Между ангелом и бесом

Она оседлала метлу и взмыла в небо.

— Красавица,— прошептал ей вслед ангел.

— Мотай на ус, Самсон,— хохотнул черт.— Ка­кими глазами на женщину смотришь, такой ее и видишь! Ангелок это прочно усвоил: взглянет — и все бабы вокруг сразу дамами становятся! Даже Гри­зелла не устояла.

— Бенедиктушка, ангел мой!!! — завопил бывший наследник.— Бенедиктушка, посмотри, пожалуйста, на мою лягушку! Как следует посмотри — пусть че­ловеком станет! Мне не надо царевну, мне даже дама не нужна, я и на бабу согласен!!!

Ангел  проводил взглядом улетающую ведьму, обернулся к лягушке.

— Какая красивая... лягушка! — восхитился он. Самсон разочарованно охнул, царевна-лягушка смутилась, квакнула, похорошела еще больше под взглядом ангела, но все равно осталась лягушкой.

— Может, мы все же поужинаем? — спросил Аминат. — Или позавтракаем? Вы, молодые, можете взды­хать и охать на пустой желудок, а мне, старику, пи­таться нужно правильно и плотно. И вовремя.

— И то верно, — согласился с ним Чингачгук. Он достал из торбы волшебный платок-самобранку, разгладил заштопанный угол и разостлал на земле.

— Ну, кто у нас самый голодный? — весело про­изнес он, делая приглашающий жест рукой. — Заказывайте!

— Я! Я самая голодная! — квакнула лягушка. Платок тут же отреагировал, выдав на-гора рой огромных, величиной с кулак, комаров.                          

Царевна, увидев это царское угощение, закатила глаза и надула на шее огромный пузырь:

— Ква!

Самсон оторопело наблюдал, как невеста выбросила вперед длинный толстый язык.

Половина комариного роя прилипла сразу. Лягушка втянула язык в рот и чмокнула от удовольствия. Другие комары оказались сообразительнее съеденных собратьев и кинулись прятаться. Ближайшим укрытием для перепуганных насекомых послужил одежда людей.

Кваква только успевала выстреливать языком, со­бирая разлетающийся обед. Ее спутники шлепали себя по лицу, били по бокам, чесали спины — еда оказалась злой и очень кусачей. Хотя пищащие твари сами были обедом, удирая, они тоже умудрялись по­обедать.

Через несколько минут не осталось ни одного ко­мара. И ни одного живого места на бесчеловечно искусанных мужчинах.

Сытая Кваква погладила раздувшийся живот и громко рыгнула. Самсона передернуло. Он с отвра­щением посмотрел на нареченную и отвернулся. Над ним послышался писк, и на веснушчатую щеку при­землился огромный, упущенный лягушкой кровосос. Рыжий шлепнул себя по щеке, но комар проигнорировал шлепок и продолжал свое черное дело.

Черт размахнулся и ударил Рыжего кулаком. Ко­мар упал. Самсон тоже. В распухшей щеке торчало длинное, похожее на иглу жало.

— Ему твой шлепок,— сказал Гуча,— что тебе — комариный укус. Шлепнул, ха!

— Какая гадость.— Аминат пнул тушку насекомого.

— Спасибо, накормил.— Черт обиделся и плюнул на платок, но не зря волшебная вещь раньше при­надлежала Аминату — характер у платка был такой же скверный, как и у отшельника.

Платок тоже обиделся и выпустил на волю еще один ой — только комары в нем были намного крупнее первых и злее в сто раз.

Кваква пообедала на славу. И поужинала. На три дна вперед. А у людей аппетит пропал и больше в этот день не появился.

Когда порыв ветра унес последних кровососов, есть уже никому не хотелось. Так и сидели вокруг зловредного платка, с ненавистью поглядывая на вздувшееся брюхо Кваквы.

—Дура зеленая, — выругался Рыжий, прикла­дывая к опухшему лицу тряпку, смоченную отшельниковой настойкой.

— Нельзя так, — пристыдил его ангел, с трудом разлепляя искусанные губы. — Она хоть и лягушка, но все равно женщина.

— Нельзя, — согласился жених. — С женщиной — нельзя,  но с этой жабой...

Раздался звонкий шлепок — лягушка выстрелила липким длинным языком в лицо зарвавшемуся жениху. Получилось почти как пощечина, только противнее.

