Белокурая гейша

- Вы прибыли раньше назначенного времени, барон Тонда-сама, - произнесла женщина, низко кланяясь. Она запыхалась и прижимала руки к груди.

- Разве вы не получили мое послание?

- Да.

- И подарки?

- Да.

- Хорошо. Эти дары являются дополнением к оговоренной цене и призваны сгладить неудобства, причиненные моим ранним приездом. - Слова его не предполагали возражений, если бы окасан осмелилась пойти на такой глупый шаг и высказала их.

- Благодарю вас, барон Тонда-сама, - отозвалась она, снова кланяясь. - Уплаченная вами цена цветка была внесена в приходную книгу.

Барон заворчал, затем спросил:

- Девушка готова?

- Все, как вы пожелали, милорд, - ответила Симойё, глядя в пол.

Он ухмыльнулся:

- Сообщите ей, что я прибыл и пальцы мои покалывает от желания раздвинуть ее малиновые уста, а потом оставьте нас. Сегодня вечером ваши услуги мне не понадобятся.

Барон ждал.

Женщина снова поклонилась, но не сдвинулась с места.

Он зарычал.

Но она продолжала стоять как вкопанная.

- Я не хочу оскорбить вас, барон Тонда-сама, но… - Симойё колебалась, в голосе ее слышалась нервозность, будто бы она висела под потолком, подобно пауку на тонкой шелковой ниточке. - Наша традиция такова, что я должна оставаться за ширмой, своим присутствием давая девушке понять, что она не одинока.

- Ваши традиции разрушают гармонию.

- Не понимаю.

- Вы хотите, чтобы я позволил вам наблюдать за моими действиями? Почему? Уж не считаете ли вы меня шарлатаном, человеком, не способным воспользоваться своим орудием наслаждения?

Симойё покачала головой и с улыбкой заверила:

- От Гиона и до Камишичикен ходят слухи, что барон Тонда-сама - великолепный любовник.

- Так и есть, - ворчливо согласился он. - Я известен тем, что за одну ночь имел многих женщин, не прибегая к помощи снадобий и не надевая на пенис эрекционное кольцо.

- Тогда вы поймете, как важно для вашего же собственного удовольствия, барон Тонда-сама, чтобы я находилась поблизости на случай, если понадоблюсь вам…

- Что?

- Возможно, вы чрезмерно возбудитесь, пробуя пальцами влагалище майко, и пожелаете немедленного орального облегчения. - Она снова поклонилась, на этот раз ниже. - Я к вашим услугам.

- Вы, Симойё-сан?

- Говорят, что у юных девственниц лоно влажное, а рот сухой, а вот у старых гейш все наоборот.

Барон рассмеялся, удивленный ее кокетливым искрящимся взглядом. Прекрасная владелица чайного дома относилась к тем женщинам, кого он называл «сушеной рыбой», то есть сексуально разочарованным.

Барон задумался. Он не испытывал отвращения к ее предложению взять его нефритовый стержень в рот и сосать в изысканном ритме. Он вообразил, как кончики ее пальцев ласкают его мошонку, а губы засасывают, засасывают глубже в рот, пока он не заполнится его огненной спермой, которая потечет по ее подбородку, точно соленые слезы.

Обрадованный такой перспективой, барон почесал живот. Эта ночь обещала свершить волю богов, стать ночью признаний и исполнения эротических фантазий, ночью, когда, закрыв одну дверь, тут же открываешь другую.

- Конечно, оставайтесь за ширмой. Не сомневаюсь, что до окончания вечера я почувствую потребность прибегнуть к вашим услугам.

Симойё отвесила ему низкий поклон:

- Благодарю вас, барон Тонда-сама. Я немедленно отправлю к вам девушку.

Ворча, барон проследовал за окасан в комнату. На пороге она замешкалась и произнесла на прощание:

- Если услышите за ширмой шорох шелка, знайте, что это я готовлюсь к почтенному акту игры на вашей флейте.

