У подножия горбатой горы (СИ)

– Ты из Тель–Авива?

– Из Тиры.

– Как это? – Барух подумал об арабской деревне.

– Тират Кармель.

– А...

– Знаешь, где это?

– Да, конечно.

– Слушай, Барух, ты какой–то странный.

– А что?

– Ведь ты не гей?

– А черт его знает.

– Не голубой – за версту видно. Ты на девок пялишься. Разве нет?

– Сам не знаю, честно.

– В тебе все кричит, что ты здесь чужой.

– Ты тоже как-то не похож на других, а еще говоришь.

– Я–то гомо, а вот что ты здесь делаешь – непонятно.

– Пытаюсь в себе разобраться.

– И что, получается? – Амит проговорил это насмешливо, было видно, что он совершенно не верит Баруху.

– Слушай, я с утра ничего не ел, может, пойдем в ресторан?

– Я же тебе сказал, что я на нуле, только если пригласишь.

– Пошли, – Барух поискал глазами, куда бы бросить стаканы из–под пива.

– Оставь, уберут.

– И то верно.

Они молча прошли через лобби в пустой ресторан отеля. Музыка от бассейна сюда едва доносилась.

– Пиво, вино или что–нибудь покрепче?

– Пиво.

Барух заказал бочкового пива, и они углубились в меню.

Он пытался незаметно разглядывать своего нового знакомого. Лет тридцать или чуть меньше. Не жлоб, явно привык к интеллектуальному труду. Спокойный, не суетится, ведет себя естественно, хотя явно напросился на угощение.

– Слушай, Амит, – Барух решил, что все равно кому, хоть первому встречному, а выговориться он должен. Даже лучше, если первому встречному. – Я расскажу тебе свою историю. Знаешь, ты вот говоришь, что я не отсюда, что я чужой, это верно, но я и сам не знаю, где я. Я потерял ориентиры, еще вчера все казалось таким простым и ясным, а сегодня все запутано до последней степени, и я не знаю, кто я такой...

Амит улыбнулся и перебил его:

– Знаешь, как это называется, Барух? Это называется – "выйти из шкафа"! Поверь мне, мы все прошли через это. Здесь нет ничего нового, нет ничего особенного, все проходят через этот барьер. Это всегда болезненный удар по психике – признать себя самого таким, какой ты есть, перестать стесняться самого себя и других. Но, если вдуматься, почему мы получаем этот удар? – Амит протянул руку через стол и накрыл своей ладонью его ладонь. – Только потому, что общество хочет нанести нам этот удар. Общество, даже самое продвинутое, не признает нашего права на существование. Люди декларируют, что они толерантны, политкорректны, как ни назови, но в глубине души они не имеют в виду ничего из того, что они говорят. Всегда чувствуешь, принимают ли тебя сквозь зубы, потому что не принято коситься на геев в современном обществе, иначе заклюют, или человека совершенно не волнует, кого ты любишь, он искренне считает, что это твои проблемы, а не его. Только таких очень мало.

Они помолчали.

– Мы все "выходим из шкафа" рано или поздно. – Амит поднял бокал с пивом и опустошил его. – Я просто скажу тебе, как можно минимизировать потери, а дальше – тебе решать.

– Как? – Барух тоже залпом допил свой бокал.

– Думай только о себе, о своих чувствах, о своих желаниях, думай о том, что твоя личность уникальна, что ты никому не должен давать никакого отчета, что общество не имеет никакого права вмешиваться в твою жизнь. Ни один человек не имеет права вмешиваться в твою жизнь. Никто. Никто не может диктовать тебе условия, как жить и кого любить, ведь общество – это наносное. В древнем Риме было принято трахать мальчиков, сегодня принято трахать женщин, а завтра все снова переменится и станет, как в древнем Риме.

– Переменится?

– Посмотри вокруг, – Амит засмеялся, – не здесь – здесь пусто, а вокруг бассейна. Ведь далеко не все здесь геи и лесбиянки, больше половины пришло просто из солидарности, чтобы поддержать наше право на наш выбор. Это ведь не только "парад гордости" – это еще и парад любви. Ты любил кого–нибудь, только честно?

– Не знаю.

– Вот видишь, ты не знаешь, а говоришь – две дочки.

