Две войны (СИ)

*

Джастин проснулся, как-то сразу в один момент, распахнул глаза, удивленно рассматривая незнакомую комнату. Воспоминания обрушились, внезапно - грязные, обжигающие, но Джастин, вдруг понял, что не испытывает ничего. Ни боли, ни ярости, ему не было стыдно. Он, снова и снова, прислушивался к себе, пытаясь осознать свои чувства, но не было ничего, что могло бы смутить его. Он повернул голову и встретился с немигающим взглядом Криса, тот лежал рядом, облокотившись на локоть, и напряженно всматривался в его лицо, ловя отблески эмоций в пустоте равнодушных глаз.

Поморщившись от тянущей боли, Джастин сел на постели, и почувствовав неожиданный прилив сил, встал и как был, обнаженный, подошел к распахнутому окну. Свежий, влажный воздух, врывался в комнату, раздувая легкие занавески, умытые дождем улицы, радостно поблескивали лужами в лучах утреннего солнца, а горожане, как всегда, спешили по своим делам. Он расслабленно потянулся, плавно, как кот, изгибаясь всем телом и резко развернувшись, снова поймал горящий взгляд синих глаз. Усмехнувшись, он подошел к столу, налил из кувшина воды в миску и набрал в ладони чистую, прозрачную воду, с наслаждением смывая с лица и шеи пот и воспоминания, этой, отчаянно-долгой ночи.

Джастин обошел спальню, собирая разбросанные с вечера вещи, удивляясь и посмеиваясь, про себя, как неожиданно, башмак оказался валяющимся у камина, тогда, когда брюки, второй башмак и шейный платок нашлись у кресла, а рубашка в углу, в другой стороне комнаты. Он, не спеша оделся, зачем-то вернулся к камину и тронул пальцем зуб, раззявившего пасть, золоченого дракона.

На Криса он больше не смотрел, переступив через эту черту, оставляя, эту боль в прошлом, но сохраняя воспоминания об этой ночи в сером настоящем.

- Джей. Я…

Уже приоткрыв дверь, Джастин замер и обернулся. Крис не сводил глаз его лица, в страшном, отчаянном ожидании, сжимая кулаки, в попытке увидеть хотя бы тень прежних чувств, но не находил ничего, кроме отстраненного равнодушия.

- Мой конь, что ты сделал с ним? - неожиданно вырвалось у Джастина, и он едва подавил смех, настолько неуместным был этот вопрос.

- Он в Канаде, в моих конюшнях…

Джастин кивнул и вышел из комнаты.

*

Джастин слонялся по Вашингтону, с самого утра и до позднего вечера, возвращаясь на уже пройденные дороги, или углубляясь в еще неизвестные ему улицы, обремененный своим пороком, чувствуя, как окончательно просыпается от яда униженный разум. Ближе к вечеру, на улицах города становится многолюдно и прохожие, с удивлением разглядывают Джастина, слепо бредущего мимо них, так, словно, он - рыба, зачем-то, ринувшаяся против течения, на верную погибель.

Сталкиваясь практически с каждым встречным, он, упрямо стиснув зубы, продолжал расталкивать людей и идти вперед – бесцельно, упорно. Исхлестанный холодом утра и утомленный ужасающими всполохами фантасмагорий в своей голове, преследуемый надоедливым, колким смехом Кристофера в ушах, который раздается в чудовищно-бурном молчании, Джастин, бледный и сгорбленный, как призрак, проносился мимо людей, мечтая, быстрее добраться до Флюке-Брайн грей. Обреченный на томительную, но богатую жизнь во владениях этих, фееричных аристократов, он чувствовал, как бегут в беспорядке, с туманами вместе, его мысли, видел, клочья своих надежд, растянувшихся по безучастному небу, которое гнется, клонится книзу, давит и он, вдыхает мрачный дым заводов Вашингтона. Небосвод, вкусил тех же, черных отходов, которыми был напоен этой ночью Джастин, но отчего же, хмурые небеса так внимательно смотрят на него - потерянного и растоптанного; что надо им, от этого боязливого, тусклого существования?

