Эйфория

– Я знаю, – медленно повторил Дитерих. – Но я этого не понимаю, – честно признался он после небольшой паузы, в течение которой комнату уже не захлестывала такая болезненная и полная бессильной ярости тишина.

– Это уже другой вопрос, – улыбнулся Бенедикт. – Если вы хотите его обсудить, приходите ко мне в агентство, и мы увлекательно побеседуем с вами за чашкой чаю. А потом, если захотите, вы меня уволите, – абсолютно серьезно добавил он. – Вам так давно этого хочется, что я почти чувствую себя вашим должником.

– Ты наглый паршивец, – буркнул Дитерих.

– Не буду отрицать, – пожал плечами Бенедикт. – Так вы придете?

– В твой притон? Ни за что на свете! – Конрад говорил тоном, который должен был демонстрировать раздражение и злость, но вместо этого в нем отчетливо просвечивали теплые нотки. – Приходи лучше сам сегодня в пять. Я уделю тебе не больше двух часов, и за это время ты объяснишь мне, какого черта тебя понесло давать интервью этой желтой пакости, – он говорил нарочито суровым голосом, зная прекрасно, что Бенедикт ни за что на свете не примет его насупленность всерьез. – Слава Богу, кроме меня, его пока что никто не видел.

– И не увидит, – рассмеялся Бенедикт. – Это просто никому не нужно.

Вежливо распрощавшись с Дитерихом и пообещав ему прибыть в назначенное время, он положил трубку и, бросив короткий взгляд на Тони, произнес всего одно слово:

– Заткнись.

Глава 3

Иоланта. Аморозо

– … что она все равно не оставит тебя в покое, – рыжая макушка Тони показалась из-за стойки секретарши и зависла над ней, будто не могла решиться, высунуться полностью или снова нырнуть обратно. – Ты и сам это знаешь.

– Интересно, с чего бы? – Бенедикт наклонил голову, глядя, как вслед за макушкой появляются плечи и туловище, а затем – и весь Тони, держа в одной руке увесистую пачку чая улун, а в другой – длинную серебряную ложку.

– Как всегда: с того, что ей этого хочется, – с готовностью ответил тот. – Для женщины ее типа этого достаточно.

– Много ты знаешь о женщинах ее типа, – сдержанно хмыкнул Бенедикт. – Кстати, если она регулярно оказывает тебе знаки внимания, это вовсе не значит, что ты ей в самом деле интересен, – он отобрал у Тони пакет и ловко открыл упаковочный клапан.

– Ты разбиваешь мне сердце, – полными искренней боли глазами Тони проводил свою добычу и потянулся за чашкой. – Это то, что я думаю?..

– Восхитительный… настоящий… с нотками яблока… – едва слышно прошептал Бенедикт. – Да, это то, что ты думаешь, – вновь подняв взгляд на Тони, беспощадно добавил он. – Она делает это только ради меня. Чтобы подобраться поближе.

– Согласись, она достигла в этом определенных успехов, – Тони подошел к нему и бесцеремонно залез ложкой в чайную смесь. Убедившись, что набрал достаточно, он торжественно опустил ее в чашку и направился в противоположный конец приемной – туда, где стоял только что закипевший чайник.

– В некотором роде, – согласился Бенедикт, – если считать успехом встречи с тобой раз в две недели в Кенсингтон-парке и ставшие традицией увлекательные беседы обо мне каждый третий вторник у нее дома.

– А что ей остается делать? – философски заметил Тони, заливая чай горячей водой, и, рассеянно помешав его, хищно облизал ложку, – ты же не проявляешь инициативы. Можно сказать, ведешь себя, как последний… последний…

– Как последний болван, – помог ему Бенедикт и, также отмерив себе нужную порцию чайной смеси, не спеша присоединился к нему.

– Выкладывай, – весело сказал он, беря в руки чашку с дымящимся напитком. – Чего она хочет на этот раз?

Тони состроил задумчивую гримасу и величественно проговорил:

– Об этом ты должен был и сам догадаться. Мне было позволено произнести только ключевые слова, – заявил он, увидев выражение нетерпения на лице Бенедикта.

– И?

– Четверг, Ковент-гарден, «Иоланта».

– Нет, – Бенедикт застонал. – Не говори мне, что она опять просит…

– Боюсь, что так.