– Дочки – не в счет, это другое.

– Ну ладно, помимо дочек? Жена, любовница, любовник?

– Знаешь, после свадьбы у меня, кроме жены, никого не было, а вот в детстве...

– Что в детстве?

– Я переспал с мальчиком еще до того, как переспал с девочкой. Это был единственный раз. Тридцать три года назад.

– И ты не можешь забыть этого мальчика? Не можешь забыть тех ощущений? Не можешь забыть своей первой любви?

– Я не вспоминал об этом с тех пор. Трудно сказать, была ли это любовь.

Им принесли их заказ: стейки и чипсы, и еще пива.

– А почему сейчас?

– Не знаю. Посмотрел "Горбатую гору".

– И?..

– Она что–то во мне всколыхнула. После нее я уже не тот человек, что был раньше.

Амит задумчиво смотрел на него, время от времени хватая пальцами с огромной тарелки жареный картофель, макая его в кетчуп и отправляя в рот.

– Понимаешь, я никогда не задумывался над этим. Никогда не возникал вопрос: "Кто я?"

– А теперь возник?

– Теперь возник.

– Ты говорил об этом с кем–нибудь, с женой?

– Нет, конечно! Что я, псих!

– Вот видишь, даже сама мысль о том, чтобы спокойно поговорить с близким человеком и разобраться, вызывает у тебя такую реакцию: псих.

– Не у меня – у окружающих.

– О том и речь, ты сам должен диктовать окружающим, как тебя воспринимать. Пойми, ты можешь переспать со всеми женщинами, которых тебе хочется, но если тебе понравился парень, то ты можешь точно также переспать и с ним. Чем любовник хуже любовницы? Тем, что кто–то косо смотрит? А как же тогда истинные чувства, они что, кончаются там, где начинаются условности этого идиотского общества? Вот мы оба евреи – ты откуда родом?

– Из России.

– А я из Венгрии, то есть, родители. Тот мальчик был еврей?

– Нет, русский.

– И тебе было все равно, какой национальности мальчик? А на русской девочке ты бы женился?

– Я как–то об этом не думал. Мне просто очень хотелось тогда переспать с девочкой, а получилось так, что подвернулся лучший друг. Но потом вышло переспать и с русской девочкой тоже, а еще через пару дней мы уехали оттуда, и все кончилось.

– Так в чем же дело? Продолжай трахать баб и будь счастлив. Чего тебе не хватает?

– Хороший вопрос. Мне всего хватает, только мне иногда кажется... В последнее время мне кажется, что... Все, что интересует женщин, это деньги и размер члена.

Амит засмеялся:

– Послушай, Барух, ты не из шкафа выбрался, а из какого–то бабушкиного комода. Лет тебе сколько?

– Пятьдесят почти. Сорок восемь.

– А мне двадцать семь. Ты как будто не с нашей планеты. Ты что, случайно сюда залетел? Ты сколько времени женат?

– Десять лет.

– Первый раз или успел развестись?

– Первый раз.

– А что ты до сорока лет делал, онанировал?

– Да нет, то есть приходилось, конечно, – Барух улыбнулся, – но у меня с шестнадцати постоянная подруга была. Потом армия, университет – там, сам знаешь, не проблема кого–нибудь найти.

– А ты пробовал посчитать, сколько баб перетрахал?

– Нет, как–то не приходило в голову.

– Или ты думал, что твоя жена – особенная? Что та, с кем ты заключил "брачный союз", – Амит хохотнул, – стала от этого другой? Ты действительно думал, что брак что–то меняет? – Амит оперся локтями на стол и положил голову на кулаки. – В Таиланде какой–нибудь парень в желтой куртке помашет руками, побормочет пару минут и объявит кого угодно мужем и женой. Еще и бумагу даст на тайском языке и с переводом на английский – это считается, или как?

Барух ничего не ответил.

– Вспомни лучший день в своей жизни. Нет, не так: тот момент, когда ты понял что–то важное, что перевернуло тебя, сделало другим навсегда.

... Горьковатый вкус моря, сладковатый вкус женщины. Барух вспомнил широко расставленные лорины ноги на хайфском песке, свой язык внутри нее, дрожь ее тела... Как они, обнявшись, ревели на два голоса: