Цветок моего сердца. Древний Египет, эпоха Рамсеса II (СИ)

Вечером к ней пришла та же служанка, но с пустыми руками. Сказала ей подняться, переменила белье, потом унесла нетронутую испортившуюся за день еду. Тамит почувствовала, что очень близка к истине, когда ей принесли ужин.

От которого она отказалась, хотя уже сильно хотела есть. Но чувствовала, что должна сохранять больной вид. Слабость и муки голода еще усилили впечатление отравления.

Она была уже грязна, под мышками кололись отросшие волосы, несмытая краска размазалась по лицу и очень уродовала ее. Но нельзя было ничего делать, нельзя…

Только на другое утро она, со стонами и корчами, попросила служанку проводить ее в купальню. Это было выполнено. Стоя под струями воды, которой ее поливала неудавшаяся убийца, Тамит была почти счастлива – и очень горда своим умом, разгадавшим такой тонкий замысел.

А потом она вдруг вспомнила о яде, оставшемся в вазе на столике. Тамит едва дождалась, пока служанка уйдет, и подскочила к вазе – и обнаружила, что вода наполовину высохла, а стенки алебастрового сосуда покрывает засохший осадок. Женщина, нахмурившись, долго рассматривала его – а потом вдруг быстро отставила вазу.

Она тяжело дышала, ошеломленная мыслью, которая посетила ее. Она сохранит этот яд. Она высушит его до конца и пересыплет в пустую плотно закрывающуюся посуду или тряпицу… Хитрецы сами себя перемудрили, они дали Тамит в руки оружие, которым она непременно воспользуется.

На всякий случай Тамит съела только половину завтрака, хотя это потребовало от изголодавшейся женщины огромного усилия воли.

Яд она прибрала через сутки, когда в вазе высохла вся вода.

***

Старания Менкауптаха вскоре увенчались успехом. Меритамон была совершенно здорова и совершенно готова к тому, чтобы рождать детей – и несмотря на все свое нежелание, забеременела через две недели после того, как муж увеличил свои притязания на нее. Она не могла бы сказать, что Менкауптах противен ей или груб. Он старался быть ласковым мужем, а она – послушной женой… но для этого ей приходилось всякий раз с Менкауптахом или не думать совсем, или заставлять себя думать о нем. Вымученная и постыдная супружеская любовь – приносившая скромное, пристойное, вымученное удовлетворение. Все ее чувства к мужу были насилием над собой.

Сейчас, когда она поняла, какой может быть любовь от богов…

Но думать об этом было невозможно – не просто преступно и опасно, а и очень грешно; Меритамон было стыдно перед мужем, который оказался добрым человеком, старавшимся угодить ей, и в то же время она злилась на него. За то, что он себя не принуждает, а действительно радуется жизни с ней.

Хотя скоро ее смирение превратилось в привычку, а тот уголок сердца, где еще теплились воспоминания о Хепри, был запечатан для всех, и прежде всего для нее самой. Меритамон превратилась в довольную жену.

И ее сердце не плакало и не страдало – оно привыкло любить то, что ему следовало любить, хотя эта любовь была как пиво для простолюдинов после господского вина. Но Меритамон не позволяла себе роптать. Она знала, что многим в жизни приходится гораздо хуже.

О мать, как редко было твое счастье…

Только иногда Меритамон думала, что добрейшая Ка-Нейт была и счастлива как редкая женщина. Но потом она заставляла себя вспоминать, как мучилась ее мать много лет после той короткой высочайшей радости. Наверное, это справедливо.

Большинство людей испытывают намного больше горя, чем счастья. Нельзя, чтобы одни были только счастливы, в то время, как мучаются их ближние. Ка-Нейт согласилась бы с дочерью, если бы могла слышать ее мысли сейчас.

Другие ее мысли и стремления очень огорчили бы мать.

Меритамон старалась даже избегать отцовского дома после того, как объяснилась там с Хепри. В доме Неб-Амона жила мать юноши, которого она любила – одной мысли о Тамит было достаточно, чтобы вернулась вся боль, непозволительная для богатой госпожи в ее положении, для дочери верховного жреца, выданной замуж и ждущей ребенка от знатного и благочестивого господина. Может быть, и родители Менкауптаха жили так же, как она, думала Меритамон. Может быть, они тоже не любили друг друга, а любили других людей…

Разве это имеет значение?

