У подножия горбатой горы (СИ)

– Как все, – Шири фыркнула, – меня в армию не берут.

– Почему?

– Потому что я – дебил.

– Ты не похожа на дебила.

– На призывном мне дали какие–то вопросы заполнить, а я никакого понятия ни о чем не имею, как Маугли из джунглей, телевизор в шестнадцать лет увидела в первый раз.

– Они что, в школу тебя не отправили?

– Куда отправлять–то? В какой класс? Пришла училка ихняя, задала пару вопросов, головой покачала и ушла, только ее и видели. Большое спасибо маме–папе, что читать–писать научили. Ах да, еще немного считать.

– А школа?

– Школа! Ортодоксальная школа для девочек. Самая лучшая! А лучшая, потому там ничему не учат, так, продолжение детского сада.

Барух посмотрел на Шири с сомнением.

– Ты думаешь, никто про это не знает, в минпросе, в правительстве? Знают, все знают, только никто связываться не хочет. Каждый норовит с ними коалицию сделать, чтобы спокойно бабки делить.

– Чему–то все–таки учат?

– Конечно! Как чулнт готовить, как субботу блюсти, только чтобы еда для мужа была. Как его ублажать, что говорить, когда мужу, вынь да положь, трахаться вздумалось, а тебе, дряни такой, не хочется Господни заповеди исполнять.

– Ладно, ладно, – Орли снова обняла Шири и потащила ее в гущу танцующих.

– Пойдем, я тоже хочу танцевать, – снова прижалась к нему Михаль.

Поначалу Барух попробовал дергаться в такт музыке. Куда там – темп был так высок, что не стоило и пытатьтся. Он пригляделся к танцующей перед ним девушке: вот кто чувствовал себя как рыба в воде. Она двигалась так, как ей того хотелось без всякой оглядки на музыку, ведомая лишь собственным внутренним камертоном. Баруху этот темп пришелся по душе, и они принялись отплясывать в одном ритме. Он не сводил глаз с Михаль, пытался копировать ее па. Это получилось легче легкого – Михаль не скакала, а едва двигалась, очень грациозно покачивая плечами и бедрами. Ноги в легких туфельках на тончайшем каблуке, казалось, оставались на месте.

Через какое–то время танец захватил его. Исчез внешний шум, ее внутренняя музыка передалась и ему. В теле появилась легкость, усиливаемая легкостью движений его спутницы, они как бы настроились на одну волну, глядя друг другу в глаза. Барух поймал себя на том, что впервые в жизни получает наслаждение от танца. Он перевел взгляд на ее бедра, и ее бедра хотели его. Он посмотрел на ее грудь, и ее грудь хотела его. Расстояние между ними стало постепенно сокращаться. Сначала они соприкоснулись руками, потом бедрами. Потом Михаль прижалась к нему – если он хотел изменить позу, то она покорно подчинялась: сначала его рукам на талии, потом его рукам на нейтральной полосе между маечкой и джинсами, потом его рукам, исследующим внутренность джинсов. Ее бедра, ее грудь неуловимо двигались, раскрывались, желали этого контакта, подчинялись его воле. Михаль нашла своими губами его губы и поцеловала его так, как целуют давнего любовника.

– Слушай, это реальная история? С Шири?

– Вполне реальная, – Михаль прижалась к нему еще крепче.

Барух чувствовал, как Михаль извивается в его объятиях, как прижимается к нему грудью, бедрами. Барух потерял всякое чувство реальности, проник внутрь ее джинсов, внутрь ее трусиков, обнял ее за мягкие шелковистые ягодицы, и она, подпрыгнув, обхватила ногами его бедра, оседлала его, приникла губами под восторженные вопли окружающих. Барух задрожал от возбуждения, его бросило в жар от близости и доступности этой совершенно незнакомой, но такой близкой девушки. Джинсы мгновенно стали ему на два размера меньше, до боли, как когда–то в юности – давно забытое ощущение.

– Inside?

– Да, только давай возьмем еще выпить.

– В минибаре полно всего.

Барух обнимал рукой ее бедро и никак не хотел отпускать. Впрочем, рука Михаль тоже заползла в его джинсы, и он почувствовал, как она проникает в него, заставляя время от времени судорожно хватать ртом воздух. Перед дверью в отель они отпустили друг друга, еще, чего доброго, пристанут на входе. Но не пристали – кому какое дело. Михаль аккуратно сложила одежду и осталась в одних трусиках – маленькое узенькое сердечко, едва прикрывающее тщательно выбритый лобок, от которого Барух не мог отвести взгляда.