Снова Джастин видит себя покрытым скверной и грязью, с червями в волосах, на теле и в загноившемся сердце; остановившись в узком переулке, он видит себя распятым, среди незнакомцев, не имеющих возраста и чувств: они проносятся мимо него, как грязная вода, стекающая с крыш по ржавым трубам. Он тяжело вздохнул, подвязав, небрежно спадающие на плечи, волосы, неотрывно провожая взглядом хмурые облака, плывущие над головой. Он, мог бы здесь умереть. Чудовищные воспоминания, ненавистная нищета, которая, снова, обрекает его на рабство – не давали ему дышать полной грудью и, даже небо, давило своими серыми пластами грозовых туч, не предвещающих скорого тепла.

Соприкасаться с шершавой реальностью становится все сложнее, и Джастин делает нетвердый шаг вперед, лживо, продолжая следовать выдуманному, фантомному образу верной дороги, желая сохранить в душе свободу выбора путей спасения, которых в действительности у него не оставалось. Видимость, порою не соответствует истине, но Джастин не хотел теряться в отчаянии, ведь он находился в Вашингтоне, у него было место, куда он мог возвращаться по вечерам, в скором времени сюда прибудут и его родные, теперь у него будут деньги, а значит – власть. Власть позволит ему совершить то, ради чего он приехал сюда и согласился терпеть все унижения и позор.

В полной растерянности, он кружил по бульвару Макантур, где живут молодые, бедные семьи, покупающие свое скудное пропитание у зеленщиков и только, выйдя к реке Потомак, он понял, куда держать путь дальше.

Он бросает короткий взгляд на людей, вывешивающих одежду на веревки, натянутые на деревья вдоль берега реки и на работяг, таскающих камни для постройки, разрушенных во время войны домов. Люди здесь, такие молчаливые и пугливые, что на них, кажется, лежит печать какого-то проклятия. Ему, по дороге, встречается семья, нет, не семья - выводок шакалов, звереющих на просторах своей родной земли, обезглавившей край Джастина, но застрявшей в том же иле нищеты, что и покоренная ими Конфедерация. Это, были семьи бедняков англо-шотландского происхождения, что Джастин различал сразу, в чертах бледных лиц, слушая народные баллады и песни, раскинувшиеся тихой лентой, как мост, над туманною бездной Потомак.

Эти унылые люди молча работали, встречая каждый новый день злобой и слезами; Джастин прошел мимо двух мальчишек, сидящих на черепках у разрушенной ограды, словно бы поглощенных высокими кустарниками разросшихся сорняков. По берегу слонялись дети – тут не было места для игр и детский смех, не радовал родительский слух. Люди работали от рассвета до заката и Джастин, глядя на их усилия и те руины, из которых они пытались возродить свои дома, полагал, что это копошение - лишь способ растратить силу. Их труд был бесполезен, ведь разумнее сажать не цветы, а плодовые деревья, которые возможно и не радовали глаз своими красками и красотой, но пользы приносили больше, чем скороспешно отцветшее богатство. Заброшенные стволы и опустевшие штольни покинутых шахт, без дела прорезали землю и были похожи на скелет доисторического животного, обглоданные кости которого, только мешались под ногами. Кое-где, еще сохранились следы земляных окопов, на которых, теперь колышется трава, хотя, пейзажи здесь, не были лишены известной привлекательности. Не живые и не мертвые люди, захлебывались в трясине обыденности, но все же, смутная надежда на лучшее, еще держалась под соломенными кровлями их полуразрушенных жилищ и каждый человек, в этом районе думал, что для него, еще не все потеряно, пока он в состоянии двигаться и работать.

Джастин шел мимо них и думал, что свет, теперь, искажен, исчерпана форма его существования - его народ сбился с пути. Местные жители пали жертвой странного вырождения, не встречавшегося в других уголках Нового Света: здесь вырастала особая порода людей, отличающихся от других, физическим и духовным упадком.

Уже протрезвевший после отравы, Джастин, бескорыстный, как лучший из нищих, сомнительно гордый тем, что у него нет ни страны, ни друзей, ни чести и все же, он паразит, более приспособленный к жизни, чем они, те, кто не сумели исторгнуть из груди своей проклятый побег страха, выросший из семени злосчастного яблока войны. Калверли знал, что он не успел опуститься так низко, чтобы принимать подаяние, а скорее наоборот сделал свой выбор на иных условиях, желая больших денег и полноценной, обеспеченной жизни для родных, но далеко не в пользу, собственных нравственности и гордости: Джастин униженно думал, что позаботиться о своей плоти и о своей душе он бы не смог, равно, как и о принадлежащем ему имении и его обитателях, которых он оставил в Техасе.