Она полюбит то, что имеет. Она уже любит этих хороших людей. Такова Маат.

Вскоре после того, как Меритамон почувствовала себя беременной и со скромной, но самой лучшей, непреходящей радостью сообщила об этом мужу, за ней прислали из дома отца. Он срочно требовал дочь к себе.

Меритамон догадывалась, в чем дело, еще когда, мучаясь от жары и духоты, покачивалась в плотно зашторенных носилках. Отец, должно быть, нездоров – ведь он уже стар. Ей стало очень стыдно, что она могла забавляться своей любовью, когда случилась действительно серьезная беда.

Ее страхи подтвердились – все оказалось намного хуже, чем она думала. Отец был не просто болен, он был при смерти.

Меритамон поняла это по лицу домашнего врача, который встретил ее у покоев господина и шепнул, чтобы она не волновала его. Она поняла это по испуганной, горестной тишине, царившей в доме – в доме верховного жреца давно уже не было веселья, но таким гнетущим настроение не было даже в дни траура по Неферу-Ра. Даже в дни траура по Мерит-Хатхор.

Даже в дни траура по Ка-Нейт.

Сейчас умирала сила и защита этого дома. Без женщин дом мог обойтись, как их ни любили; но смерть Неб-Амона означала, что семья и ее будущее… самые устои распадутся, как мертвое тело, лишенное своевременной заботы жрецов. Да. Эта семья давно уже разложилась как мертвец, думала Меритамон, с осторожностью и страхом раздвигая занавески, за которыми ее ждал отец. Когда это случилось? Кто это сделал – убил их семью?..

Она ожидала тяжелого запаха пота, запаха болезни, но почувствовала только аромат курений. Ложе отца было пустым. Он сидел в кресле, задрапированный в широкое белое одеяние, и улыбался ей.

Меритамон подбежала к великому ясновидцу и упала на колени, целуя его руку; потом уткнулась лбом в его колени. Он погладил дочь по волосам.

- Моя прекрасная Меритамон, - ласково сказал отец. – Мне передавали, что на твою семью снизошло благословение. Ты носишь ребенка.

Меритамон немного устыдилась, но вдруг ощутила потребность посмотреть отцу в глаза. Как будто это была последняя возможность поговорить с ним от сердца. Да ведь они никогда и не говорили так, вдруг поняла молодая женщина, никогда – она боготворила отца вместе со всей страной, он никогда не приближал к себе никого, кроме матушки…

- Сядь рядом, - сказал Неб-Амон. – Вот сюда, в это кресло.

Он подал знак слуге, безмолвно стоявшему в углу – Меритамон даже не заметила его; но ведь слуги и в самом деле что-то вроде мебели. Иб-Вер придвинул второе кресло к креслу великого ясновидца, и с поклоном отступил.

- Оставь нас одних, - негромко приказал Неб-Амон, и мужчина пятясь вышел.

- Я хочу говорить с твоим сердцем, дитя мое, - сказал великий ясновидец, когда дочь села рядом – кресла поставили так, что отец и дочь сидели вполоборота друг к другу и могли смотреть друг другу в глаза. Меритамон почувствовала, что ее неодолимо притягивает взгляд верховного жреца. Он словно готовил ее к полному подчинению. Но она и так была готова…

- Слушаю и повинуюсь, отец, - с волнением сказала Меритамон.

Он кивнул.

- Сейчас ты говоришь так, не зная, что я тебе скажу. Но я предвижу твое возмущение. Ты благородна сердцем как твоя мать, и тебе может показаться, что я несправедлив…

- Нет, - воскликнула Меритамон и даже приподнялась. – Как я могу…

- Я не бог, - сказал верховный жрец. – Я только человек. Я могу ошибаться… гибельно…

Он вздохнул, прикрыв ладонью утомленные глаза. Даже сейчас, в полумраке, они были воспалены, а звонкий голосок Меритамон до боли растревожил его уши.

- Известно ли тебе, что моя наложница родила ребенка от твоего брата? – спросил Неб-Амон.