Элегантная и грациозная, несмотря на свой возраст - или именно благодаря ему? - она сдвинула в сторону бумажную дверь, с поклоном предложила барону войти и закрыла за ним дверь. Когда глаза его привыкли к тусклому свету, он увидел, что в комнате на полу лежит малиново-красный футон, а по обеим сторонам его стоят масляные лампы, мерцающее пламя которых заставляет шелковый футон искриться шафрановым сиянием. Для удобства барона был поставлен деревянный подлокотник, обтянутый гобеленовой тканью.

Чуть в отдалении на низком черном лакированном столике располагались выложенные в идеальный ряд ароматические палочки. Одна из палочек была зажжена и тлела, отмеряя время, которое барон должен был провести с майко. Четыре сожженные палочки означали один час. Для удовлетворения его сексуальных потребностей было отведено всего три палочки, заметил барон, и это означало, что он него требуется скорейшее завершение ритуала и уход.

В дальнем углу комнаты стояла высокая ширма с очень необычным рисунком: рисовое поле в сумерках, над которым порхают, точно звездочки, светлячки. Вся сценка была выписана фосфоресцирующими красками, и, когда свет ламп гас, на ширме ярко зажигались огоньки светлячков.

За ширмой барону послышался шелест шелка и парчи. Он постарался выбросить из головы, что владелица чайного дома дожидается своей очереди ублажать его. Барон замер на месте, дивясь ее утонченности, а также тому, как быстро она вошла через бумажную дверь с веранды, да так, что он ничего не заметил.

Но ее присутствие его нимало не заботило, так как следовало подготовиться к церемонии дефлорации. Отбросив в сторону зеленую москитную сетку, связанную из грубого хлопка и прикрепленную шнурами к четырем углам на потолке, он немедленно заметил три свежих белых яйца и несколько бумажных полотенец, лежащих поверх покрывала рядом с черной шелковой подушечкой.

Сев на подушку в позе лотоса и положив руки на подлокотники, барон повесил мечи себе на ноги. Он проигнорировал давнее правило о том, что самурай должен оставлять оружие на первом этаже, как проигнорировал бы и любое другое правило, препятствующее лишению девственности прекрасной майко. Но не это его беспокоило. Барон тяжело дышал и сильно потел, и у него заболел желудок, будто бы карма его изменялась и он был не в состоянии контролировать свою судьбу.

Что же происходит? Жизнь его была подобна изменчивой тени, отбрасываемой его длинным мечом. Утренняя тень была расплывчатой и трепещущей, дневная - черной и глубокой, будто вход в потусторонний мир, а ночью тень исчезала вовсе, оставляя его в одиночестве.

Именно так он чувствовал себя сейчас. Одиноким. Точно странствующий самурай в поисках победы, которая неизменно ускользала от него. И он знал почему. Он солгал принцу, отправив ему сообщение, что девушка мертва, в то время как сам еще не исполнил свой долг. Именно из-за того, что он бросил вызов правилам своего хозяина и господина, он и ощущал боли во внутренних органах, а именно в желудке. Это было неудивительно, ведь желудок считался местом скопления эмоций и самой жизни. Барон волновался, что душа его стала грязной, а чувство вины пронзило все его существо до самых костей.

Он взял сырое яйцо и провел пальцами по его гладкой прохладной поверхности, испытывая необъяснимую скованность. Озадаченный, барон раздавил яйцо в руке, и по ладони его потекли золотистый желток и вязкий прозрачный белок. Он продолжал взирать на разбитое яйцо, будто оно могло раскрыть ему тайну того, почему нынешней ночью уверенность в собственных действиях покинула его. Ответ все не приходил, и барон проглотил желток, а затем начисто вытер руки бумажными полотенцами.

Разум барона затуманился, но он не оставлял попыток прояснить его. Он не хотел думать, что тревога его происходит от чрезмерного желания к прекрасной майко, и пытался найти другую причину.

- Варвар! - громким голосом пробормотал он.

В этот момент в голове барона сложилась цельная картина, будто отыскался недостающий кусок головоломки, ускользающей головоломки, что так терзала его душу. Его люди сообщили ему ранее, что заметили гайджина шатающимся недалеко от бани, а затем по соседству, уже после того, как прекрасная молодая майко ушла. Из донесения его слуг следовало, что тот же самый гайджин говорил с ней в храме. Барон приказал своим людям проследить за ним, но варвару удалось ускользнуть. Это также тревожило барона.