Покажи мне свой мир (СИ)

— А как ты-то? Прости, что заставил тебя поволноваться.

— Ничего себе, поволноваться! Да я тут чуть с ума не сошёл! Я так испугался, когда меня разбудили ночью и сказали, что вы, придурки, сунулись в пустыню впятером. Я думал, что ты умер!

— Прости. Я не думал, что всё так закончится. Я не думал, что это может стоить жизни кому-то из нас. А теперь Дэнни всю жизнь будет несчастным из-за меня.

— Ещё пара миллиметров, и несчастным всю жизнь был бы я, дебила ты кусок!

Он замер и ошеломлённо посмотрел на меня. Кажется, он даже забыл дышать, осмысливая мои слова.

— Что ты сказал? — он не произнёс это, а почти беззвучно выдохнул, и я бы не понял его, если бы не видел движения его губ.

— Я сказал, что ты подверг себя опасности, совершенно не подумав обо мне. Эгоист! Тиран! Ненавижу тебя!

Я ругал его, на чём свет стоит, а его улыбка становилась всё шире и счастливее. Я всё кричал и кричал на него, пока он не взял меня за руку. Я замер и как в замедленной съёмке наблюдал, как он подносит мою ладонь к своему лицу и прижимается к ней губами. Целуя мою руку, он неотрывно смотрел мне в глаза, а потом провёл моей ладонью по своей щеке и блаженно прикрыл глаза. Его руки опустились, а моя так и осталась на его щеке, нежно поглаживая. Он выглядел таким счастливым и довольным, что мне стало стыдно за свою вспышку обиды и злости. Я опустился перед его койкой на колени и склонился к его лицу, мягко прикасаясь губами к его пересохшим губам.

— Прости меня, я не должен был кричать… Просто я так испугался за тебя, мне было так страшно. Ну что бы я без тебя делал, а? Ну как бы я без тебя?

Он ничего не отвечал, только прижимался тёплыми сухими губами к моим, не давая мне толком говорить, и счастливо улыбался. Ну я же говорю — глупый мальчишка, как есть. Любит меня… Любит, я же вижу. Он тянулся за моей лаской, как ребёнок, и я с радостью дарил ему всю ту нежность, которая накопилась в моей душе. Я целовал его осторожно и трепетно, не возбуждающе, просто приятно, гладил по рукам, по голове, а он прямо млел и растекался лужицей, жмурясь, как кот и не желая отпустить меня от себя. Именно в таком положении и застал нас вошедший Майки. Он кашлянул, чтобы дать знать о своём присутствии, и мы нехотя отлипли друг от друга, глупо улыбаясь, как влюблённые подростки. Друг улыбнулся загадочной улыбкой Моны Лизы, когда увидел нас в такой красноречивой ситуации.

— Ой, ребята, помешал вам, извините. Я вот спросить тебя пришёл: как это ты Дэнни вытянул из его квартиры да ещё и сюда завлёк? Колдуешь, что ли, а?

— Да нет, — я, всё ещё смущённый и взволнованный, уселся на стул рядом с постелью мужа, — я просто сказал ему, что ему должно быть стыдно так отдаляться от детей, что ему надо вернуться к жизни, а лучший способ — поухаживать за кем-то. Вот уж что занимает много времени и мыслей.

— Браво, милый, — друг улыбнулся мне, — теперь за Дэнни можно не переживать. А то… ну, ты знаешь, чего мы все боялись.

— Да уж знаю.

— Позовите его сюда, — прошелестел Глэйд, — мне нужно с ним поговорить.

Майки вышел, и через пять минут вернулся с Дэнни, с которым за эти полчаса произошли разительные перемены. Его лицо было хмуро и сосредоточено, не осталось и следа отрешённости, кожа приобрела нормальный оттенок, и теперь он не был похож на бледный труп. В его руках висел лохмотьями окровавленный бинт, и он оглянулся, чтобы посмотреть, куда можно его отложить.

— Да, Глэйд, ты звал меня? — он кинул бинт на стул и подошёл к постели альфы.

— Садись, — Глэйд похлопал ладонью по краешку своей кровати, и блондин покорно уселся на указанное место. — Я должен извиниться перед тобой за то, что я, а не Пол лежу сейчас перед тобой. Это мне, как зачинщику безумства, следовало бы умереть, но вот, я жив — и мне за это стыдно. Ты простишь меня?

