Эйфория

– А почему нет? – улыбнулся Бенедикт.

Тони закатил глаза.

– Твой любимый вопрос. – Он поднял руку, останавливая Бенедикта, открывшего рот, чтобы ответить. – Который не помешал тебе в разные периоды послать подальше кучу приличных изданий и выставить полными идиотами неприличные. Что изменилось сейчас?

– Признайся, ты тайком ходишь на мои лекции, – рассмеялся Бенедикт.

– Почему это? – ощетинился Тони.

– Начинаешь задавать правильные вопросы, – хмыкнул его друг.

– А, – Тони только рукой махнул. – Бессмысленная трата времени. Ты мне все равно ничего не скажешь. Но я хочу, чтобы ты знал, – он сделал паузу и с преувеличенной серьезностью посмотрел на него, – я против.

– Хорошо, – кивнул Бенедикт.

Некоторое время они сидели, углубившись каждый в свои мысли и не обращая друг на друга внимания.

Еще раз пересмотрев отобранные в работу дела, Бенедикт поднялся с дивана, на котором они оба сидели и, собрав их в стопку, бросил на стол. Оглянувшись на Тони, к тому времени отбросившего планшет и сидящего с непривычным для него выражением крайней задумчивости, он тихо засмеялся и спросил:

– Почему мне не может этого хотеться?

Тони вздрогнул, очнувшись, и посмотрел прямо на него.

– Потому что это не в твоем стиле, – медленно произнес он. – Ты – хастлер, занимаешься проституцией и не скрываешь этого. Этот бизнес сделал тебя по-настоящему состоятельным человеком, и это тоже известно большинству людей, вращающихся в близком тебе кругу. Но ты не провокатор.

– И поэтому я не могу поговорить с журналистом о своей работе?

– Я сказал, что ты не провокатор, но могу еще добавить, что ты не дурак, – раздраженно скривился Тони. – Будто ты не знаешь, что никого не интересует твоя работа. Всех волнуют жареные новости.

– Вот именно, – тихо сказал Бенедикт.

Тони вопросительно посмотрел на него.

Бенедикт открыл ящик стола, достал оттуда пачку сигарет и закурил.

– Как ты думаешь, почему я назвал агентство «Эйфория»? – спросил он, глядя в окно.

Тони пожал плечами.

– Это красиво.

Бенедикт улыбнулся, прикрыв глаза.

– Скорее, провокативно, – он легко выдохнул, и сизый дым теплой ретушью обозначил его силуэт.

– Когда они приходят сюда, – он отклонился назад и присел на подоконник. Еще затяжка. – что они видят?

Тони улыбнулся.

– Классного мужика, который может оттрахать их как следует?

– Классных мужиков полно вон там, – огонек сигареты указал на окно, почти касаясь стекла. – Что приводит их ко мне?

Стать твоя королевская, чуть не брякнул Тони, но сдержался.

– И? – он постарался придать своему голосу достаточно серьезности, но глаза выдавали его.

– Возможность прыгнуть и не разбиться, – голос Бенедикта был не громче, чем шум моря, монотонный и мягкий одновременно.

– Страхуешь? – Тони смотрел, как дотлевает кончик сигареты в неярком свете вечернего солнца.

– Эйфория приходит тогда, когда прыгаешь, доверившись безраздельно, и осознаешь – это освобождение, – продолжал Бенедикт, словно не расслышав. – За этим они и приходят.

– И ты сразу предупреждаешь их о том, чего ожидать, – Тони лукаво прищурился и все-таки рассмеялся, – позер.

– Есть немного, – Бенедикт потушил сигарету и поднял на него глаза. – Но, согласись, те названия, что предлагал ты, никуда не годились.

Тони притворно округлил глаза.

– «Приют наслаждения» или «Сияние страсти»? Кто виноват в том, что у тебя нет вкуса?

– Никто, – Бенедикт расхохотался. – Именно поэтому первичное интервью было и остается за тобой. Без тебя я бы прогорел.

– Ты и со мной прогоришь, если будешь забивать себе голову всякими премудростями, – беззлобно пробурчал Тони. – Девушкам хочется отдохнуть, расслабиться и получить удовольствие. А ты вправляешь им мозги.