– А иначе?..

– Как обычно.

– Всегда восхищался ее умением выдумывать такие условия для шантажа, чтобы разоблачение казалось жертве желанным благом, – рука Бенедикта сжала чашку с чаем и медленно поднесла ее к губам.

В ответ на это Тони только пожал плечами. Что он мог сказать?

– Ладно, – Бенедикт сделал большой глоток и внимательно посмотрел на висящий над столом календарь. – Придется дать ей то, что ей нужно. В конце концов, что такое полтора часа сентиментальной чепухи в сравнении с тем, что меня ожидало бы, не будь она столь терпелива?

Тони допил свой чай и глубокомысленно кивнул.

***

Он оказался в театре незадолго до второго звонка.

Поднявшись по лестнице на второй ярус, он быстрым шагом прошел по галерее и остановился у дверей ложи номер 226. Сделав короткую паузу, Бенедикт взялся за изящную бронзовую ручку и вошел внутрь.

Конечно, она давно уже была там. На своем любимом месте слева в первом ряду, с программкой в одной руке и крохотным театральным биноклем в другой. Бенедикт усмехнулся. Содержание спектакля она знала наизусть, а зрение у нее всегда было безупречным, так что ни в том ни в другом она не нуждалась, но неизменно приобретала перед началом шоу первую и клала перед выходом из дому в сумочку второй. Видит Бог, он обожал ее. Несмотря ни на что. Как всегда, эффектная и неподражаемая, абсолютно спокойная и знающая со стопроцентной уверенностью, что он придет.

– Меня задержали дела, но, надеюсь, к началу я все же успел.

Бенедикт сделал шаг вперед и чуть наклонил голову в любезном приветствии.

– Ты почти исчерпал мое терпение.

Высокая стройная женщина с золотистыми волосами и яркими голубыми глазами оглянулась и, поднявшись, протянула ему руку, которой он, вновь поклонившись, коснулся поцелуем.

– Ты знаешь, что я всегда стараюсь быть точным, мама.

– Но тебе это не всегда удается, – миссис Тэррингтон улыбнулась и, указав ему на свободное кресло рядом с собой, грациозно уселась обратно.

– Я честно стараюсь, – Бенедикт опустился на сиденье, рассеянно скользя взглядом по залу, за время их короткого разговора успевшему почти полностью погрузиться в мягкий полумрак.

– Хвала небесам, у меня хватает ума не полагаться на твои усилия, – чуть слышно фыркнула миссис Тэррингтон. – Как Тони?

– Шлет заверения в своем почтении, – Бенедикт сделал вид, что пропустил ее колкость мимо ушей, и добавил шепотом, глядя на поднимающийся занавес: – А за попытку стравить меня с Честерами я с тобой еще расквитаюсь.

Красивое лицо миссис Тэррингтон на миг озарила довольная улыбка, но она тут же сменилась выражением неподдельного огорчения.

– Ты меня расстраиваешь, Бенедикт. Верх невоспитанности и неуважения – полагать, что я способна…

– О, я полагаю, что ты способна на все, – с нежностью сказал Бенедикт, вновь находя и легко сжимая ее руку, лежащую на обтянутом бархатом парапете ложи. – Я лишь оставляю право выбора оружия за собой.

Миссис Тэррингтон снова тихо фыркнула и, на сей раз не удостоив его ответом, переключила все свое внимание на сцену, где в это время звучало вступительное ариозо Иоланты, которую ее отпрыск терпеть не мог.

Бенедикт вздохнул. Ужас сложившейся ситуации, равно как и ее ирония, состоял в том, что его мать действительно любила Чайковского. Сам он к этому композитору был равнодушен, за исключением нескольких произведений, которые ему повезло услышать и – хоть и не слишком удачно – играть в далеком детстве. На этом его отношения с русским классиком заканчивались, что нисколько не печалило миссис Тэррингтон, но неизменно вызывало у нее смесь добродушного веселья с изумлением. Она никогда не пыталась переубедить его или каким-то иным образом воздействовать на сына, справедливо полагая, что ее увлечения его не касаются. Но с тех пор, как Бенедикт вырос и покинул отчий дом, став в нем желанным, но редким гостем, совместные походы в театр начали приносить обоим совершенно особенное удовольствие.