Рыжий недовольно засопел, но ничего не ответил — не драться же с надоедливым земноводным. Он растянулся на траве и демонстративно захрапел, игнорируя сердитое кваканье.

— Женщины,— проворчал отшельник, стараясь устроиться на жестком ложе.— Шипят, гавкают, квакают... Вот и эта — ведь может по-человечески, а нет, квакает...                                                 

Так и уснули — под монотонное стариково ворчанье и протяжное лягушачье кваканье.       

Разбудили их оглушительный грохот и звуки, отдаленно напоминавшие конское ржание. Мимо людей пронеслась повозка, в которую был запряжен не кто иной, как их давний недруг — Тентогль.

В повозке восседал огромный жеребец черной масти. Грива наездника развевалась на ветру, тогда как жидкие волосенки Тентогля прилипли к черепу. Пот с него лил ручьем, но конь знай подгонял:

— Быстрей, йо-го-го! Быстрее, сказал!

— Не могу,— просипел щуплый аферист.

— Вопросы задавать ты можешь! Возить ты не можешь? Быстрее, сказал!

Конь кровожадно заржал. Испуганный Тентогль присел, потом взбрыкнул. В воздухе просвистел кнут. Несчастный мошенник пустился крупной рысью, по­том перешел на галоп. Телега протестующе заскри­пела, но тоже подчинилась и, надсадно скрипя, по­катилась дальше.

Столб пыли, поднятый ими, накрыл наблюдате­лей, потом ринулся вслед удаляющейся телеге и скрылся за холмами.

— И что сие было? — после минутного молчания спросил отшельник.

— Сие был конь Тыгдынский,— в тон ему отве­тила Кваква. Она поискала глазами вокруг — неско­лько недоеденных с вечера комаров пытались взле­теть, но не могли стряхнуть пыль с крылышек. Гряз­ную пищу лягушка не любила. Поэтому она разочарованно вздохнула и закашлялась — пыль попала в рот, прилипла к языку.

Пыль была везде — она толстым ковром укрыла траву, осела на лица людей, забилась в нос, скрипела на зубах. Мужчины кашляли и плевались, пытаясь прочистить глотки.

Виновник пылевой бури уже скрылся, и только мелко дрожавшая земля да пыль говорили о том, что все это не приснилось.

— А почему Тыгдынский? — спросил Гуча, при­слушиваясь к далекому грохоту.

— Он когда сам скачет, то копытами так стучит — «тыгдын, тыгдын», вот его и прозвали — Тыгдын­ский конь.

— И куда же Тыгдын так спешит? — поинтересо­вался любознательный ангел.

— На поединок.— Кваква была уроженкой этих мест и все знала.

— На какой? — уточнил Гуча.

— На загадочный.

— Ты можешь говорить по-человечески? — разо­злился черт.— Что мне, клещами из тебя информа­цию вытягивать?

— Могу,— ответила лягушка и сказала: — Ква.

— Извини, погорячился.— Черт понял свою ошибку. Квакушка была девушкой с характером и терпеть не могла, когда на нее кричали.— Кто такой этот конь и что за поединок? Кто на этом коне скачет, и зачем Тентогль в телегу впрягся?

— Никто на нем не скачет, он сам норовит на ком-нибудь проехаться. Он ленивый, ножками не больно шевелить любит.— Царевна сменила гнев на милость и даже повернулась к собеседнику лицом.— А поединок действительно загадочный — тот, кто вызвал коня на бой, должен задать три вопроса. Если Тыгдын на них ответит, то смельчак должен какое-то время побыть конем. Как сейчас этот козлобородый вредитель.                                                        

— Тентогль, что ли?

— Ну не знаю, не представлена,— махнула лапкой лягушка.                                                          

— А почему вредитель?

— Потому что это он мальчишку надоумил наши платья сжечь! — гневно воскликнула лягушка. — На платья заклятие было наложено — их нельзя было ни снимать, ни стирать, ни рвать.

— И как же он их сжег? — удивился ангел. — Не снимая с вас?

— А так и сжег — прошептал что-то и все, одежда сгорела, только пепел на землю осыпался.

— И сколько же лет вы эти тряпки носили? — Самсон, пытавшийся хоть немного выбить пыль из своей одежды, сердито плюнул и отказался от своей бессмысленной затеи.

— Сорок.

— Сорок? Это получается, что… Мамочки, мне только двадцать семь…— Тут до вора дошло, что именно сказала лягушка, и он стал серым, как та пыль, которую он выбивал.— Сорок лет не мыться...