— А я и не сердился. То, что дураки вы все, если решились на такой безумный поступок, никому даже не сказав, это и так понятно. А Пол-то не умнее вашего. Я уже Нэду сказал всё, что о вас всех думаю. Пол мог бы проявить хоть чуточку здравого смысла, уговорить тебя взять побольше людей, оружие посильнее, да переночевать в Шеридане, в конце концов. Так что не вини себя. Вы поступили глупо, но смело, и мне не за что тебя винить. И его тоже. Он погиб, защищая свой дом, защищая меня и наших детей, и это достойно звания героя. Мне ужасно больно и тяжело, но то, что произошло уже не изменить. Твоя совесть чиста и перед ним и передо мной. Отдыхай. Тебе, кстати, надо делать перевязку. Хочешь, я сделаю?

— Давай, куда уж я денусь-то?

— Отлично. Майки, поможешь мне? А ты, Бэлл, сядь в уголке и не смотри — жуткое зрелище.

Я покорно отошёл в уголок и пристроился на стуле, и, как я ни старался отвести взгляд, всё равно рано или поздно он находил постель, которую окружили Дэнни с Майком. Для того чтобы перевязать раны, Глэйда нужно было посадить, а это было весьма проблематично. Ему было больно, хоть он и старался не подать виду, и омеги каждый раз оставляли его в покое, когда он морщился или тихо охал.

— Ребята, а вот вам не кажется, что чем дольше вы будете его теребить, тем хуже сделаете? Посадите уже один раз — и всё.

— Ты такой умный, козявка, иди позови на помощь, нам без альфы не справиться, — не выдержал Майки.

Я сходил в соседнюю палату, привёл с собой санитара, и тот с лёгкостью усадил Глэйда на постели, не обращая внимания на всю его страдальческую мимику и тихие стоны. Потом альфе только и оставалось, что придерживать его за шею в сидячем положении, пока Майки с Дэнни с удивительной сноровкой сняли старую повязку и наложили новую. Я, всё же, мельком взглянул на Глэйда в тот момент, когда его раны не были закрыты бинтами, и был потрясён до глубины души, представляя себе, какую острую и невыносимую боль приносят эти увечья. А Глэйд ещё и терпит эту боль, позволяя себе как максимум сжать кулаки и стиснуть зубы. Его грудь рассекали четыре глубоких разреза, порванная кожа была искусно сшита, но впечатление было такое, что это просто зияющие дыры. На животе были такие же отметины, тоже красные, тоже глубокие и не менее болезненные. Мне стоило мельком их увидеть, чтобы тут же отвернуться и не смотреть.

Когда с перевязкой закончили, нас с Глэйдом оставили одних, вкатив ему большой шприц снотворного напополам с обезболивающим. Я впервые видел мужа таким — перевязка разбередила раны, причинила острую боль, и его трясло крупной дрожью, он дышал тихо, но часто и судорожно, а пальцы его намертво вцепились в стерильную больничную простынь. Я вспомнил, что мне рассказывали в детстве — присутствие истинной пары помогает перетерпеть боль, и я снова встал рядом с постелью на колени, бережно обняв Глэйда так, чтобы не задеть раны ни в коем случае. Я осторожно поглаживал кончиками пальцев его по щеке, шее, в это же время покрывая лёгкими поцелуями его лицо. Он нашёл в себе силы, чтобы расцепить мёртвую хватку пальцев, сжимавших постельное бельё и взять меня за руку. Надо сказать, он стиснул мою ладонь так, что у меня хрустнули кости, но я не подал и виду, как мне больно. Мне было наплевать на то, что рука затекла как в стальных тисках, мне было наплевать, что заболели колени и спина, мне было наплевать на всё — главное, что я не слишком поздно понял, что люблю Глэйда. Он поправится и у нас, как и сказал Майки, всё будет хорошо.

А ещё я вспомнил, что всегда на подсознательном уровне чувствовал мутанта, всегда знал, когда наткнусь на него в коридоре, всегда предчувствовал его появление дома. А в ту ночь, когда он замёрз, не накрывшись одеялом? Я ведь проснулся от чего-то, что-то разбудило меня, и я только теперь понял, что это было. Моя истинная пара в тот момент испытывала дискомфорт, и я не мог спать, пока не накрыл продрогшего ящера одеялом. А он? Ведь всё время моей беременности, все эти три месяца, он заботился обо мне, как нянька, исполнял все мои желания, окружал меня заботой. А я думал, что он только о ребёнке печётся.

Даже более того — в ночь, когда я замерзал в пустыне, сбежав от Дюка, я звал Глэйда, просил его найти меня — и он нашёл. А может, он каким-то образом услышал меня, и именно поэтому отыскал так быстро? Удивительно. И как же мне хорошо было, когда он нашёл меня и поднял на руки — я сразу почувствовал себя в безопасности, это ли не признак того, что мне всё это время было хорошо с ним, хоть я этого и не понимал? А теперь пора мне вернуть ему всю ту ласку и заботу, что он дарил мне так долго. Теперь моя очередь носиться с ним, как с ребёнком, баловать его, унимать его боль.