Perfectly entwined (СИ)

— Уверен?

— Я почувствовал эти мысли, как свои, — прижимает кулак к сердцу Лиам. — Нам нужно бежать от него, пока есть такая возможность.

— Это ничего не меняет, — Гарри опять закрывает глаза, мечтая о тишине. Но этот разговор далёк от завершения. — Любой может оступиться. Прости его.

— Оступиться? Простить? Ты вообще слышишь себя? — Лиам повышает голос, и в этот раз Найл медленно кивает, поддерживая его слова. Они въезжают на территорию заправки, и по сжатым на руле рукам понятно, что одно слово и он готов рвануть прочь на максимально возможной скорости.

— Лиам. Он больше ничего плохого тебе не сделает. Он твой соулмейт.

— Да что ты заладил со своим “соулмейт, соулмейт”! — взрывается Лиам. Его кулак врезается в спинку сиденья впереди, и Найл морщится, но молчит. Никто не хочет влезать в этот спор, горячий и агрессивный со стороны Пейна и абсолютно безразличный от Гарри. — Лучше бы его не было вообще!

Секунда тишины после этого заявления разбивается вдребезги звонким голосом Гарри: апатичному тихому тону на смену приходит чистая, острая ярость.

— Подумай ещё разок, прежде чем загадаешь желание о том, чтобы твой соулмейт исчез. Это может оказаться охуенно больно!

— Чёрт! Гарри, я не то имел в виду! Постой!

Мысленно возблагодарив Найла за то, как вовремя остановилась машина, Гарри покидает салон, резко хлопнув дверью и широкими, зло пружинящими шагами идёт прочь. Подальше от непонимающего роковой неизбежности случившегося Лиама, от цепкого, взволнованного взгляда Саманты. От боли и горя, связанного с потерей Луи.

Но правда в том, что от себя Гарри не уйти.

〄〄〄

Пальцы скользят по тёплому капоту машины, лёгкий ветер доносит мерзкий запах гниющих за заправкой трупов, но Гарри сосредотачивается только на голубом небе высоко над головой. Их жизнь пропахла, провоняла смертью и разложением. Эти ароматы давно превратились в норму и перестали пугать.

Лето идёт своим чередом, движется вперёд вместе со временем, и если вдохнуть поглубже полуденный, жаркий воздух, то можно различить осенние ноты, свежие оттенки дождя и желтеющих листьев. И так всегда, стоит чему-то начаться, а ты уже ощущаешь конец этого каждой своей клеткой.

Счастье мимолётно.

Гарри закрывает глаза, и пока остальные ребята чем-то заняты, пока ему выпала возможность остаться наедине с собой, он думает о Луи. Вспоминает его лёгкие прикосновения, то мягкое движение, которым он сотни, тысячи раз брал Гарри за руку.

Вечер приближается с запада. И в золотых лучах солнца пылает и темнеет великолепная пелена пурпурных цветов, которые в это время года поглощают голубизну неба на закате. Гарри воротит от этих цветов сильнее, чем от трупного запаха. Надвигающийся закат съедает небо, как болезнь съела Луи: исковеркала его красивые черты и превратила в монстра.

Что он делает сейчас?

Картинка бродящего среди домов живого мертвеца, без цели и стремления, без единственного, даже самого простого желания, делает физически больно. Его умный, сильный Луи теперь превратился в тень себя прежнего и остался узником, запертым среди пустых домов, на покинутой всеми улице.

— Гарри, — зовёт Элизабет, прерывая горький ход его мыслей. — Ты как?

— Этот вопрос потерял свою актуальность, не находишь? — скептически переспрашивает Гарри. Он садится, выпрямив спину, и смотрит на подошедшую девушку чуть сверху. — Я просто размышлял, пока выдалось время. Зейн нашёл свою сумку?

— Да, давно уже. Сейчас Лиам буравит его ненавидящим взглядом и упорно отказывается продолжать путь совместно. А этот Зейн, кажется, плевать хотел. Он такой холодный, — несмотря на тёплую погоду девушка зябко ёжится. Гарри знает, виной тому не прохлада. Он тоже побаивается незнакомца, но не может пойти против собственных каменных убеждений — соулмейты обязаны быть единым целым.

Возможно, виной тому его потеря. Быть может горечь утраты сделала его слепым к реальности, может это чувства к Луи находят выход в яростном, фанатичном стремлении убедить Лиама в верности его пары.

