Город-крепость (ЛП)

Но они никогда не уйдут оттуда, не так ли? Мой брат, Ли и девушка с волосами, что волоклись по полу... их лица являются мне во снах, как и их последние слова, шепот. Словно в этот момент только они имеют значение.

Мой брат: "Ты хороший человек".

Ли: "Пожалуйста, не бросай меня!"

И девчонка, чей побег не удался. Лишь тишина.

Опускаю взгляд на Джина и замечаю, как заострилось его бледное лицо. Как мрамор. Молчаливая девчонка, которую тащили. Подобна смерти.

Я не могу спасти их всех. Но Джин... Джин особенный. И мне кажется, я не смогу вынести присутствие еще одного призрака.

Когда я подсовываю руки под тело Джина, мне кажется, что мое мне не принадлежит. Пальцы обжигает горячая кровь. Внутренности скручивает от солоноватого запаха железа.

Мои мысли вращаются с бешеной скоростью, стараясь не уплыть никуда, пока я прижимаю к груди парнишку, пытаясь не потревожить нож, все еще торчащий у него из бока. Джин легче, чем я думал. Почти невесомый. Неудивительно, что он такой быстрый.

Старые Южные ворота забиты людьми, которые в эти утренние часы заняты своими делами. Они снуют туда-обратно в Хак-Нам, волосы мокрые, на плечах лежат гранулы града. Буря утихла, когда я ушел с крыши. Крупинки, по размеру не больше брызг что остается от теста, покрывают улицы и переулки, будто глазурь — торт. Их слой такой густой, что они становятся похожи на сугробы.

Придерживаюсь края улицы. Большинство людей даже не удостаивают нас своим вниманием. Те, кто смотрят, хмурятся, но идут дальше. Окровавленные бродяги... статус-кво Хак-Нам.

Пушки стоят на месте, дразня меня ржавчиной и незримыми барьерами. Видение наручников и пожизненного заключения. Мне нельзя останавливаться. И я не останавливаюсь. Делаю глубокий вдох, чтобы набраться мужества, и продолжаю идти мимо древнего арсенала. Прохожу под деревянной двускатной крышей и наступаю на свежее белое покрытие.

Мне казалось, это будет несколько иначе, ведь я впервые вернулся в свой родной город. Свое возвращение из изгнания я представлял иначе: оно должно было быть оглушительным. А не таким тихим и незаметным.

Теперь, выйдя из Хак-Нам, я стою и не знаю, что делать. Падают последние шарики града, и я понимаю, что жду кого-то, кто меня остановит. Раньше я не планировал зайти так далеко.

Отнести Джина в больницу я не могу. Будут задавать слишком много вопросов, слишком громоздкая бюрократия и бумагомарательство. Парень истечет кровью до смерти, прежде чем они что-то сделают. К тому же, существует вероятность появления копов (искушать судьбу — это одно, а идти им прямо в лапы — несколько другое).

Есть только одно место, куда я могу пойти. Туда, где оба мы будем в безопасности. По крайней мере, в некоторой безопасности.

Водителем такси, которое я останавливаю взмахом руки, оказывается седой старик в широких уродливых очках. Он смотрит на меня, словно сова, а его глаза округляются, когда он видит, что я держу.

Мне удается вытащить пачку денег. Увесистую пачку. Это мое месячное жалованье... значит никакой еды и квартиры. Здесь намного больше, чем он может заработать за целую неделю.

— Никаких вопросов. — Я машу перед ним банкнотами. — Вы знаете, где находится Тай Пинг Хилл?

Глупый вопрос, поскольку все жители Сенг Нгои знают, где находится самый богатый район города. Но я склонен задавать глупые вопросы в тот момент, когда держу на руках умирающего человека.

На краткий миг водитель выглядит так, словно вот-вот упрет в пол педаль газа и унесется прочь со всей возможности мотора своего автомобиля. Но его глаза вцепились в пачку наличных. Стопка казенной бумаги достаточно объемна, чтобы убедить его этого не делать.

— Адрес какой? — машет он мне, приглашая внутрь и пытаясь не замечать, как много крови выливается на его кожаные кресла.

— Пятьдесят пять. — Перебрасываю деньги на переднее сидение и опускаю взгляд на Джина. Его кожа такая же мертвенно-бледная, что и град. Хоть и с трудом, но чувствую, как вздымается его грудь. Вверх. Вниз.

