Сделка (СИ)

— У меня уже в кишках сидит эта имитация, — неожиданно прорвало меня. — А это что? — я взяла в руку резиновый член. — Разве не имитация? Но это тебе не мешает наслаждаться им… Долго ты училась просчитывать на десять ходов вперед? Наверное, ой как не любишь проигрывать. Только жизнь — не шахматы. Мне жаль, что она подсунула лесбиянкам эту участь, — я показала взглядом на предмет. — Но ещё больше мне жаль весь мир, потому что он погряз в имитации разума, достижений и власти. Но также он погряз в изморе, духовной пустоте и несправедливости, которых мы просто не хотим видеть. И это тоже — успех имитации. Я — всего лишь человек, и не надо ожидать от меня многого, как и я не ожидаю от тебя.

— Ты абсолютно не веришь в людей, да? — она запустила в меня пытливый взгляд.

— Я? О, моя вера настолько велика, что я не теряю надежды, что ты, наконец, услышишь мои слова о собственном безверии. Не благодари: моя отвага только в том, что я говорю правду.

— Правду? Ты пронизана ложью.

— Ты говоришь, лесбиянок воспринимают не правильно в обществе. Так действуй, дорогая. Накорми детей в Африке, направь благотворительность сиротам, элементарно выйди на субботник посади деревья в городе под радужным флагом. А пока одна моя соседка — спивающаяся мать-одиночка, другой сосед умирает от рака, — и это повсюду, — у меня, как у нормального человека, вряд ли останется сочувствование до гей-парадов… По крайней мере, я не скрываю, что имитирую, — я начала подниматься с неё. — Меня достало твоё лицемерие.

— Да что с тобой, Рита?.. — она схватила меня за запястье, останавливая. — Я не прошу тебя вставать под какой-то флаг, не прошу переделаться… Я просто люблю тебя. Мне просто нужна ты… Прости, что не африканская демография.

— Тебе не я нужна… Тебе нужны мои руки, мои слова, мои движения… Секс с очертанием и ощущением меня. Твои удовольствия. А вовсе не то, что и кто я. Так какая разница, что творится внутри, если я хорошо имитирую?.. Наслаждайся и не копай.

— Откуда?.. Откуда в тебе весь этот цинизм?

— Просто напоминаю, кому ты говоришь эти слова… Я — человек, а некоторые из людей циничны по натуре. Только не надо лезть мне в душу, ты ничего не найдёшь, — предрекла я напоследок.

— Ты просто боишься… — она внимательно заглядывала в моё лицо, тщётно пытаясь раздобыть в нём причину моего внезапного бунта.

Боюсь? Я расплылась в широкой ухмылке, чуть не расхохотавшись в голос и поражаясь собственной истерии.

— Чего?! Да и что это слово значит? Ты сама не устала от жизненного повтора ассоциаций и общих аршинов? Мир человека не может умещаться в шаблон правды, хотя бы потому, что он — либо движется, либо умирает. То, что мы думаем — это одно; то, что говорим — другое; а то, что чувствуем — вообще третье. Но соль этой троицы в том, что мы никогда не знаем, что из них, в итоге, окажется правдой… Так как ты можешь пытаться угадывать меня, если не знаешь движения?

— Наплевать, — Валя резко перевернула меня и пригвоздила к кровати. — Мне не надо знать о тебе всё, чтобы любить тебя до потери сознания… Чем я и собираюсь заняться ближайшие несколько часов… — она начала покрывать моё тело поцелуями, спускаясь всё ниже…

Я лежала на её подложенной под шею руке и рассматривала её пальцы. Прошло некоторое время с тех пор, как моё дыхание приобрело ровность.

— Расскажи о себе, — попросила Валя, целуя меня в висок.

— Я тебя разочарую, — я вскинула на неё взгляд. — Ты вряд ли услышишь что-то интересное.

— И всё же, — не отступила Валя.

— Ну, раз ты хочешь… Я родилась в самой обычной московской семье. Не евреев, хочу отметить.

— Да ну? — подтрунила она. — Не евреев?

— Не евреев… Так вот, до тринадцати училась в обычной школе. С тринадцати до шестнадцати, три года провела у деда в деревне…

— Что-то стало с родителями? — обеспокоенно поинтересовалась Валя.

— С ними было всё нормально, просто они сочли для меня лучшим пожить у деда.

— Почему? Образование в сельской местности уступает столице… Как же ты поступила на архитектурный?