— Ты думаешь о Луи?

Уверенный, что хорошо спрятал свои мысли, Гарри вздрагивает. Элизабет удаётся прочесть его, как открытую книгу. И хотя в собственном голосе он уловил усталость, будто речь требовала от него усилий, Гарри не понимает, как она узнала.

— Всё будет в порядке, со временем, — тихо ободряет Бэтси и тянется к его лицу.

Гарри не отстраняется, наслаждается лёгким, трепещущим, словно крылья бабочки, прикосновением, и только когда она убирает руку замечает на девичьих пальцах капли влаги. Слёзы с его щёк, и теперь понятно, как она догадалась о сути его мыслей.

Безэмоциональность, владеющая телом, как ни странно, но воспринимается им как благо. Как тот волшебный механизм, что защищает рассудок от безумия. Отстранённый от остальных, существующий как будто за прозрачной занавеской от общей реальности происходящего, Гарри многое понимает, на многое смотрит по-другому. Он видит желание Зейна выжить и понимает его такое человеческое стремление, но горький опыт настойчиво шепчет — желание жить вечно блекнет, когда оказывается, что будущее ничем не наполнено. Они все движутся к вечной пустоте и единственное, что важно — здесь и сейчас, наполненное эмоциями и чувствами.

Глубину его размышлений прерывает звонкий голос Саманты. Она хлопает дверью заправки, сотрясая хрупкое стекло окон, и не отрывает исполненного ярости взгляда от Гарри.

— Ты! Ты предложил ему остаться с нами! — её палец указывает на Гарри, тычет ему в грудь, словно перст судьбы, и никуда от её злого внимания не деться. — Он же просто чудовище! Монстр!

Нехотя Гарри спускается с прогретого солнцем капота и идёт навстречу девушке. Её трясёт, и за пеленой бравады и возмущения он видит неподдельный страх. Ладони сами собой ложатся на хрупкие плечи, и он прижимает Сэм к себе, успокаивая.

— Тише, детка, тише, — словно меняются они местами. Теперь руки Гарри защищают её от невзгод, его грудь становится для неё стеной, за которой можно спрятаться от страхов реальности.

— Гарри, мы не должны доверять этому парню, — шепчет она едва слышно. После громогласных заявлений её тихий голос воспринимается острее, проникает глубже в голову. — Он убил людей на этой заправке. Всех. Даже детей.

— Это не так.

Саманта вздрагивает. Потрескавшиеся губы дрожат, а пальцы отчаянно цепляются за предплечья Гарри. Ей страшно, и суть её ужаса не в кишащей безумными каннибалами стране, а в этом молодом парне с непроницаемым лицом. Никто из них не знает, что у него за душой, но с каждым ужасающим открытием становится всё яснее — ничего хорошего.

— Я не оправдываюсь, — размеренно и спокойно говорит Зейн, подошедший тихо и слышавший все её обвинения. — Я убиваю, чтобы выжить. Убиваю, когда мне это выгодно. Но я не убиваю ради удовольствия.

В его руках нет пистолета. Только тонкая белая сигарета, от которой ввысь поднимается кручёный спиралькой дымок. Но даже она в смуглых пальцах выглядит, как нечто ирреальное, нечто из совершенно другого мира — опасного и беспощадного. Мира, живущего по правилам, о которых они даже не догадывались до встречи с ним.

— И этих людей я убил, потому что у них не было шанса. Ни одного.

— Но у нас шансы есть, — за его спиной возникает Лиам. Высокий и несгибаемый, как страж правосудия, неспособный склониться перед тяжестью преступления. — И ты даже увеличил их, когда помог вчера.

— Ты ведь уже понял, что это я натравил на вас заражённых? — усмехается Зейн и словно в ответ самому себе кивает. — Из-за встречи с тобой моё тело начало сбоить. Я не смог застрелить тебя там.

Он кивает в сторону здания, за тот угол, где лежат мёртвой грудой гниющего мяса некогда живые люди. И впервые в Гарри трескается лёд апатии — его изнутри подогревает справедливое возмущение и нежелание принимать простоту, с которой этот человек отнимает чужие жизни.

— Но мне нужна была моя сумка. Чтобы выжить, — на красивом лице ни тени раскаяния, ни грамма сожаления. — И я придумал этот план в надежде, что когда инфицированные с вами покончат, то я получу мои вещи назад без лишних хлопот.