Амон вдруг ощутил сильнейший порыв позвать сына и попросить его любви и сочувствия. Но он подавил свой порыв. Пока еще верховный жрец это мог.

- Иб-Вер, врача ко мне, - приказал он, не открывая глаз и не двигаясь, чтобы беречь силы.

Уну он все расскажет – тот никогда не вынесет его тайн за порог этой комнаты, и не из страха, а из верности и любви. Таких людей мало, о, как мало…

Ка-Нейт была такой – и она покинула его.

Мерит-Хатхор была такой – и она покинула его.

Сын был таким – но и он покинул отца, у него теперь другая душа.

За что все это? За какие страшные грехи?

Уну пришел, даже не делая вид, что ожидает лучшего. Иб-Вер ему, как видно, уже рассказал все, что наблюдал, и умный и опытный врач догадался, что это за болезнь.

- Сядь, господин, я осмотрю тебя, - почтительно и очень серьезно велел врач. – Я сделаю для тебя все, что могу.

Уну поднял глаза, должно быть, почувствовав взгляд господина – и оба прочли в глазах друг друга одно и то же. Потом Неб-Амон улыбнулся. Его врач тоже. Это был верный друг и помощник.

- Приступай, - негромко приказал великий ясновидец. – Я выполню все, что ты мне скажешь.

***

Аменемхет сам понял, что отец болен, в очень скором времени. Неб-Амон, благодаря помощи врача и собственной сильнейшей воле, вернулся к прежним обязанностям через два дня после первого приступа, уронившего его в глазах фараона. Но через неделю приступ повторился.

Какой бы дух ни жил в этом теле, тело восторжествовало над ним – большое тело, наполнившееся такой же большой слабостью и болью, невидимыми цепями привязавшими верховного жреца к кровати.

Он видел сейчас только своего личного слугу, Иб-Вера, и врача, закрывшись от всего дома. Но знал, что этим домом сейчас полностью руководит сын – Аменемхет уже стал в нем господином, сместившим настоящего властителя: никто не говорил об этом вслух, но все это чувствовали.

Но властвовать домом – хотя и нужное, но не редкое умение. Этому обучается каждый, и высокий, и низкий человек. А на дела, которые вел Неб-Амон вне дома, был способен далеко не каждый.

Его сын – не был способен. Не сейчас. К должности первого пророка Амона сам великий ясновидец стал готов только ближе к сорока годам: и только потому, что избежал опасных искушений молодости.

А что ждет Аменемхета?

Неб-Амон тем больше боялся за него, чем больше понимал, что скоро предоставит этого молодого человека самому себе.

Однако понять, что отец плох, Аменемхет оказался способен почти сразу, как это случилось – несмотря на всю свою развращенность. Молодой жрец вошел к больному без предупреждения. Иб-Вер, конечно, пропустил его без вопросов…

Неб-Амону почему-то снова стало страшно.

Следует ли верить сыну так, как ему следует верить?

Аменемхет сел рядом, с состраданием в глазах. Неб-Амон испытал страннейшее и тревожнейшее чувство – как будто это он сам, молодой, красивый, блещущий здоровьем и силой, пришел пожалеть себя в старости…

Сын взял его за руку и поцеловал эту руку, и на глазах его появились слезы. Неб-Амон болезненно улыбнулся. Его сейчас мучило все, даже эти любящие прикосновения; он уже оказался неспособен определять, тревожит его настоящая опасность или мнимая.

Настало для него время, когда он должен опереться на плечи сына.

Самое время.

- Ты болен, дорогой отец? – спросил Аменемхет.

- Да, - сказал Неб-Амон.

Он хотел прибавить: я опасаюсь, что не проживу долго, но почему-то не сказал этого. Хотя он уже знал – почему, и ему было гадко, стыдно и больно от терзаний его души, как от терзаний тела. Но мысли его путались: он уже не мог отделить душевных мук от телесных.

Он видел перед собой наружно красивого и подающего большие надежды человека, а что скрывало это участливое лицо и опустившиеся от огорчения плечи, оставалось только гадать. Как бы я хотел верить, что ты мой сын, а не раб потаскухи, чуть не сказал верховный жрец.

- Это то же, что и с матерью? – вдруг спросил Аменемхет.

Неб-Амон слабо кивнул и закрыл глаза, чтобы не увидеть, как в глазах его наследника мелькнет радость. Я хочу к тебе, моя единственная, моя возлюбленная, подумал он, я хочу в твои объятия – подальше от этого изменщика. Как хорошо ты сделала, что подпустила ко мне своих демонов. Эти демоны лучше тех, что окружают меня, притворяясь друзьями…

Сын бережно уложил его руку рядом на постель – как мертвецу. Потом склонился над ним и поцеловал в лоб.

- Я буду заботиться о тебе как могу, - сдавленным голосом сказал Аменемхет. – Бедный отец.

- Спасибо, - сказал Неб-Амон.