– Ох–х! – Михаль расстегнула его джинсы.

Барух почувствовал, как его распирает изнутри. Михаль опустилась на колени и охватила его губами, заставив Баруха пропустить пару ударов сердца. Он поднял ее и положил на кровать. Входя в нее, он смутно подумал о кондомах, но она, в два приема приняв его внутрь, сделала неуловимое движение, заставившее его забыть обо всем. Он наполнял ее, чувствуя каждый миллиметр поверхности. Он заполнял ее всю. Он вышел из нее, а потом, выдержав паузу, провел по ее губам снизу вверх. Она раскрылась ему навстречу, и он туго вонзился в нее, вызвав порывистый крик. Еще... еще... Ощущение нестерпимой тесноты, давления, экстаза... Провал, потеря ориентации. Он чувствовал себя гаубицей, выпускающей заряд, в которую сразу же вставляют новый.

Она дразнит его – сжимает его своими мышцами, ей мало, она просит, хочет еще. Он со всей силой вдавливает ее бедрами, чтобы освободиться от сладостной боли. Каждое движение, раз за разом, вызывает крик, ее и его. Он останавливается на секунду, переворачивает ее и входит в нее сзади, схватив ее руками за бедра, ладонями чувствуя ее выпирающие косточки. Она изгибается и издает хриплый гортанный звериный звук. Или это его крик. Он вторит ей – его напор уничтожает все вокруг, ему кажется, что он сам весь целиком превратился в пушку, он взрывается у нее внутри, падает, теряет сознание. Не остается ничего, кроме этого взрыва, который заполняет все его тело вплоть до последней клетки.

Когда Барух открыл глаза, никакой девушки в номере не было, а было ощущение звона в голове, запаха чужого пота и косметики на теле, заскорузло склеенные волосы в паху.

Амит сидел на балконе на белом пластиковом кресле спиной к двери, разглядывая загорающих вокруг бассейна. Барух, по возможности неслышно, проскользнул в душ отмываться. Тот факт, что он как следует вчера порезвился, сомнений не вызывал. Девушку звали Михаль... Но как с ней связан Амит? Или все это хорошо поставленный и разыгранный спектакль? Не ясно, ничего не ясно. Барух несколько раз намылил всего себя шампунем, пока не исчез даже намек на преследующий его запах. Душ привел его в чувство, и в голове стало проясняться, мозги, хоть и с трудом, заскрипели и стали работать.

Вытирая голову, он вернулся в номер.

– Проснулся, наконец! – радостно объявил Амит. – Завтрак ты уже проспал, так что придется сразу же идти обедать.

– А сколько времени?

– Двенадцать с хвостиком.

– Какой там завтрак, – Барух махнул рукой, – мне бы сейчас пивка холодного, чтобы в себя прийти.

– Ты прав, братан, ты прав, пиво – святое дело, пошли, а то так и дуба дать недолго.

Они спустились к бару у бассейна. Барух достал из кармана свой кошелек, но в нем, за исключением кредитных карточек, денег не оказалось. Он посмотрел на Амита, и тот, покопавшись в карманах, извлек купюру, которой хватило на пиво. Прохладная волшебная жидкость его оживила. В голове начало потихоньку проясняться, но облегчения не вызвало. Было стойкое ощущение, что с его портмоне кто–то ознакомился, то есть ничего не пропало, однако этот кто–то аккуратно перебрал все содержимое. В том–то все и дело, что не совсем аккуратно – маленькие бумажные квадратики с записками и телефонами торчали чуть более небрежно, чем он всегда их складывал в многочисленные отделения бумажника. Барух пристально посмотрел на сидящего напротив Амита. Тот, ни слова не говоря, вынул из кармана удостоверение и положил на стол перед Барухом.

Инспектор полиции. Отдел по борьбе с наркотиками.

Барух вытер губы тыльной стороной ладони. Амит пожал плечами и спрятал удостоверение.

– Не хочу, чтобы у тебя оставался осадок от нашей встречи, но я действительно работаю в полиции.

– Что я такого наделал? – Баруху стало не по себе. Еще не хватало, чтобы его обвинили в изнасиловании. Или в растлении несовершеннолетних. Или еще в чем-нибудь.