— Пробелы дед заполнял. Он был ещё тот учёный, — ухмыльнулась я, вспоминая интеллигентно выстриженные усы и бороду деда и его строгие мужиковатые манеры, способные даже лешего ввести в заблуждение. — Хитровыделанный учёный.

— Так почему родители тебя отправили к нему?.. — кажется, Валю действительно волновал этот вопрос. — Да ещё на три года, в таком возрасте…

— По-моему, я что-то говорила про армию, или что-то ещё, что родителей испугало.

— По-твоему? То есть ты даже не помнишь?

— Господи, Валя!.. — возмутилась я. — А ты что, всё помнишь, что с тобой происходило в тринадцать? Зачем вообще копать это?

— Я просто не верю, — опротестовала Валя. — Что невинные детские заявления про армию могли вызвать такую реакцию, чтобы отправить тринадцатилетнего ребенка подальше… от цивилизации. Если это нормальные родители.

— Просто так сложилось. Какая разница?

— Было что-то ещё, о чем ты не говоришь?.. Не хочешь говорить?..

— Мне нечего сказать, — отрезала я. — Ты будешь слушать дальше, или мне не продолжать?

— Нет… Продолжай, пожалуйста.

— С шестнадцати я занималась верховой ездой, горными лыжами…

— Не дешевенький у тебя был досуг.

— Не долго. Обвал 98-го подкосил бизнес отца, он пристрастился к водке… Я же говорила, самая обычная русская семья! Но к тому времени у меня уже была своя квартира. Папа позаботился, а мама вовремя оборвала ему руки, когда он пытался пропить её. С восемнадцати я начала жить отдельно…

— На шее мамы? — устыдила Валя.

— Почти. С папой они развелись, но он по-тихоньку вошел в кондицию, так что я брала с двух источников, просто они не должны были знать друг о друге… С семнадцати я поступила на архитектурный, а ты знаешь, как гуляют второкурсники… Однако каким-то чудом я удержалась в вузе, хотя был момент, когда я едва не провалила семестр. С тех пор я перестала водить к себе друзей…

— Умно, — похвалила Валя. — Ты до сих пор к себе никого не водишь? Я бы посмотрела, как ты живешь.

— Я не вожу только лесбиянок. Шучу. Ладно, — я обернулась на её руке, перекладываясь на живот и смотря ей в лицо: на покрасневшие веки; усталые глаза; мимические морщинки, ставшие явными то ли от времени суток, то ли от эмоциональной насыщенности сегодняшних происшествий. — Пора закругляться. — На самом деле, я хотела попросить её историю, но решила сжалиться.

— Мы остановились только на твоих восемнадцати… — возразила она.

— Тебе надо спать, — я поцеловала её губы. — Новый день — новая пища.

— Тебе так мама говорила?

— Нет, эту идейку я подкинула в народ когда-то.

— Мы сейчас говорили о восемнадцати годах, или — о веке? — улыбнулась Валя моему вернувшемуся незатейливому юмору.

— Я уеду на такси, не провожай, — я собралась рвать когти.

— Нет, — в её взгляде отразился испуг. — Я не смогу спать без тебя, — серьёзно проговорила она.

Я лежала в темноте и думала о деде. Валя посапывала рядом, видимо, углубившись в дебри сценария десятого сна. Интересно, каков сейчас дед? Может, мне навестить его? Что я, в действительности, знаю о себе? Три года жизни кто-то скрал из моей памяти. Почему родители отправили меня к деду и почему — именно к нему? Словно в тумане, передо мной всплывали обрывки прошлого. Мама спорит с отцом на кухне. До меня доносятся огрызки фраз: «из школы…», «расстройство…», «шизофрения…», «особое восприятие реальности…», «клиника…», «штамп на всю жизнь…». Нет, это не про меня. Я даже слов таких не знала, «шизофрения». Это отцовский кретинический домысел, паникёрское предположение, и только. Я же знаю, я никогда не была… Но куда делись три года? Почему дед? Чему он меня учил?.. Мозг мой вскипал. Я вспоминала, как боролась с матерью за то, чтобы жить одна. Как она не хотела отпускать меня из-под своего бдящего ока, а тем временем, отец заявлялся «на рогах»… Девочка из вуза спросила: «Почему в ванной у тебя стопка лезвий?» — «Люблю острую жизнь, а тебе что?». А ведь она мне была симпатична… Однажды я стану таким архитектором, что надо мной не будет никакого надзора, даже технического.