– Я? – теперь уже Бенедикт скорчил комичную гримасу. – Кто сказал тебе такую глупость? Я просто делаю то, что мне нравится. Кто виноват, что это нравится им тоже?

Он прав, подумал Тони. Он совершенно прав.

– Но какое это имеет отношение… – начал он, но Бенедикт перебил его.

– К интервью – никакого, если ты об этом. Это имеет отношение ко мне.

Тони недоверчиво нахмурился.

– Не говори мне, что ты хочешь объявить граду и миру о том, как важно правильно относиться к сексу, быть внимательным к своей партнерше и тому подобные глупости.

– А если так?

Тони вышел из себя.

– Тогда ты – идиот.

Бенедикт потянулся, как кошка, и весело посмотрел на него.

– Что сказал бы в этом месте Тони Брокстон?

– Что ты испытываешь эксгибиционистское желание продемонстрировать свою привлекательность, но это действие – контрфобическое 4, так как на самом деле ты своей привлекательности до чертиков боишься, – оттараторил Тони, словно читал по бумажке написанный текст.

– Отлично, – улыбнулся Бенедикт, – не считая того, что Тони Брокстон не использует выражения вроде «до чертиков».

– Это детали, – отмахнулся Тони. – Так это правда? – вопрос был лишь наполовину шутливым, и оба это чувствовали.

– И да, и нет, – Бенедикт открыл пачку и достал новую сигарету. – Для меня это в большей степени эксперимент… С обменом ролями.

– Обменом ролями? – Тони прищурился, пытаясь поймать мысль, пока, наконец…

Значит, так он это видит.

Тони подавил желание схватиться за голову.

– Ты хочешь, чтобы тебя трахнули, – медленно произнес он, чтобы убедиться в том, что он все правильно понял.

– Именно так, – подтвердил Бенедикт.

Он взял с подоконника пепельницу, снова закурил и пересел за стол.

Глядя, как пальцы Бенедикта скользят по светло-ореховой поверхности стола, Тони думал о том, что он делает в своей игровой комнате. Что происходит, когда эти пальцы соприкасаются с нежной женской кожей, и к чему они на самом деле прикасаются. Что лежит за неуловимой границей, которую он заставляет их перейти? От этого невольно начинала кружиться голова.

Тони никогда не пытался для себя дать определение работе Бенедикта, но, если бы его спросили, он ответил бы, что, пожалуй, то, что он делает, напоминает… Да, напоминает работу архитектора. Человека, который входит в прекрасный, но наглухо закрытый и забытый дом, отпирая роскошные комнаты и открывая настежь окна. И, стоя в свете яркого солнца, ворвавшегося внутрь, улыбается тому, как они начинают дышать.

Общество, в котором мы живем, не слишком благосклонно к сексу, поэтому Тони привык к тому, что Бенедикта воспринимают как нечто среднее между ярмарочным шутом и удачливым альфонсом. Объяснять всем и каждому суть его работы было бы утомительно, да и не нужно. Достаточно было того, что они хорошо понимали друг друга, а женщины, которые получали от Бенедикта свой, уникальный и необычный опыт, умудрялись так правильно молчать, что это работало лучше всякой рекламы.

Бенедикт открывал женщину, как драгоценный фолиант, скользя руками по обложке, перебирая страницы и рассматривая прихотливый шрифт. Он удерживался от того, чтобы делать заметки на полях, удовлетворяясь тем, что текст открывается ему во всей своей оригинальности и красоте, и за это его партнерши – иногда Тони было сложно называть их клиентками – были ему безмерно благодарны.

После случая с Энни Тарт Тони долго думал, что в этом долговязом светловолосом и, в общем, некрасивом человеке, могло так расположить к себе молодую женщину, недавно пережившую изнасилование, чтобы при первой же встрече решиться переписать грубо вложенную в нее искаженную программу. И внезапно понял: просто Бенедикт не собирался ничего переписывать. Он взял ее за руку и повел в другое место, где таких программ не было и не могло быть.

Время близилось к вечеру, и солнце переместилось, погружая лицо Бенедикта в тень. Он молча сидел, откинув голову, и Тони беззастенчиво рассматривал его. Резкий профиль, тревожные глаза, высокие скулы. Ни следа обычной легкости и уверенности. Только пульсирующая чувственность и дикая, безумная глубина. Беспредельная и уязвимая.