Таксист что-то бормочет себе под нос, но я не могу разобрать слов из-за включенного радио. Из колонок льется шелковый женский голос, сообщающий, что за последнее десятилетие это самая холодная зима в Сенг Нгои. Пока колеса такси несут меня в Тай Пинг Хилл, слушаю ее рассказ, за которым следует песенка популярной певицы.

Когда я думаю об этом месте, мне представляется лето. Яркими пятнами врывается гибискус: красные, желтые и белые линии, выстроившиеся вдоль дороги, ведущей на холм. На обочине такие густые заросли вечнозеленых растений и бамбука, что можно представить, будто ты находишься в лесу, а не на холме в самом центре мегаполиса. Думаю о цикадах, о том, как они цеплялись за коричневые сосновые ветки и трещали ночи напролет.

Я так увлечен своими видениями, что вздрагиваю, когда машина останавливается. Сквозь запотевшее окно вижу ворота. Они выглядят точно такими же, как я помню. Железные шипы в окружении каменных колонн. В количестве пятидесяти пяти штук.

Такое ощущение, что град разрывает мне грудь. Это место, кажется, совершенно не изменилось. За время моего отсутствия все осталось прежним. Но что-то кажется другим... Словно эти решетки призваны не пустить меня внутрь.

— Выходить собираешься? — почти кричит таксист, и я возвращаюсь в реальность. Моя толстовка промокла насквозь от крови, которая принадлежит Джину и не только ему.

Выбираясь из машины, чувствую, как ноют руки под весом тела. Словно внезапно за время поездки оно потяжелело фунтов на тридцать. Таксист срывается с места, из-под колес летит гравий и град.

Склоняюсь над кнопками, надеясь, что код замка не сменили. От моего указательного пальца остаются кровавые мазки. Но я слышу звуковой сигнал и щелчок. Ворота раскрываются. Оставляя розоватые следы, прохожу через них прежде, чем они полностью откроются.

Вокруг особняка все белое и неподвижное, отчего пейзаж похож на кадр из фильма. Дом слишком большой, слишком идеальный со своей керамической черепицей и высокими стенами. Усиленно моргаю, пока иду по широкой извилистой террасе. Жду, что в любую минуту дом может исчезнуть.

Мне даже не приходится стучать. Двойная дверь широко распахивается. Мужчина, стоящий за дверью, теперь выглядит старше и внушает уважение. В его волосах появилось куда больше седины с тех пор, как я видел его в последний раз стоящим на этой же террасе.

— Дей Шинь!

Его взгляд смещается на Джина, лежащего у меня на руках. Кожа бледнеет и становится такой же, как мел. Так он выглядел в ту ночь, которая все изменила.

— Здравствуй, отец.

* * *

Вода обжигает, падая на мои руки, и жжет между пальцами. Кровь Джина смывается в мраморной раковине: сначала ярко-алая, потом бледнеет и становится розовой. Наблюдаю за тем, как она, закручиваясь, исчезает, и после нее остается лишь белизна. Словно так всегда и было.

Ванная выглядит абсолютно так же, как раньше, — деревянные полы и перегородки из рисовой бумаги с древней каллиграфией. Здесь ничего не изменилось: ни коридор, ни комнаты, ни сад камней. Словно два прошедших в Хак-Нам года были лишь страшным кошмаром.

Опускаю взгляд и понимаю, что все еще держу руки под обжигающей струей воды. Когда я вытаскиваю их, кожа розовая. Руки трясутся, будто листья момидзи, попавшие в осенний шторм.

Стягиваю с себя толстовку, она все еще тяжелая от невидимой крови, и аккуратно держу на весу. Все вокруг такое чистое. Или это я слишком грязный. Оставленные мной на деревянном полу розовые следы говорят о последнем.

В конце концов кладу толстовку в раковину, где из крана все еще течет вода. Вокруг одежды бурлит вода, такого же цвета, как те конфеты из корицы, что давал мне дед, когда я был мальчишкой.

— Дей Шинь?

Оглядываюсь на раздвижную дверь. Ее медный замок блестит невероятно ярко... такого блеска в Хак-Нам не встретишь.